От общины к сложной государственности в античном Средниземноморье

Вопрос о конфедерации как форме государственного устройства может показаться неактуальным для нашего времени и даже несколько надуманным. В самом деле, после многочисленных споров и дискуссий большинство отечественных (и зарубежных) государствоведов пришли к выводу, что относить конфедерацию к форме государственного устройства можно только условно[59 - Общая теория государства и права: Академический курс: В 3 т. Т. 1. М., 2002. С. 300.]. Основанием для такого вывода стало признание конфедерации сверхнациональной организацией, которая «не вписывается» в сложившиеся представления ни о национальной, ни о международной организации. Не случайно в Академическом курсе теории государства и права конфедерация первоначально рассматривается в одном разделе с объектами международного, а не государственного права[60 - Там же. С. 115.].

В научной литературе дается множество определений понятия «конфедерация». Большинство из них описывают одни и те же признаки. Обыкновенно отмечается, что конфедерация «есть постоянное, основанное на соглашении соединение независимых государств с целью внешней защиты союзной территории и охранения внутреннего порядка между союзными государствами. Для достижения своих целей союз нуждается в постоянной организации. Постоянный характер союза, всесторонность его, так как и обязанность взаимной защиты его членов, не ограниченная определенными casus foederis, а равно и наличность постоянных органов отличают союз государств от всех других форм оборонительного союза»[61 - Еллинек Г. Указ. соч. С. 510.]. К этому добавляют ограниченность круга вопросов, относимых к ведению общих органов власти[62 - Ященко А. С. Указ. соч. С. 300–303.], рекомендательный характер решений этих органов, обусловленный отсутствием средств принуждения членов союза к исполнению властных велений.[63 - Энциклопедический словарь Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона. Т. 31. СПб., 1900. С. 96.] Иногда в качестве отличительных признаков конфедерации упоминают непостоянный характер объединения и отсутствие территориального суверенитета[64 - Общая теория государства и права. Т. 1. С. 115.], что, впрочем, противоречит сказанному ранее.

Все названные черты, как легко убедиться, подходят для характеристики и «длящегося» межгосударственного военно-политического альянса (НАТО) и постоянной универсальной международной организации (например, ООН). Поэтому неслучайным представляется появление расширительных трактовок понятия конфедерации. А. С. Ященко утверждал, что всякий постоянный альянс есть неорганизованная конфедерация государств. Он выделял так называемые организованные и неорганизованные конфедерации, утверждая, что конфедерация приобретает организованный характер, когда союзная власть закрепляется в особых постоянных органах и получает самостоятельное существование[65 - Ященко А. С. Указ. соч. С. 308.]. Это характерно и для обычных международных (межгосударственных) организаций, таких как ООН или НАТО, и если согласиться с мнением А. С. Ященко, то придется отказаться от исследования конфедерации вообще: слишком расплывчатым покажется сам предмет исследования. Поэтому большинство исследователей все-таки стремится провести границу, отделяющую конфедерацию от международных организаций как таковых. В качестве особенного признака конфедерации в этом случае отмечают сочетание в ней черт как международно-правового объединения, так и черт государственной организации[66 - Большой юридический словарь. М., 1997. С. 314; Чиркин В. Е. Указ. соч. С. 75]. Представляется, что именно наличие черт государственной организации и является наиважнейшим, потому что все остальные признаки данного явления просто не дают оснований отграничить конфедерацию от универсальной международной организации. Следовательно, необходимо выявить те особенности конфедерации, которые позволяют отнести ее к государственной, а не межгосударственной организации.

Как это ни парадоксально, но такая особенность – одна: конфедерация строится преимущественно по нормам не международного, а внутригосударственного права. Нормы международного права (когда они все-таки используются) выступают исключительно в качестве внешней оболочки для внутригосударственных норм. Дело здесь не только в том, что при создании конфедерации интересы третьих стран, не входящих в нее, не учитываются или учитываются в последнюю очередь. Главное, что в ее рамках отношения «центральная власть – государство-субъект» выстраиваются не как отношения партнерства и координации, а именно как властные отношения.

Как представляется, наделение общеконфедеральных органов только рекомендательными функциями (а именно это часто указывается в качестве одного из важнейших признаков конфедерации)[67 - См., например: Теория государства и права: Учебник / Под ред. В. М. Корельского и В. Д. Перевалова. Екатеринбург, 1996. С. 184.] – абсурдно. При таком положении конфедерация вообще утрачивает всякий смысл, ибо любое государство всегда руководствуется прежде всего собственными интересами и никогда не согласится по доброй воле пожертвовать ими ради неких абстрактных принципов. Опыт истории учит, что даже тогда, когда государство руководствуется не откровенным стремлением к каким-либо выгодам и преимуществам, а «идеальными» целями, например распространением определенной системы ценностей на новых территориях (будь то проповедь христианства, ислама или идей пролетарского интернационализма), такая деятельность будет успешной только при поддержке определенных социальных сил, действующих в собственных интересах.

