От общины к сложной государственности в античном Средниземноморье

Полисный коллектив (одновременно являвшийся также и государством) обеспечивал всеобъемлющую личную и имущественную безопасность своих членов (граждан). Но взамен он требовал от них столь же полного подчинения своим законам. Соблюдение законов являлось в этом государстве требованием не только права, но и общественной морали. Здесь в принципе не могло сложиться такого положения, когда «плохой гражданин» (нарушитель законов) оказался бы «добрым соседом» и «хорошим человеком». Такого отношения к законности не существовало в последующие эпохи, когда о нем могли мечтать как о недосягаемом идеале.

Причина возникновения подобной ситуации заключалась в том, что в тех условиях одна лишь община могла гарантировать реальную безопасность своих членов. Речь идет о защите от «бича» древности» – утраты свободы. Именно запрещение долгового рабства сформировало у граждан общинников чувство подлинной защищенности в коллективе, который, выступая гарантом этой безопасности, был обязан взять на себя государственные функции.

Передоверить их коллектив не мог никому. А уже следствие превращения общины в государство, гарантирующее свободу своих граждан, становилось формирование представлений о политическом равноправии граждан-общинников (по отношению к государству и его законам) и признание прав и обязанностей как гражданина перед государством, так и государства перед гражданином.

Сегодняшнее определение гражданства обнаруживает явное генетическое сходство с представлениями древних. Современная юридическая наука определяет гражданство как устойчивую правовую связь человека с государством, выражающуюся в совокупности их взаимных прав, обязанностей и ответственности, основанную на признании и уважении достоинства, основных прав и свобод человека[87 - Российская юридическая энциклопедия. М., 1999. С. 217.]. Разумеется, античность понятия «права человека» не знала и знать не могла[88 - Это многократно демонстрировалось в научной литературе. В очередной раз было подчеркнуто Л. М. Глускиной (Глускина Л. М. Гражданство и права человека в греческом полисе классического периода» // Античность и современность: Докл. конф. М., 1991. С. 7–12.], однако сохраняется преемственность в главном: гражданство как политико-правовой феномен требует обязательного признания взаимности прав и обязанностей члена государственного сообщества и государства. Этим, однако, сходство и ограничивается. Современное государство не является столь всеобъемлющим гарантом безопасности своих граждан, каким был античный полис. Четко отделяя общественную жизнь от частной, оно ограничивается только установлением общих правил поведения для последней, отказываясь при отсутствии нарушений этих правил от всякого вмешательства в эту сферу. Вот почему в настоящее время возможны такие явления, как представительная демократия (которая в ряде случаев может называться демократией лишь условно), наемные представители интересов сторон в суде и, наконец, ситуации (совершенно немыслимые в полисе), в которых гражданин может пожертвовать интересами государства ради своих частных интересов.

Таким образом, можно считать доказанным, что понятия «гражданин» и «гражданство» способны значительно видоизменяться с течением времени, не меняя, однако, своей сути: они всегда обозначают связь индивида не просто с коллективом, а именно с государством и, кроме того, всегда предполагают признание взаимности прав и обязанностей индивида и государства.

В свете вышесказанного представляется очевидным, что «школа Дьяконова» толкует понятие гражданской общины чрезмерно широко, включая в него самые различные виды общинной организации, существовавшие в странах Древнего Востока. Это становится ясным при сопоставлении высказываний самого основателя школы, сделанных им в одной и той же статье. В своей работе «Проблемы экономики. О структуре общества Ближнего Востока до середины II тыс. до н. э.» он первоначально трактует гражданство древних общин следующим образом: «Гражданский коллектив, члены которого, называемые ниже общинниками или гражданами, обладают полнотой гражданских прав (наряду с гражданскими обязанностями): правом иметь собственность на недвижимость и участвовать в общинном самоуправлении, а равно во всех возможных общих доходах и других материальных или нематериальных благах, которыми может обладать территориальная община. Наряду с этим они имеют и обязанности перед своей территориальной общиной и своими сочленами в ней. Это – обязанности взаимопомощи (кооперации), преимущественно политической, но отчасти также и хозяйственной: участие в обсуждении общих вопросов на народной сходке и в совете, в обороне общины, в общеполезных или считающихся таковыми совместных работах – в строительстве городских стен, культовых сооружений, каналов, дорог и т. п.»[89 - Дьяконов И. М. Проблемы экономики. О структуре общества Ближнего Востока до середины II тыс. до н. э. // ВДИ. 1968. № 3. С. 3]. Далее он допускает такое высказывание: «Но даже если полноправный гражданин-собственник не был почему-либо (фактически или формально) членом территориальной общины, тем не менее, он все равно принадлежал к общинной структуре другого рода – к общине домашней. Вот почему обозначение изучаемого нами сейчас сектора древней экономики как “общинного” полностью оправдано, – хотя и предполагает очень широкое понимание термина “община”»[90 - Там же. С. 5.].

