Турецкая курилка

Оксана и Оля дружно расхохотались.

– Такое стоит и записать!

– Пожалуй, что да! Есть разница между честностью и мудачеством!

– К вашим услугам, – Катя смущённо улыбалась, глядя на запрокинутые в смехе головы подруг. – Вот появится Айдана на Турецкой курилке, вы ещё этот разговор вспомните.

Оксана и Оля скептически переглянулись. Айдана редко участвовала в сборищах подобного рода, даже если её особенно приглашали. Шансы столкнуться с ней в Турецкой курилке были весьма невелики. Обратно-пропорциональны частоте встреч с ней на лекциях.

– Ой, давайте не будем о грустном, – Оксана взяла подруг под руки, точно кордебалет. – Сосредоточьтесь лучше на обуви. Список пока ещё длинный.

Упрощая и будто нарочно не позволяя человеку оторваться от звериного царства, фольклор даёт собраниям людей яркие, характерные названия: злобные мальчишки гуляют сворами, женщины бегают за кавалером табунами, избиратели слушаются, как стадо, а девушки держатся стайками – очевидно, птиц. И только одиночки остаются просто одиночками, что рыба, что волк, что человек. Оксана, Оля и Катя кружили по торговому центру важными сороками. Они переходили из бутика в бутик, степенно оглядывали товар. Что-то трогали, снимая с полки, что-то вертели в руках, показывали друг другу, сопровождая модель широким спектром мимики. Одно выражение означало «смотри, как дорого», другое – «ха, что за убожество». И соглашались друг с другом, обязательно соглашались.

– Настоящие трагедии прячутся в повседневных вещах, – говорила Ольга. – Ты подумай, кто-то же деньги вложил, чтобы это в коробки сложить и перевезти через границу.

Катя устала от процесса ещё на стадии обсуждения списка, но шоппинг она воспринимала как необходимое зло, поэтому страдала стоически. В ней теплилась неугасающая надежда найти однажды вещь, которая смогла бы раскрыть и выразить всю уникальность её, Кати, натуры. Если Оксана подходила к выбору деловито – будто яблоки перебирала, на ощупь, на вес, на мягкость, – и знала цель, то Катя вышагивала по бутикам осторожно, как маленькая девочка в гостях. Взять, к примеру, эти славные ботиночки, весьма напоминающие стиль преппи. Катя видела сотни фотографий с подобными ботиночками, и каталог в её голове услужливо подкидывал гармонирующие части: плотные тёмные колготки, твидовый пиджак, юбку в клетку, вязаный жакет. Рука сама тянулась к обуви. Кате нравились аккуратные линии и явно лёгкая подошва… Но спустя секунду ноготки царапали воздух, и Катя отходила от полки, словно утренний прилив. Не было у неё жилета и пиджака нужного цвета, она в принципе понятия не имела, какой цвет был бы уместен, за исключением комбинации из запомнившегося фото, и уж тем более не могла она судить, был ли ей к лицу этот преппи-стиль. Если Катя и страдала от чего-то в её стабильной, упорядоченной жизни, так это было полное непонимание собственного стиля.

«В мире, переполненном людьми, где, будто кильки в банке, плавают миллиарды однообразных, заурядных, невыразительных лиц…, – выводила Катя в бумажном дневнике, – в таком мире сущее проклятие не быть особенным». Ровные, почти печатные буквы отличницы красиво чернели на персиковой бумаге. У Кати было пять чёрных гелевых ручек со стержнем в пять десятых миллиметра, специально для дневника. Дневник, с золотым ребром и рисунком бабочки на обложке, она выбирала сама. Он месяцами лежал в ящике за ненадобностью, вопиюще неуместный в их простенькой, по средствам обставленной квартире. Такими же неуместными были гирлянды, круглый год висевшие под потолком, и плед под медвежью шкуру. Катя постоянно чувствовала, что что-то было неправильно, чтобы было не так в её комнате и в её жизни, но никогда не открывала глаза достаточно широко, чтобы это увидеть.