Согласование же любых межгосударственных интересов неизбежно требует использования, помимо методов убеждения, также и методов принуждения. Именно это послужило основанием для наделения властными функциями руководящих органов отдельных международных организаций[68 - Чиркин В. Е. Указ. соч. С. 76.]. Тем более бессмысленно отказывать в таких функциях органам конфедерации, совмещающей в себе черты как международной, так и государственной организации.

Двойственность конфедерации, таким образом, заключается в сочетании сохранения суверенности ее членов с властными функциями общеконфедеральных органов. Поскольку органы конфедерации могут принимать обязательные для всех членов союза решения, они являются именно органами власти, а не просто координации. Но в теории суверенное государство не может подчиняться иной власти, кроме как своей собственной. В противном случае оно перестает быть суверенным, а значит, перестает быть и государством, превращается в новое качество – государственное образование. Имея почти все или только некоторые признаки государства, оно государством в полном смысле уже не является. В тот момент, когда такое превращение произойдет, конфедерация преобразуется в федерацию.

Следовательно, в конфедерации ее субъекты остаются государствами в полном смысле этого слова, но при этом признают верховенство общих органов. Разрешить это кажущееся противоречие легко. После наделения органов конфедерации властными функциями, во-первых, государства-члены союза сохранили за собой монополию на связь со своими гражданами (центральная власть может обращаться с населением либо только через органы государств-членов, либо напрямик, но только в тех пределах, которые допускаются этими государствами-членами); во-вторых, полномочия центральной власти были жестко ограничены договором или иным учредительным актом и она не имела возможности самостоятельно их расширять (сомнения всегда толкуются в пользу государств-субъектов, обладающих на крайний случай правом сецессии). Именно эти два обстоятельства обеспечивают сохранение государственного суверенитета субъектов. Остальные особенности, сохранение в руках субъектов силовых или экономических рычагов давления на центральную власть либо, напротив, наличие в руках органов конфедерации средств принудительного воздействия на субъектов, являются уже производными и вообще необязательными. Более того, такой часто упоминаемый признак, как отсутствие у властей конфедерации средств принуждения субъектов, следует из числа обязательных для этой формы государственного устройства вообще исключить. Средства могут быть в наличии (не фиксируясь в конституции конфедеративного государства или в заменяющем ее учредительном договоре), или их и в самом деле может не быть, но это не меняет характера конфедеративного объединения.

Противники государственного характера конфедерации указывают на наличие в ней права нуллификации актов центральной власти. На самом деле применение этого средства ограничено. Передавая органам конфедерации право принимать те или иные решения, государство-субъект тем самым признает их обязательность для себя, отказываясь от нуллификации (в установленных пределах). Нуллификация в этих пределах будет просто неправовым актом, означающим неповиновение закону (а не рекомендации), и узаконить ее возможно только одним способом – сецессией. Принуждение в той или иной форме со стороны центральной власти в подобной ситуации вполне возможно и закономерно. Альтернатива – распад союза. Именно это и показывает исторический опыт. Гражданская война в Швейцарии в 1847 г., применение (пусть даже ограниченное) права союзной экзекуции в Германском союзе (1815–1867 гг.) обеспечили сохранение и последующую трансформацию этих государственных союзов. Не может часть быть больше целого, и приоритет частных интересов над общими приведет к неизбежному разрушению любого межгосударственного объединения.

В литературе термином «конфедерация» называют совершенно различные явления. С одной стороны, это могут быть рыхлые международные альянсы, которые организуются в интересах определенных политических сил или даже для удовлетворения амбиций некоторых государственных деятелей. Такими являлись Объединенная Арабская Республика 1958–1961 гг., Сенегамбия 1982–1989 гг. С другой стороны, то же название может скрывать за собой долговременные союзы государств, постепенно эволюционирующие к единству (Нидерланды 1579–1795 гг. или США 1777–1787 гг.). Априорно определить характер конкретного конфедеративного объединения – не представляется возможным. Подлинное лицо каждого союза становится ясным только по прошествии времени, в зависимости от того, какая тенденция в нем возобладает. Такая неясность и приводит к объединению под общим названием столь разнородных явлений.

Можно, конечно, предположить, что отсутствие в учредительном документе конкретной конфедерации заранее заложенных механизмов принуждения субъектов к исполнению властных велений центральных органов неизбежно приведет к распаду объединения. Однако историческая практика показывает, что это не так. История США доказывает это. С другой стороны, наличие неформальных механизмов принуждения государств-субъектов (например, значительное военное и политическое преобладание одного из объединяющихся государств над другими союзниками), как показывает история Британской империи, вовсе не предохраняет объединение от распада[69 - С определением Британской империи как конфедерации согласны далеко не все исследователи, но, как представляется, никто не дал однозначного определения формы ее государственного устройства. См. по этому поводу: Грудзинский В. В. На повороте судьбы: Великая Британия и имперский федерализм. Челябинск, 1996.].

Именно указанная непредрешенность судьбы конфедеративного союза требует детального анализа опыта прошлого. Тем более что сам факт существования действительных, а не формальных конфедераций в настоящее время часто оспаривается в юридической литературе.