В приведенных фрагментах сразу бросается в глаза откровенная подмена понятий. Гражданство как непосредственная связь лица с государством подменяется связью лица с коллективом других лиц – общиной, которая государством не является (нельзя же считать таковым домашнюю общину). Более того, фактически признается негосударственный характер даже самой городской (территориальной) общины (с отождествления которой с государством и начинает выстраиваться вся цепочка логических рассуждений). Это вытекает из противопоставления общинников и так называемых царских людей: «Все царские люди не были полноправными гражданами, так как не могли осуществлять права собственности на землю, получая ее лишь как надел от царя под условием и тем самым как бы находясь под патриархальной властью царя. Разница между полноправным гражданином и царским человеком и, соответственно, между хозяйством того и другого заключалась, таким образом, в отношениях собственности. Один был собственником земли и вел хозяйство на собственной земле своего “дома”, другой не был собственником земли и вел хозяйство на земле, полученной от царя под условием службы или работы, формально или фактически составляя часть “дома” царя (или храма) – государственного хозяйства»[91 - Там же. С. 4.].

Государство, следовательно, олицетворяет царь и его аппарат, а не община, пусть даже и городская. Автор позднее не раз подчеркивает это обстоятельство, утверждая, например, что старейшины территориальных общин не являлись государственными служащими[92 - Там же. С. 20. Сноска 87.]. Не раз упоминается также тот факт, что территориальные общины входили в состав государства. Но отсюда следует вывод, что сами общины государством уже не были: «Необходимо подчеркнуть, что территориальные общины, подобно домашним, входили в определенные иерархические структуры; несколько территориальных общин составляли общину-государство или группировались вокруг центральной общины-города; последняя имела то же самое административное устройство (народное собрание, совет старейшин, градоначальник); в более крупных царствах такая группа территориальных общин или центральная община вместе с тяготевшими к ней периферийными общинными поселками составляла основное административное подразделение, по охвату территории соответствующее “ному” в Древнем Египте»[93 - Там же. С. 19–20.].

Можно конечно предположить, что городские общины в составе государств Древнего Востока обладали статусом если не собственно государств, то, по крайней мере, государственных образований. Тогда древневосточные монархии окажутся подобными современным федерациям или, по крайней мере, унитарным государствам, включающим в свой состав автономные образования. Но в таком случае следует максимально четко разграничить понятия «община» (родовая или домашняя) и «государство» (как община гражданская, если согласиться с этим термином в трактовке «школы Дьяконова») и уже ни в коем случае не смешивать их тем более не подменять одно другим.

Подводя итог сказанному, подчеркнем, что небрежное употребление терминов порождает в данном случае путаницу. И не случайно Л. С. Васильев решительно возражал В. А. Якобсону, ведя речь о праве Древнего Востока. «Речь идет именно о праве, т. е. о системе определенных гражданских свобод и гарантий. В этом смысле мне кажется неприемлемым употребление В. А. Якобсоном понятий “граждане”, “гражданское население”, “коллектив граждан” по отношению к Востоку. На традиционном Востоке граждан не было – были подданные»[94 - Государство и право на древнем Востоке: Круглый стол. НАА. 1984. № 3. С. 72.]. Возразить на это нечего.

