Возроди меня

Я стою посреди ванной в одних бо?ксерах. Тело никогда еще не было стройнее, а рельеф мышц более выраженным. Резкие линии в сочетании с безжалостно остриженными волосами создают впечатление чего-то брутального, почти нецивилизованного. Я невольно отвожу взгляд.

Джульетта встает прямо передо мной.

Она опускает руки мне на бедра и тянет вперед. Я переступаю, подчиняясь ее тяге.

– Ты что делаешь? – начинаю я, но, встретившись с ней взглядом, вижу в ее глазах нежность и заботу.

Что-то внутри меня тает, плечи расслабляются, и я прижимаю Джульетту к себе, глубоко вдохнув.

– Когда мы поговорим? – спрашивает она, уткнувшись мне в грудь. – О том, что случилось?

Я каменею.

– Аарон!

– Со мной все нормально, – лгу я. – Это просто волосы.

– Ты знаешь, что я не об этом.

Отвожу взгляд и смотрю в никуда. Некоторое время мы оба молчим.

Паузу наконец нарушает Джульетта.

– Ты злишься на меня? – шепчет она. – Потому что я его застрелила?

Мышцы словно сводит судорогой. Ее глаза расширяются.

– Нет-нет! – говорю я слишком быстро, хотя это правда. – Нет, конечно, вовсе нет.

Джульетта вздыхает.

– Может, ты этого даже не осознаешь, – говорит она, – абсолютно нормально скорбеть по отцу, даже если он был ужасным человеком. – Она поднимает на меня взгляд: – Ты же не робот.

Справившись с комком в горле, мягко высвобождаюсь из ее объятий, целую в щеку и не отстраняюсь еще секунду.

– Мне надо в душ.

У нее расстроенный и недоумевающий вид, но я не знаю, как еще поступить. Не то чтобы мне неприятно ее общество, просто мне действительно необходимо побыть одному, и я не знаю, как еще это сделать.

Поэтому я стою под душем, принимаю ванны, ухожу на долгие прогулки.

Я трачу на это много времени.

Когда я ложусь в постель, она уже спит.

Я хочу коснуться Джульетты, прижать к себе ее нежное теплое тело, но я словно парализован. Это мучительное полугоре делает меня сообщником мрака – я уже беспокоюсь, что моя скорбь будет интерпретирована как сочувствие выбору отца и самому его существованию, а в этом вопросе мне не нужно, чтобы меня неправильно поняли. Я не могу признаться, что скорблю по нему, что мне вообще есть дело до смерти монстра, который меня вырастил. В отсутствие нормальной реакции я будто замороженный – разумный, все чувствующий камень в надгробии отца.

Ты злишься на меня, потому что я его застрелила?

Я его ненавидел.

Ненависть была такой сильной, какой я никогда не испытывал. Но пламя подлинной ненависти, как я уже понял, не может гореть без кислорода любви. Я не чувствовал бы такой боли и ненависти, будь он мне безразличен.

Именно безответная любовь к отцу всегда была самой большой моей слабостью, поэтому я лежу, утопая в скорби, которой мне не с кем поделиться, и тоска выедает мое сердце изнутри.

Я сирота.

– Аарон? – шепчет Джульетта, и я возвращаюсь в настоящее.

– Да, любимая?

Она сонно пододвигается и толкает меня лбом в плечо. Невольно улыбнувшись, ложусь так, чтобы дать ей место. Она тут же заполняет пустоту, прижимаясь лицом к моей шее, а рукой обняв за талию. Закрываю глаза, будто в молитве. Сердце снова начинает биться.

– Мне тебя не хватало, – говорит она еле слышно.

– Я здесь, – говорю я, нежно касаясь ее щеки. – Я рядом, любимая.

Но Джульетта качает головой. Даже когда я прижимаю ее к себе, она, засыпая, все-таки качает головой.

И я гадаю, сильно ли она ошибается.

Джульетта

Сегодня я завтракаю одна – но не в одиночестве.

Вокруг сплошь знакомые лица. Все о чем-нибудь говорят – о снах, о работе или продолжают неоконченный разговор. Энергетика в столовой зависит от количества выпитого кофе, и сейчас здесь еще очень спокойно.

Брендан, который все утро держит в руках одну и ту же чашку кофе, перехватывает мой взгляд и приветственно машет. Он единственный среди нас, кому не нужен кофеин: его дар продуцировать электричество служит как бы запасным генератором для организма. Брендан – воплощение энтузиазма: белоснежные волосы и голубые, как льдинки, глаза излучают собственную энергию, ощутимую даже на другом конце столовой. Я начинаю думать, что Брендан приходит сюда только из солидарности с Уинстоном, который жить не может без кофе. Они с Бренданом сейчас неразлучны, хотя Уинстон иногда и раздражается на естественную бодрость Брендана. Они через многое прошли вместе, как и все мы.

Рядом с ними сидит Алия, положив перед собой открытый альбом: наверняка рисует что-то новое и необычное, полезное для нашей борьбы. От усталости мне лень шевелиться, иначе я бы к ним подошла. Пристроив подбородок на руку, обвожу взглядом столовую, с благодарностью всматриваясь в лица друзей. Шрамы у Брендана и Уинстона заставляют вспомнить то, что я предпочла бы забыть – как мы думали, что потеряли их: в тот день у нас убили еще двоих… Нет, эти мысли слишком тяжелые для завтрака. Отвожу взгляд и барабаню пальцами по столу.

Я жду Кенджи – так мы теперь начинаем рабочий день – и только поэтому я еще не взяла свою тарелку. К сожалению, он опаздывает, а в животе у меня бурчит от голода. Кругом все режут стопки пышных панкейков, очень аппетитных на вид. На столах сплошные искушения: кленовый сироп, жареная картошка, свеженарезанные фрукты. Устранение Андерсона и захват Сектора 45 обеспечили нам разнообразные завтраки… Но я боюсь, что улучшение оценим только мы.

Уорнер никогда с нами не завтракает – он постоянно работает, даже во время еды. Завтрак для него – очередная деловая встреча, и чаще всего он ест с Делалье (хотя я не уверена, что он что-нибудь ест). Уорнер не понимает гурманства: еда для него – горючее, нужное организму для нормального функционирования. Один раз за ужином, когда он читал какие-то важные документы, я поставила перед ним бисквит на блюдце – посмотреть, чем дело кончится. Он на секунду поднял взгляд и снова уткнулся в работу, прошептал одними губами «спасибо» и съел бисквит ножом и вилкой, по-моему, даже не почувствовав вкуса. Незачем говорить, что это делает его полной противоположностью Кенджи, который с удовольствием ест все и побольше. Позже он мне признался, что вид Уорнера, кромсавшего бисквит, чуть не заставил его прослезиться.

Кстати, о Кенджи: его отсутствие весьма странно, и я начинаю волноваться. Я уже в третий раз поглядываю на часы, когда замечаю у своего стола Адама, переминающегося со смущенным видом.

– Привет! – говорю я слишком громко. – Что… гм… что случилось?

За последнюю неделю мы с Адамом пару раз общались, но всякий раз это происходило случайно. Достаточно будет сказать, что Адам ни разу не подходил ко мне по делу, и я так удивилась, что едва не проглядела очевидное: он плохо выглядит.

Издерганный. Измотанный. Изнуренный. Могу поклясться, что он плакал (надеюсь, не из-за нашего неудавшегося романа).

Однако прежний инстинкт проснулся, тронув струну старой привязанности.

Мы заговорили одновременно:

– У тебя все нормально?