Выше уже говорилось о таких формах конфедеративной государственности, как государство государств и реальная уния. Г. Елинек, говоря о сюзеренном государстве (государстве государств), в качестве примеров подобных образований приводил древнеримское государство (до превращения покоренных стран в провинции), средневековую Священную Римскую империю германской нации (до Вестфальского мира 1648 г.), наконец, Османскую империю XVI – начала XX в. Перечень показывает, насколько различные политические организмы объединялись в эту категорию. Различными были и способы их образования, и правовое оформление отношений между входившими в их состав государствами. Безусловно, перечисленные ранее признаки государства государств были присущи всем этим объединениям. Различными, однако, были ведущие тенденции в каждом из них. Если в Священной Римской империи германской нации верх брали центробежные тенденции, то в Османской империи они возобладали только на последних этапах ее развития, начиная с XIX столетия. В Римском государстве, напротив, преобладали тенденции к усилению централизации и к постепенной нивелировке отдельных его частей. Следовательно, сюзеренное государство в каждом из этих случаев оказывалось лишь этапом эволюционного развития. Правда этапы эти оказывались весьма долговременными (по нескольку столетий).

Сравнительно долговременным оказалось и конфедеративное образование иного типа. Созданный в 1815 г. Германский союз (достаточно редкий пример конфедерации, с «двуглавой» гегемонией Австрии и Пруссии, влияние которых на его дела менялось в разные исторические периоды), просуществовал до 1867 г.

Все эти конфедеративные образования имели общую черту. Входившие в них государства не были равноправны, при этом не играл роли способ юридического оформления данных образований – двусторонние договоры, как в Римском государстве, многосторонние договоры, как в Германском союзе, или даже как в Священной Римской и Османской империях, односторонние акты имперских органов, изменявшие правовое положение отдельных частей образования. Следовательно, все эти образования можно объединить в одну подгруппу – неравноправных (асимметричных) конфедераций.

Долговременными были и некоторые реальные унии. Например, Австро-Венгерская империя просуществовала более полувека (с 1867 по 1918 г.). В отличие от ранее упоминавшихся государственных соединений, входившие в нее государства признавались равноправными. Именно равноправную конфедерацию, основанную на общем учредительном соглашении или ином акте конституционного характера, часто имеют в виду, когда говорят о конфедерациях вообще. Вероятно, чтобы иметь возможность отличать такое образование от иных форм конфедеративного объединения, имеет смысл назвать его конфедерацией в узком смысле слова. Между ней и рыхлым международным альянсом существует множество разновидностей конфедеративной организации: от государства государств до реальной унии. Последняя не всегда формируется по австро-венгерскому образцу. В частности, она может отличаться от классической конфедерации неравноправием субъектов и даже установлением отношений зависимости между ними (пример, Российская империя и Царство Польское в 1815–1831 гг.).

Но при многочисленных различиях существует одна общая черта: все перечисленные разновидности конфедеративной организации являются «длящимися» союзами государств, и все они обладают при этом некоторыми признаками союзного государства. Именно это обстоятельство обеспечивает возможность данным конфедеративным объединениям демонстрировать значительную степень устойчивости, а при определенных обстоятельствах создает вероятность превращения таких союзов в федерацию.

Впрочем, конфедеративный союз, не распадаясь, может и не эволюционировать к большему единству, а длительное время сохранять относительную стабильность, постепенно приспосабливаясь к новой ситуации. Другое дело, что такой союз оказывается перед риском политического распада при любом резком изменении в положении его субъектов, когда возможность для плавного приспособления к новой действительности отсутствует. Именно это произошло с Австро-Венгрией. Военное поражение, совпавшее с тяжелым системным кризисом, побудило венгерскую правящую элиту пойти на разрыв союза с Австрией, а активная поддержка победившей Антантой сепаратистских движений в Чехии, Польше и на Балканах не позволили империи выжить. Аналогично обстояли дела с крушением другой известной конфедерации – Британской империи. Упорное нежелание правящих кругов Великобритании пожертвовать хотя бы частично господствующим положением своей страны (при том, что экономические основы такого господства все более становились достоянием истории), привело к постепенной переориентации доминионов на других партнеров. Когда это произошло, запоздалые попытки сторонников «имперской федерации» исправить дело не могли уже привести к положительному результату[70 - Подробно об этом см.: Грудзинский В. В. Указ. соч.]. Тем не менее, обе конфедерации благополучно существовали в течение длительного времени, и их распад сам по себе не дает оснований признавать конфедеративную форму государственного устройства чем-то ущербным. Политическая карта мира изменчива, и легко убедиться, что за то же время (50–80 лет) исчезли или трансформировались и многие унитарные и федеративные государства. Однако эти формы государственного устройства никем не считаются ущербными или переходными. Так что дело, видимо, в ином. Переходный характер конфедерации определяется не временем ее существования, а двойственностью ее природы. Из трех основных форм государственного устройства (а конфедерацию следует относить к числу таковых), конфедеративная форма является наименее устойчивой. Впрочем, это не означает, что она не может оказаться наиболее подходящей для того или иного государства в конкретный отрезок времени.