Можно, конечно, утверждать, что различные ученые по-разному могут понимать такие понятия, как «граждане» или «гражданский». В таком случае спор идет не о содержании понятий, а только об адекватности их терминологического обозначения. Однако ранее уже указывалось на смысловую близость древнего и современного представлений о гражданстве. Ю. И. Семёнов вполне резонно утверждал в одной из своих работ, что идеалом любой науки является однозначность используемых ею терминов (во избежание путаницы). Поэтому было бы крайне желательным использовать термины однозначно, в строго определенном смысле. Только тогда они будут подлинно научными[95 - Семёнов Ю. И. О стадиальной типологии общины. С. 90.].

Ко всему вышесказанному хочется добавить, что основоположники «школы Дьяконова», похоже, и сами чувствуют уязвимость своих позиций. Видимо, поэтому И. М. Дьяконов прибегает к авторитету автора термина «гражданская община» Н. Д. Фюстель де Куланжа. «Западно-азиатская община II тыс. до н. э. могла бы в терминологии Фюстель де Куланжа быть обозначена как гражданская община (cite), и в этом она типологически сходна и с западным полисом», – утверждает он[96 - Дьяконов И. М. Проблемы экономики. О структуре общества Ближнего Востока до середины II тыс. до н. э. С. 4.]. Но в том-то и дело, что определение понятий «гражданин» и «гражданская община», данные самим Фюстель де Куланжем были весьма специфичны. Во-первых, он ставил гражданскую общину в один ряд с семьей и племенем, как однопорядковые явления: «Семья, фратрия, триба, гражданская община, все это – общества, совершенно сходные между собою, родившиеся одно из другого целым рядом союзов»[97 - Фюстель де Куланж Н. Д. Древняя гражданская община. М., 1903. С. 103.]. Во-вторых, французский ученый рассматривал гражданскую общину как простую совокупность семейных и родовых ячеек, связанных главным образом единством религиозного культа: «Гражданская община не есть собрание отдельных лиц, но конфедерация многочисленных групп, сложившихся прежде ее и продолжающих свое существование»[98 - Там же. С. 104.], «общество развивалось лишь по мере того, как расширялась религия»[99 - Там же. С. 107.].

Наконец, понятие «гражданин» Фюстель де Куланж рассматривал не с юридических, а с совершенно иных позиций. «Если бы кто-либо захотел охарактеризовать гражданина античных времен по его наиболее существенному отличию, – писал он, – то он должен был бы выразиться, что это – человек, который одной религии с гражданской общиной и чтит общих с нею богов»[100 - Там же. С. 165.]. Но при всем почтении к уважаемому классику исторической науки согласиться с ним никак нельзя. В Древней Греции одни и те же божества одинаково могли почитаться в различных полисных общинах, что отмечал и сам Фюстель де Куланж[101 - См.: Там же. С. 184–185.]. С другой стороны, в каждой античной семье имелись свои собственные божества, почитавшиеся не только полноправными ее членами, но и домашними рабами. Так что уже в XIX столетии такой религиозно-генетический подход к гражданской общине мог быть оспорен. Современные же представления о гражданской общине значительно отличаются от приведенных выше. Сам И. М. Дьяконов исходит при ее определении из других критериев.

Следовательно, утверждения сторонников «школы Дьяконова» следует признать, по меньшей мере, спорными и нуждающимися в более тщательном обосновании. Что же касается понятия «гражданская община» (правильнее, очевидно, говорить – «община граждан»), то ему явно требуется более четкое определение, исключающее ее смешение с другими видами общинной организации. Не ставя здесь такой задачи, можно попытаться все же выделить хотя бы некоторые признаки, позволяющие вычленить гражданскую общину (общину граждан) из множества разновидностей общинных организаций.

Выше уже было сказано, кого считали в древности гражданами. Но что же превращало этих людей в свободных и полноправных граждан? Именно обладание равными правами, а также и равная защищенность от самой большой опасности, существовавшей в те времена внутри коллектива, – долгового рабства, которое являлось лишь крайней, порождавшейся голодом и нищетой, формой зависимости рядовых общинников от общинной знати. Полноправное гражданство давала защищенность от голода и нищеты, которая могла обеспечиваться только бескорыстной поддержкой всего коллектива.

