Возроди меня

– Ты сам попросил тебя подстричь!

– Ничего подобного, я просил только подровнять концы!

– Я так и сделал!

– Это, – говорит Уорнер, поворачиваясь, чтобы я могла увидеть ущерб, – не называется «подровнять концы», безрукий придурок!

Я ахаю. На затылке пучками торчат неровные пряди – выстрижены были целые полосы.

При виде своей работы Кенджи морщится, кашляет и сует руки глубже в карманы:

– Ну, это… Пойми, чувак, красота – понятие субъективное…

Уорнер наводит на него другой пистолет.

– Эй! – вопит Кенджи. – Я здесь не ради оскорблений, ясно? – Он указывает на Уорнера: – Я на это дерьмо не подписывался!

Взгляд Уорнера становится таким, что Кенджи пятится из комнаты в коридор, не дожидаясь, пока оппонент отреагирует на его слова. Не успела я вздохнуть с облегчением, как Кенджи снова заглядывает в комнату:

– А мне стрижка нравится!

Уорнер захлопывает дверь прямо перед его лицом.

Здравствуй, моя новая жизнь в качестве Верховного главнокомандующего Оздоровления.

Уорнер, тяжело выдохнув, некоторое время стоял лицом к закрывшейся двери, но плечи чуть расслабились.

Я смогла лучше разглядеть кошмар, который сотворил Кенджи. Густые роскошные золотистые волосы Уорнера, предмет его гордости, безобразно подстрижены.

Катастрофа.

– Аарон, – говорю я тихо.

Он опускает голову.

– Иди сюда.

Он оборачивается, поглядывая на меня краешком глаза, будто стыдится. Я убираю пистолеты с кровати, освобождая место. С печальным вздохом Уорнер опускается на матрац.

– Я выгляжу ужасно, – тихо говорит он.

Я с улыбкой качаю головой и глажу его по щеке.

– Зачем ты вообще разрешил ему себя стричь?

Уорнер озадаченно смотрит на меня круглыми зелеными глазами:

– Ты же сама сказала мне больше с ним общаться!

Я хохочу.

– И ты позволил ему себя обкорнать?

– Не позволял я, – с досадой отвечает Уорнер. – Это был… – он колеблется, – дружеский жест, проявление доверия. Я такое видел среди солдат… У меня, видишь ли, мало опыта в построении дружеских отношений.

– Как это? – говорю я. – Мы же с тобой друзья?

Он улыбается.

– И? – подталкиваю я его. – Это же здорово? Ты учишься вести себя с людьми нормально.

– Да, но я не хочу быть чересчур приветливым, мне это не идет.

– Очень даже идет, – уверяю я. – Мне так нравится, когда ты нормальный.

– Еще бы, – Уорнер едва сдерживает смех. – Но снисходительность дается мне с трудом. Тебе, любимая, придется проявить терпение с таким учеником.

Я беру его за руку.

– Не знаю, о чем ты. Ко мне ты очень добр.

Уорнер качает головой.

– Я обещал попробовать поладить с твоими друзьями – и пытаюсь. Но, надеюсь, ты не считаешь, что я способен на невозможное?

– Ты это о чем?

– Только о том, что я не хочу тебя разочаровать. Если очень надо, я могу выдавить из себя какую-то теплоту и общительность, но ты должна знать, что я не собираюсь с каждым обращаться как с тобой. Это, – он касается воздуха между нами, – исключение из очень жесткого правила. – Взгляд Уорнера не отрывается от моих губ, рука тянется к моей шее. – Это, – повторяет он, – очень-очень необычно.

Я перестаю

перестаю дышать, говорить, думать.

Не успевает он коснуться меня, как сердце начинает учащенно биться и воспоминания накрывают меня волной: тяжесть его тела на мне, вкус его кожи, жар прикосновения, резкие вздохи и то, что он говорит мне только в темноте.

Во мне трепещут бабочки, но я их прогоняю.

Это так ново – его прикосновения, кожа, запах, – так ново и так невероятно…

Уорнер улыбается и наклоняет голову. Я копирую его движение. С мягким вздохом его губы приоткрываются, я удерживаюсь от движения, но все внутри падает в бездну, и пальцы тянутся к его рубашке и тому, что под ней, когда он говорит:

– Мне придется остричься наголо.

И отстраняется.

Растерянно моргаю. Он так меня и не поцеловал?

– Очень надеюсь, – продолжает он, – что ты не разлюбишь меня, когда я вернусь.