Из вышесказанного можно сделать некоторые выводы. Во-первых, в литературе конфедерация может трактоваться двояко: и как межгосударственный союз, и как форма государственного устройства. Она содержит в себе признаки как одного, так и второго. Более правильным, однако, является именно вторая, а не первая трактовка. Во-вторых, конфедерация, безусловно, может стать этапом на пути трансформации межгосударственного объединения в союзное государство-федерацию, даже шагом на пути к построению унитарного государства с автономиями. Но это не значит, что ее следует рассматривать только в качестве такой переходной формы. Это – совершенно самостоятельная форма государственного устройства, равноправная и с унитарным государством и с федерацией. Конфедеративная форма способна в течение длительного времени обеспечивать существование союза государств, защиту их общих интересов, а при благоприятных условиях способна трансформироваться в иную, более прочную форму государственного объединения.

Подводя итог всему вышесказанному, можно сказать, что сложное государство способно выступать в разнообразных видах, причем далеко не все из них существуют в настоящее время. Однако это вовсе не означает, что нет необходимости изучать исчезнувшие разновидности сложного государства. Напротив, их изучение позволяет разрешить сложную проблему классификации этих форм государственного устройства на основе языка современной науки, а следовательно, выяснить пригодность этого самого языка для изучения и таких государственных форм (или их разновидностей), которые могут возникнуть в будущем.

Глава 2. Государство и государственные соединения в античном мире

§ 1. Община и государство в древнем мире

Особенности социально-экономического развития древнего мира уже более двухсот лет волнуют исследователей. Многие ученые-антиковеды ощущают потребность объяснить, почему вслед за поразительным расцветом ремесла и торговли, после многовекового расширения экономической базы древних цивилизаций наступал период упадка – упадка, не сводимого к техническому застою, к простому воспроизведению однажды достигнутого уровня производства, но идущего к прогрессирующей натурализации всего хозяйства, к отказу от бесспорных достижений предшествующего периода, к нарастающей деградации научного знания и ремесленного производства.

По-видимому, главной причиной подобного развития является характер древней экономики, основанной на соединении натурального в принципе хозяйства с относительно развитым товарным производством. Дело здесь отнюдь не в ограниченных объемах товарного производства (объемы его сами по себе как раз могли быть весьма значительными). Дело в натуральной ориентации хозяйства (даже самого высокотоварного). Исходной точкой здесь является поведение товаропроизводителя, который, стремясь продать по наибольшим ценам свой товар, в свою очередь отнюдь не стремится к приобретению «чужих» товаров. Видимо, причина этого – сравнительно низкий уровень производительности труда, при котором в больших масштабах возможен только неэквивалентный обмен. Следовательно, покупной товар, как правило, очень дорог, и приобретать его следует только тогда, когда его нельзя произвести в собственном хозяйстве (по крайней мере, в достаточном количестве) или когда он может быть использован в качестве предмета накопления (сокровища или «на черный день»). В качестве средств накопления, которые к тому же можно легко превратить в любые необходимые товары, лучше всего могли быть использованы деньги и другие изделия из благородных металлов. Поэтому получение именно их в обмен на товар становилось целью каждого товаропроизводителя.

Эта идея будет впоследствии воспринята рядом экономистов-теоретиков Нового времени. Дифирамбы активному внешнеторговому сальдо, превалированию экспорта над импортом станут обычными для эпохи развивающегося капитализма. И лишь немногие теоретики зададутся резонным вопросом: «Но если все производители товаров станут вести себя подобным образом, то кто же станет потребителем того, что ими произведено?»

Каков будет результат развития экономики при подобном поведении товаропроизводителей? Простейший логический анализ легко покажет: затоваривание рынков, превышение предложения над спросом и, как результат, неизбежные экономические кризисы. Именно так и случится при капитализме, и лишь длительная эволюция с неизбежной трансформацией ряда общественных и экономических институтов позволит обществу постепенно приспособиться к кризисам как к неизбежному злу, превратив их из разрушительной катастрофы в механизм болезненной, но необходимой саморегуляции экономической жизни. Однако все это произойдет много позднее. Древность же не знала кризисов перепроизводства, но она не знала и промышленной революции или индустриализации сельского хозяйства. В чем же причина этого явления? Очевидно, в том, что потребность в деньгах и торговом обмене парадоксально сочеталось с совершено иными тенденциями экономической жизни.

«Экономический идеал» древности можно выразить одним словом – автаркия. Именно замкнутым и самообеспечивающимся целым предстает идеальное общество и государство в трудах мыслителей древнего мира. Идеал этот, разумеется, недостижим в принципе. Даже самые «самообеспеченные» социумы, например древнейший Египет, нуждались в привозных товарах. Получить их можно было лишь двумя путями: или обменять у владельцев (производителей) на товары своего собственного производства, или, если предложить в обмен было нечего или партнеры почему-то не желали согласиться на обмен, отнять силой. Неэквивалентная торговля или грабительская война – иных способов приобретения импортных вещей просто не было. Однако следует отметить то, что монопольный доступ к отдельным видам импортных товаров мог временами иметь большое значение для стабильного существования общества. В качестве примеров монопольного доступа можно привести контроль над путями доставки олова (до широкого распространения стали) или зерна (в самых развитых древнегреческих полисах или в классическом Риме). Данное исключение, однако, не отменяет общего правила. Страх перед потенциально враждебным внешним миром и приходящими оттуда бедствиями – голоду, вражеским нашествиям, эпидемиям – требовал укрытия в собственном маленьком, самообеспечивающемся мирке. Стремление к автаркии поэтому было свойственно для любого древнего общества.