В самом деле, право участия в народном собрании и суде само по себе гражданина не создает. Ведь неизбежно возникающее и углубляющееся в классовом обществе имущественное неравенство ставит многих членов общины в отношения зависимости от знатных и богатых соседей. Клиентелизм, характерный для многих раннеклассовых (и не только) обществ, родился именно на этой основе. Отношения зависимости от частного лица, неважно, должностного или принадлежащего знатному роду, превращают общинника из самостоятельного субъекта общественных отношений в послушного исполнителя чужой воли. И не имеет значения при этом, участвует ли он в народном собрании или нет, ведь от фактического решения жизненно важных проблем общины он уже отстранен, поскольку вынужден руководствоваться не своими собственными интересами, а желаниями своего покровителя, ставшими для него законом. Поэтому представляется, что общину, в которой не обеспечено хотя бы относительное равноправие ее членов, возможно их порабощение не в особых случаях (тяжкие преступления, караемые обычно смертной казнью), а за долги (явление обычное для неустойчивой экономики того времени), в которой людям не гарантируется в той или иной форме некий минимальный уровень материального благополучия, позволяющий им заниматься общественной деятельностью, – такую общину именовать гражданской нет никаких оснований. Право именоваться гражданской общиной можно признать только за средиземноморским полисом.

Сами основоположники «школы Дьяконова», говоря об античном пути развития, особое внимание обращали на то, что в полисной общине удалось сформировать сильнейшее чувство солидарности ее членов. «Полисная солидарность была одновременно и правом, и обязанностью граждан вплоть до того, что они в массовом порядке, не на словах, а на деле (как о том свидетельствуют сохранившиеся исторические известия) ставили интересы полиса выше личных или узкосемейных. Даже налог трудом – трудовая повинность (литургия) выступала как почетная обязанность, которую знатные и богатые роды могли принимать на свой счет. В то же время нуждающиеся члены полиса имели право рассчитывать на полное содержание со стороны коллектива своих сограждан»[102 - Дьяконов И. М., Якобсон В. А. «Номовые государства», «территориальные царства», «полисы» и «империи». Проблемы типологии // ВДИ. 1982. № 2. С. 13.].

В странах Востока ситуация была иной. Обедневшие общинники могли рассчитывать на некоторую, чаще всего небескорыстную помощь своих сородичей и соседей. О распространенности эксплуатации обедневших сородичей в общинах Древнего Востока, как и о вполне обычном для них явлении – продаже младших членов семьи в рабство (причем речь идет не о краткосрочной долговой кабале, а именно о полноценном и «вечном» лишении свободы), писал сам И. М. Дьяконов[103 - Дьяконов И. М. Проблемы экономики. О структуре общества Ближнего Востока до середины II тыс. до н. э. С. 8–9. Сноски 22, 23.]. Если же общинники разорялись вовсе, то их ожидали долговая кабала или уход в бродячие шайки изгоев-хапиру, а чаще всего – в царские люди, так как царское хозяйство, особенно после слияния его с храмовым сектором экономики, оказалось столь обширным, что способно было поглотить почти неограниченное количество рабочей силы. В полисах же беднота – так называемый античный пролетариат, или люмпен-пролетариат, – могла жить за счет полиса.

Это отличие полиса от храмовой и городской общины Древнего Востока ясно видят и сами основоположники «школы Дьяконова». В уже упомянутой «программной» статье, опубликованной «Вестником древней истории» в 1982 г., они писали: «Мощь полисной солидарности и взаимопомощи была столь велика, что греческим полисам, в отличие от царя Хаммурапи, удалось сломить ростовщический капитал и полностью уничтожить долговое рабство»[104 - Дьяконов И. М., Якобсон В. А. «Номовые государства», «территориальные царства», «полисы» и «империи». Проблемы типологии. С. 13.]. Лучше указать на отличие общины Древнего Востока от «западного» (средиземноморского) полиса вряд ли возможно.