В числе важнейших факторов, обусловливавших подобную ориентацию, следует назвать общинную организацию, характерную в той или иной форме для любого древнего общества. Существование ее объясняется целым рядом причин, не остававшихся неизменными, как не оставалась неизменной и сама община.

Община родилась в первобытном обществе, одновременно с появлением человека современного типа. В сущности, ее формирование являлось составной частью антропосоциогенеза. По словам Ю. И. Семенова, для самого раннего этапа эволюции первобытного общества было характерно наличие полной, безраздельной собственности первобытной общины как на все средства производства, так и на средства потребления. Никакой другой формы собственности не существовало. И это находило свое проявление в особого рода отношениях распределения. Суть этих отношений заключалась в том, что каждый член общины имел право на долю созданных в ней продуктов, прежде всего продуктов питания, независимо от того, участвовал ли он в их производстве или нет. Достаточным основанием для получения доли продукта, созданного в первобытной общине, была принадлежность к ней. Каждый член общины, взятый в отдельности, имел право на долю общественного продукта потому, что все члены общины, взятые вместе, были собственниками этого продукта. Подобный подход для того времени был единственным возможным, поскольку иначе было не обеспечить выживание как общества в целом, так и отдельных его членов.

С развитием первобытной экономики и с возникновением распределения по труду (и, соответственно, с разделением собственности на общественную и личную) фаза ранней первобытной общины сменилась фазой общины позднепервобытной. Возникли и получили распространение особые системы распределения и обмена так называемого избыточного продукта[71 - Избыточность его была, конечно, относительной. Отдельные лица могли выжить без него, но это не значит, что он не являлся необходимым для дальнейшего развития общества в целом и не был действительно необходим для отдельных лиц, которым создавал больший жизненный комфорт.], которые в современной научной литературе получили название «престижной экономики»[72 - См., например: Васильев Л. С. Проблемы генезиса китайского государства: Формирование основ социальной структуры и политической администрации. М., 1983. С. 20–24; Семёнов Ю. И. Переход от первобытного общества к классовому: пути и варианты развития // Этнографическое обозрение. 1993. № 1. С. 57–61.]. Они готовили почву для будущего усложнения внутреннего строения общины, создали условия для следующего шага в ее эволюции. Такой шаг вперед был связан с началом формирования внутри общины хозяйственных ячеек (крестьянских хозяйств), с превращением ее в объединение таких ячеек. Следовательно, община, пришедшая на смену позднепервобытной, может быть охарактеризована как формирующаяся соседская (пракрестьянская) община.

С переходом к классовому обществу пракрестьянская община превратилась в крестьянскую. В литературе она встречается под различными названиями: земледельческая, соседская, сельская, поземельная, территориальная, деревенская община. Фундамент крестьянской общины формировали социально-экономические отношения, качественно отличные от тех, что лежали в основе первобытной общины. Во-первых, крестьянская община состояла из большего или меньшего числа хозяйственных ячеек – крестьянских хозяйств, в собственности которых находились все продукты труда. Общественной собственностью оставалась лишь земля. Во-вторых, в отличие от первобытных общин, которые были самостоятельными социальными организмами, крестьянские общины существовали в недрах иных, гораздо более крупных, чем они сами, организмов классового общества. Но, находясь в их составе, они никогда не были их простыми составными частями. В основе классовых общественных организмов всегда лежали системы социально-экономических отношений, качественно отличные от тех, что были фундаментом крестьянских общин[73 - Семёнов Ю. И. О стадиальной типологии общины // Проблемы типологии в этнографии. М., 1979. С. 75–91.]. Поэтому положение крестьянских общин здесь оказывалось как бы двойственным. Им приходилось, зачастую против своей воли, взаимодействовать с чуждыми экономическими укладами, нередко прямо враждебными и разрушительными для их основ.

Последствия такого вынужденного взаимодействия всегда оказывались достаточно серьезными. Основанием экономики в древнем мире было сельское хозяйство, и потому очень многое в развитии общества определялось отношениями земельной собственности. В первобытной общине хозяйство владело и пользовалось землей не в силу прав на нее, а на основании потребности в ней и способности ее обрабатывать и использовать. Возникшее с переходом к классовому обществу право частной собственности отрицало принцип собственности коллективной. Последняя уходила в прошлое, но следы ее еще долго жили в традиционном, обычном праве, по которому земля рассматривалась в качестве собственности распавшихся на большие семьи родственных групп, объединенных в территориальную общину. Возникающая купля-продажа земельных участков показала, что община перестала быть действительным коллективным собственником земли. Логичным было бы ожидать в этих условиях полного ее разрушения с последующим выделением индивидуальных хозяйств (т. е. обычной при развитии капитализма картины). Но ничего подобного не произошло.

Появление права частной собственности на землю требовало гарантий ее неприкосновенности. Однако никаких готовых механизмов для обеспечения такой гарантии общество в то время не имело. Волей-неволей пришлось приспосабливать уже имеющиеся институты, освященные традицией и ставшие привычными для людей. Общинная организация как раз относится к числу таких институтов. Поэтому она не разрушается, а просто трансформируется в коллектив земельных собственников, который гарантирует своим членам право на землю (исключая доступ чужаков к ней или оберегая силами общинного ополчения от внешней опасности). Для этого она формирует так называемую верховную (общинную) собственность на землю.

Купля-продажа земли, казалось бы, открывала доступ к общинной земле чужакам: документы показывают, что землю в Древнем Двуречье или в Сирийско-Палестинском регионе покупали не только члены общины, но и люди, связанные с царским хозяйством и членами общины не являвшиеся. Но земля общины как общая собственность ее членов была неотчуждаема. Она в принципе не могла перейти в чужие руки. Поэтому либо такая покупка превращалась в акт передачи на установленный обычаем срок права пользования землей, которая затем возвращалась к собственнику[74 - О таком обычае, носившем в Палестине и, возможно, в Сирии название «юбилей» и означавшем обязательный возврат купленной земли исконному собственнику на пятидесятый год после ее продажи см.: Шифман И. Ш. Угаритское общество XIV–XIII вв. до н. э. М., 1982. С. 23–26.], либо, как в более поздние периоды, человек, купивший землю, становился членом общины – принимал на себя все обязанности перед коллективом и приобретал права его члена, в том числе главное право – право на землю.

Итак, с появлением права частной собственности община выступает в качестве верховного собственника земли, и первоначальная частная собственность оказывается ограниченной верховной собственностью общины. Ограничения связывались не с объемом прав собственника, а лишь с условиями обладания землей. Говоря иначе, собственник обязан был отдавать часть произведенного им продукта (или часть своего труда в той или иной форме) коллективу, т. е. обязан был учитывать не только собственные интересы, но и интересы общины. Защищая свои права, а тем самым и права входивших в нее частных собственников, община не допускала отчуждения своих земель, гарантируя стабильность хозяйств общинников и свою собственную устойчивость. Эти стабильность и устойчивость давно уже были подмечены учеными. Значение общинной организации в древнем обществе постепенно становилось очевидным все большему числу исследователей, и сегодня уже никто не подвергает его сомнению. Споры идут лишь о характере древней общины и о конкретных формах ее влияния на различные стороны общественной жизни того времени.

На протяжении ряда лет в отечественной науке считалось, что древнейшая община либо носит рабовладельческий характер, либо, по крайней мере, служит фундаментом для рабовладельческой цивилизации. Несколько лет тому назад в «Вестнике древней истории» появилась статья двух известных историков-востоковедов И. М. Дьяконова и В. А. Якобсона[75 - Дьяконов И. М., Якобсон В. А. Гражданское общество в древности // ВДИ. 1998. № 1. С. 22–29.]. Статья эта в самом сжатом виде содержит результаты многолетних исследований обоих авторов, по крайней мере с конца 50-х годов XX столетия[76 - Дьяконов И. М. К проблеме общины на древнем Востоке // ВДИ. 1964. № 4. С. 74–80; Он же. Община на древнем Востоке в работах советских исследователей // ВДИ. 1963. № 1. С. 16–34; Он же. Проблемы собственности. О структуре обществ Ближнего Востока до середины II тыс. до н. э. // ВДИ. 1967. № 4. С. 13–35; Он же. Проблемы экономики. О структуре общества Ближнего Востока до середины II тыс. до н. э. // ВДИ. 1968. № 3. С. 3–26; № 4. С. 3–37; Он же. Рабы, илоты и крепостные в ранней древности // ВДИ. 1973. № 4. С. 3–29; Он же. Общественный и государственный строй древнего Двуречья. Шумер. М., 1959; Он же. Пути истории. От древнейшего человека до наших дней. М., 1989; Дьяконов И. М., Якобсон В. А. «Номовые государства», «территориальные царства», «полисы и империи». Проблемы типологии // ВДИ. 1982. № 2. С. 3–15; Якобсон В. А. Некоторые проблемы исследования государства и права древнего Востока (Государство и право на древнем Востоке: Круглый стол // НАА. 1984. № 2. С. 88–98); Он же. Государство и социальная психология // ВДИ. 1989. № 4. С. 75–78; Он же. Цари и города древней Месопотамии // Государство и социальные структуры на древнем Востоке. М., 1989. С. 17–35; Он же. Государство как социальная организация (теоретические проблемы) // Восток. 1997. № 1. С. 5–15.]. На базе этих взглядов сложилось целое направление в отечественной исторической науке, получившее наименование «школа И. М. Дьяконова», занявшее одну из ведущих позиций в изучении истории Древнего Востока (особенно Ближнего Востока) в последние десятилетия[77 - Например, Степугина Т. В. Империя Хань – завершающий этап развития древнекитайского общества: Дис. … докт. ист. наук. М., 1990; Шилюк Н. Ф. История древнего мира: древний Восток: Курс лекций. Ч. 1. Свердловск, 1991.].