На этом фоне не может не удивить утверждение И. М. Дьяконова: «Необходимо подчеркнуть, что хотя общинники в III – первой половине II тыс. до н. э. и платили обычные налоги (натурой, трудом и т. д.), а некоторые из них подвергались эксплуатации со стороны ростовщиков или старших родичей, однако нельзя считать общинников как таковых эксплуатируемой категорией населения, прежде всего потому, что только общинники обладали гражданским полноправием и что в их число входила и общинная знать, включая тех же ростовщиков. Положение древневосточных общинников этого периода в отношении собственности и места в производстве, а также прав, ничем не отличалось от положения граждан олигархических или монархических полисов ранней Греции, однако никто не считает граждан подобных греческих полисов эксплуатируемым классом раннегреческого общества; а если кто-либо из них попадал в экономически тяжелое положение и подвергался эксплуатации, то никому не приходит в голову считать это обстоятельство определяющим для социально-экономической характеристики всего древнегреческого общества»[105 - Дьяконов И. М. Проблемы собственности. О структуре общества Ближнего Востока до середины II тыс. до н. э. // ВДИ. 1967. № 4. С. 34.]. Приводимая параллель с древнегреческим обществом представляется сомнительной, не говоря уже о противоречии подобных утверждений фактам из древневосточной истории, изложенным самим И. М. Дьяконовым.

Говорить о полисах в ранней Греции вообще вряд ли возможно. По мнению Э. Д. Фролова, формирование полиса оказалось очень длительным процессом, заключительной и решающей стадией которого стала так называемая «архаическая революция» VIII–VI вв. до н. э.[106 - См.: Фролов Э. Д. Рождение греческого полиса. Л., 1988. С. 91.] Следовательно, о полисах до «архаической революции», а возможно, даже и до VI в. до н. э. можно говорить лишь условно, как о полисах еще только формирующихся, в которых отсутствует целый ряд важнейших признаков полиса как такового[107 - Андреев Ю. В. Раннегреческий полис (гомеровский период). Л., 1976; Яйленко В. П. Архаическая Греция // Античная Греция: Проблемы развития полиса: В 2 т. Т. 1. Становление и развитие полиса. М., 1983. С. 164.]. Более того, политический кризис, разразившийся в этот период при формировании многих полисов, был связан именно с эксплуатацией знатью рядовых общинников. (Иная интерпретация известных фактов, приводимая В. П. Яйленко[108 - См.: Яйленко В. П. Указ. соч. С. 185–193.], во всяком случае, массовой поддержки в среде антиковедов не встретила.) В биографии Ликурга, приводимой Плутархом, намеки на это буквально рассыпаны в различных местах[109 - Plut. Lyc. 2, 5, 8, 11.]. В биографии же Солона Плутарх обошелся безо всяких намеков, назвав вещи своими именами[110 - Plut. Sol. 13, 14.]. Только после реформ, проведенных либо ранними тиранами, либо выборными правителями-эсимнетами, наделенными чрезвычайными полномочиями, можно говорить об образовании у греков подлинных полисных гражданских общин. Именно они и получили наименование классических полисов.

В рамках полиса классической эпохи эксплуатация аристократией рядовых общинников действительно однозначно исключалась. Данное положение многократно обосновывалось в отечественном и зарубежном антиковедении. Например, в фундаментальном двухтомнике «Античная Греция. Проблемы развития полиса» обращается внимание на то, что даже в отсталых архаических полисах (типа критских), где твердо установился олигархический строй и полными политическими правами обладали лишь представители знати, называвшиеся «свободными», зависимое крестьянство составляло особый социальный слой. Он образовался в результате завоевания дорийцами местного населения и, таким образом, представлял собой группу людей, «внешнюю» по отношению к собственно гражданам полиса[111 - Кошеленко Г. А. Введение. Античная Греция: Проблемы развития полиса: В 2 т. Т. 1. Становление и развитие полиса. М., 1983. С. 20–21. См. также: Willetts R. F. The Civilization of Ancient Crete. Berkeley; Los Angeles, 1977. P. 171–173.].