Основная идея авторов статьи сводилась к отрицанию рабовладельческого характера древнейших классовых обществ и предложению ввести иной классифицирующий признак. Они пишут: «Оба автора этой статьи в последних своих работах пришли к выводу, что это общество следует именовать древним гражданским обществом, поскольку именно полноправные граждане были его главным сословием, как в античных полисах, так и в царствах Востока. <…> Конец древнего общества связан не с гибелью рабства (оно, как известно, сохранилось до наших дней, а ведущей экономической роли не играло почти никогда), а с гибелью свободы и уничтожением сословия полноправных (фактически же привилегированных) граждан, а также центров древнего гражданства – древних городов»[78 - Дьяконов И. М., Якобсон В. А. Гражданское общество в древности // ВДИ. 1998. № 1. С. 23.].

Итак, гражданский характер древнего общества предлагается признать его важнейшим признаком, а основной формой существования этого общества, по утверждению авторов концепции, является гражданская община.

Авторы статьи утверждают: «Наполовину в шутку, а значит, наполовину всерьез, можно даже указать год конца древности в Римской империи – 212 г. н. э., когда император Каракалла своим эдиктом даровал гражданские права всем свободным жителям империи. С этого момента гражданство перестало быть привилегией, превратившись в подданство»[79 - Там же.].

Схема соблазнительная, но, к сожалению, не свободная от слабых и уязвимых мест. И слабости эти не позволяют безоговорочно согласиться с целым рядом утверждений, как самих уважаемых авторов, так и их сторонников.

Прежде всего, смущает утверждение о столь длительном существовании в странах Востока гражданской общины. Возникшая в глубокой древности, уже в III тысячелетии до н. э., она существует, по утверждению авторов схемы, до III столетия н. э. Сам собой напрашивается вопрос: почему современники этого явления его «не заметили» и не попытались теоретически осмыслить? Можно, правда, указать, что в силу некоторых причин в странах Древнего Востока (за исключением разве что Китая) историческая наука в течение долгого времени не получала развития и лишь позднее стала развиваться под греческим влиянием. Однако явления того времени могли изучаться не только исторической наукой, но и, например, философией, получившей значительное развитие в ряде древних обществ. Наконец, странным должно показаться и то, что сами греки, теоретически разрабатывавшие теорию общинного государства-полиса, «проглядели» такую гражданскую общину на Востоке, где они не позднее VII века до н. э. имели теснейшие связи с Лидией, Египтом и Финикией. Тем не менее, они нигде не говорят о гражданских общинах в этих странах, зато именно грекам школа Витфогеля обязана идеей существования так называемого восточного деспотизма и поголовного рабства в государствах Древнего Востока[80 - См. Wittfogel K. A. Oriental Despotism: a Comparative Study of Total Power. New Haven, 1957. P. 49–136.].

Разумеется, греки по политическим мотивам, например из чувства национального превосходства (сформировавшегося в ходе греко-персидских войн), могли намеренно «не замечать» какие-то явления у своих соседей. Но тогда необходимо, чтобы ученые, открывшие миру «гражданскую общину» в странах Востока, объяснили причины такого странного поведения греков до V столетия до н. э., когда для такого превосходства не было никаких оснований. Кроме того, вспомнив о неоднозначном характере греко-персидских отношений в конце V–IV вв. до н. э., можно было бы ожидать хотя бы от отдельных греческих авторов более объективного отношения к странам Востока вообще и к Персии в частности. Упоминания о гражданской общине у этих народов, несомненно, должны были найти отражение в трудах исследователей, если, конечно, она действительно там существовала. Но ничего подобного в источниках не обнаруживается. Наконец, представляется также несомненным, что современным исследователям, сделавшим столь поразительное открытие, надлежит максимально четко разъяснить содержание ключевого, по их мнению, понятия гражданской общины.

Однако основоположники «школы Дьяконова» ограничиваются не вполне ясными объяснениями. Так, в докладе, прочитанном в 1962 г., И. М. Дьяконов утверждал: «Община может являться гражданским коллективом, обеспечивающим права своих членов, – прежде всего, права на участие в управлении общиной, на взаимопомощь и на владение землей. Быть может, именно этот аспект общины является самым важным. Объединение людей для взаимопомощи существовало задолго до начала землепользования и продолжало существовать и после прекращения общинной собственности на землю, – до тех пор, пока существовало мелкое свободное натуральное производство; постепенно это объединение принимало характер политической организации. Поэтому необходимым условием членства в общине является исполнение обязанностей общинника в виде участия в общественных работах и повинностях, в уплате налогов и т. п. Исполнение этих обязанностей обеспечивает общиннику право на участие в общинном владении землей, а позже – на надел из общинной земли. Нередко обладание наделом и членство в общине становятся столь неразрывно связанными, что утеря надела означает и утерю гражданских прав»[81 - Дьяконов И. М. Община на древнем Востоке в работах советских исследователей // ВДИ. 1963. № 1. С. 20.].

В приведенном высказывании содержится фактически три различных тезиса. Во-первых, сформировавшаяся община однозначно трактуется как община гражданская, что представляется как уже доказанный (не понятно только кем) факт. (Позднее, уже в 1984 г., В. А. Якобсон также говорил как об общепринятом факте: «Общество самоопределяется объективно как коллектив граждан, окончательно и бесповоротно совершает переход от первобытнообщинного строя к классовому».[82 - Государство и право на древнем Востоке: Круглый стол // НАА. 1984. № 2. С. 92.]) Во-вторых, понятие гражданской общины вполне справедливо связывается с гражданством и гражданскими правами. В-третьих, отмечается, что гражданская община является коллективом землевладельцев, скорее даже, земельных собственников.

Внешне сочетание этих тезисов может показаться простым и логичным. Обладание земельной собственностью порождает определенные права у члена коллектива собственников. Создается же подобный коллектив в целях обеспечения солидарности собственников, позволяющей лучше защитить их собственнические права. С этими утверждениями спорить бессмысленно. Но вот дальнейшие утверждения вызывают сомнение. Не ясно, почему земельный собственник – член общины собственников однозначно именуется гражданином? Иначе вопрос можно сформулировать так: порождает ли право собственности на землю в такой общине соответствующий статус гражданина?

Уральская последовательница И. М. Дьяконова Н. Ф. Шилюк более определенно высказывается по этому вопросу: «В период раннего рабовладельческого общества возникает государство типа гражданской общины. Гражданская община – это политическая организация коллектива земельных собственников (разрядка наша. – Т. Е.). В разных регионах и в различные периоды истории рабовладельческого общества гражданская община существовала во множестве вариантов, она могла быть самостоятельным государством, могла входить как автономная административно-территориальная организация в систему более крупного государства, но всегда ее отличительными чертами были: верховная собственность на землю; собственные органы управления, обладавшие судебными функциями; объединение в общинной организации крупных земельных собственников, чьи хозяйства основаны на эксплуатируемом труде, и мелких земельных собственников, чьи хозяйства основаны на личном труде. Первые – это общинная знать, традиционно именуемая “великие” или “большие”, вторые – рядовые общинники, которых обычно называли “малые” или “маленькие”.

Государство возникает в форме гражданской общины, так как в период появления классов не существует какого-либо аппарата, способного выполнять функции принуждения. Эту функцию осуществляет общинная организация, в целом противостоя эксплуатируемому производителю и защищая интересы входящих в нее земельных собственников. Но тем самым община превращается в политическую организацию, т. е. в государство»[83 - Шилюк Н. Ф. Указ. соч. Ч. 1. С. 47–48.].

Если согласиться с этим, то становится очевидным, что под гражданской общиной следует понимать только государственно организованное сообщество частных земельных собственников, которые, надо полагать, именно в силу своего членства в нем и являются гражданами общины. Осталось лишь привести убедительные доказательства именно такого восприятия членства в общине древними авторами, чтобы закрыть эту тему. Однако если мы попытаемся разобраться с вопросом, кого именовали гражданами сами древние, то неизбежно столкнемся с серьезной проблемой.

Дело в том, что само понятие «гражданин» появилось только в греческом полисе, возникшем много позже III тыс. до н. э. В законченном виде его сформулировал Аристотель в своей «Политике»: гражданин это – свободный человек, обладающий правом участия в законодательной и судебной власти[84 - Aristot. Pol. III, 1. 4–5, 1275а.]. Сходных взглядов придерживался и Цицерон[85 - Cic. De off. I, 53, 57]. Следовательно, сами древние, не отрицая значения собственнических прав на землю, основными при определении статуса гражданства все же считали иные отношения.

Конечно, свободный гражданин обладал как политической, так и имущественной правоспособностью, и значение права собственности на землю, безусловно, нельзя преуменьшать. Но реальная жизнь как всегда была значительно сложнее любых теоретических построений. Современные исследователи института древнего гражданства подчеркивают его связь не с одним каким-либо правом, но с обладанием целым комплексом прав[86 - См. например, Утченко С. Л. Политические учения древнего Рима (III–I вв. до н. э.). М., 1977. С. 30.]. Во-первых, речь идет о праве пользования общинной землей, причем не только той, что находится в непосредственном обладании (или собственности) данного лица. Можно говорить даже не о праве собственности как таковой, а скорее о праве на получение доли от доходов полиса из всех возможных источников (от общинного земельного фонда или контролируемых общиной источников полезных ископаемых до военной добычи). Во-вторых, речь идет о политических правах, обладание которыми тесно связывалось с воинской обязанностью. Наконец, граждане обладали определенными преимуществами и в частноправовой сфере (особая судебная защита прав и т. п.). Завершая характеристику гражданского статуса в древности, следует отметить, что все свои права гражданин мог осуществлять только лично. Он не мог передоверить осуществление их другому лицу. Поэтому классическая античность и не знала ни парламентов и подобных им представительных учреждений, ни адвокатов в современном смысле этого слова (последние появились в Риме уже в период кризиса полисной республики).