Таким образом, уподобление членов ближневосточных общин гражданам полисов античного мира представляется, по меньшей мере, некорректным. Даже если не принимать во внимание тот факт, что античный полис архаической, классической и постклассической эпох обладает признаками подлинного государства[112 - Противоположное мнение Е. М. Штаерман, высказанное на страницах «Вестника древней истории», не нашло сколько-нибудь широкой поддержки других участников дискуссии по этому вопросу. См.: Штаерман Е. М. К проблеме возникновения государства в Риме // ВДИ. 1989. № 2. С. 76–94. Материалы дискуссии см. в ВДИ, № 2–4 за 1989 г.], статус члена восточной общины кардинально отличался от статуса гражданина полиса. Собственно говоря, именно победа над ростовщичеством и могуществом традиционной аристократии позволила рядовым членам античной общины пользоваться своими правами на практике, без оглядки на «сильные» и «могущественные» семьи, чем и превратила эти общины в гражданские. Подлинное гражданское равенство, породившее действительное обладание и пользование личными, политическими и социальными правами – вот что отличало граждан полиса от подданных древневосточных монархов.

Конечно, в полисном коллективе могли быть градации, могли существовать разряды лиц, обладавшие особыми привилегиями (аристократия), однако равный доступ к основным правам имели все. Другое дело, что не каждый мог в полном объеме этими правами пользоваться в повседневной жизни, (например, в связи с особенностями своего имущественного положения), однако принципиальная возможность такого пользования не подлежит сомнению. Говорить же о полноправных гражданах в городских или храмовых общинах Востока даже в период VII–IV вв. до н. э. можно с большой натяжкой. Здесь вполне обычным явлением было как долговое рабство (несмотря на формальный его запрет), так и иерархичность построения общинного коллектива[113 - Белявский В. А. Вавилон легендарный и Вавилон исторический. М., 1971. С. 225–240.]. В храмовых общинах право голоса имели только лица, занимавшие жреческие должности. Нередким явлением в храмовых общинах было превращение свободных общинников в рабов через «посвящение храму» (речь идет не о посвящении в жрецы и в аналогичные им храмовые служители, что было, напротив, почетно, а о передаче в число храмовых рабов-иеродулов[114 - См., например: Периханян А. Г. Храмовые объединения Малой Азии и Армении (IV в. до н. э. – III в. н. э.). М., 1959. С. 120.].

Все это не позволяет считать членов восточных городских и храмовых общин гражданами в полном смысле этого слова. Конечно, в развитии классических полисов и городских и храмовых общин Востока действительно имелось много сходных черт. Много позднее, в период разрушения полисного строя, сходство это усилится. Именно тогда гражданские общины начнут утрачивать статус государственных образований, все менее и менее напоминая своего предка – классический полис. Но случится это только несколько веков спустя, когда именовать подобные общины полисами можно будет снова только условно.

§ 2. Античный полис как гражданская община

Изучение особенностей полиса требует специального рассмотрения его внутренней структуры, ибо именно она должна сделать понятной причины возникновения тех специфических черт полисной общины, которые определили ее отличия от общины, возникшей на Древнем Востоке. (Мы отдаем себе отчет в том, что современная наука так и не смогла дать единое определение понятию «восточная община», поскольку это понятие лишь теоретическая абстракция, составленная на базе разнообразных типов общин, существовавших в различное время на Древнем Востоке.[115 - См.: Советская историческая энциклопедия: В 12 т. Т. 10. М., 1967. Ст. 418 («Община»).]) Кроме того, именно выяснение особенностей внутреннего развития полиса, позволяет определить направления его дальнейшей эволюции, выяснить возможности трансформации его в новые государственные формы.

Известно, что полис – сравнительно небольшая (от нескольких сот до нескольких тысяч человек) община граждан, основное занятие которых – земледелие – база экономики полиса. Граждане совместно владеют землей, часть которой может находиться в коллективной собственности, а часть разбивается на наделы, отводящиеся главам семей. Семья, домохозяйство (ойкос) – основная структурная единица полиса. Глава ойкоса представляет перед общиной интересы его членов; он обязан заботиться о том, чтобы его наследники получили семейное имущество не только в полной сохранности, но и приумноженным. На него же возложена общиной обязанность обеспечивать «расширенное воспроизводство» ойкоса. Заключение браков, рождение и «правильное» воспитание здоровых детей (последних – чем больше, тем лучше) не считаются частным делом общинника, а интересуют полис в целом.