– Вот эти попробуй, – Оксана протянула Кате лёгкие, едва ли утеплённые сапожки на шпильке. – Очень утончённые, как раз под тебя модель.

– Слушай, точно, – протянула Катя; сапожки появились будто из ниоткуда и были так же сказочно хороши. – Ты же сокровище, как ты это делаешь…

– Ага, глаз-алмаз, и вообще вся из золота… – Оксана по-доброму подмигнула, властным движением подозвала консультанта.

Это называлось лёгкой продажей. Парню-консультанту и рот открывать не нужно было. Оля и Оксана, заставив Катю продефилировать на шпильках от угла до угла бутика, моментально убедили её в её собственном изяществе и хрупкости. Катя старалась не запнуться, ступая, как учили, с пятки на носок, и не хмуриться. Сапоги были впритык, замша лоснилась. Из зеркала медленно исчезала неуверенная, неказистая Катя, её не до конца исправленная сутулость. «Изящная девушка» – так называлось Катино новое отражение.

С возрастом обманываться сложнее, но в юности эта способность в самом расцвете. Интересно, что, когда мы верим во что-то, реальность на короткое время предстаёт перед нами в ореоле нашей иллюзии, прячет правду в мерцающем мираже придуманного. Боль от рассеивания иллюзии в юности тоже острее. Дело привычки.

– Оплачивать будете картой или наличными?

Вкладывая чек в пакет с коробкой, консультант скрестил пальцы на то, чтобы чек потерялся. Магия дружеских похвал никогда не переселялась из торговых центров в домашние зеркала, и тогда товар от возврата могли удержать лишь лень и отсутствие фискального чека. По тому, как Катя отсчитывала наличные, очевидно стало, что она знала цену деньгам и не поленилась бы вернуться.

– Хорошего вам дня.

Когда-то экономику продвигали сезоны. Большинство людей, относивших себя к среднему классу, или пребываюших в том состоянии, когда думают о хлебе насущном, а не о месте в обществе, вспоминали о торговых домах и рынках лишь при смене погоды. Пара осенних сапог укладывалась в коробку и на их место выставлялась пара зимних. Летние сандалии сдавали позиции школьным туфлям, а прошлогодние тесные, драные или застиранные джинсы отправлялись в категорию “для гаража”, уступая место новой паре. Бережливые или бездетные позволяли себе новый шарф. С тех пор многое изменилось. Теперь уже экономика двигала всё вокруг. Двигала детей тех людей, которые носили когда-то остроносые туфли: при помощи трендов, праздничных распродаж, кредитами и кажущейся лёгкостью бесконтактной оплаты. Найти источник идеи о том, что к каждому застолью положено новое платье, было невозможно. Да и зачем, если покупки оказались не самым разрушительным способом заглушить депрессию?

– А как ты узнала про эту Турецкую курилку? – Оля нетерпеливо барабанила длинными акриловыми ногтями по перилам эскалатора. – В смысле, а не переборщим ли мы с аутфитом, если придём при всём параде? Я себе цену знаю. Если там какое-нибудь захолустное «не кафе», я хлопну дверью.

Эскалатор медленно катил к стеклянному потолку. Металлические ступени щерились грязными зубьями и с середины будто бы скользили быстрее в пропитанном маслянистым, бургерным запахом воздухе.

– Оля, – сказала Оксана строго, – ты хочешь меня обидеть? Я всё проверила. Это отличный ресторан. Они пытаются разнообразить свою программу, завлечь клиентов… Раз в месяц у них Винный покер, для дегустации. Турецкую курилку они, поговаривают, придумали для своего шеф-повара, и заодно чтобы привлечь интересную тусовку. Условия там как раз такие, что есть возможность познакомиться с интересными людьми. Я думаю, это зарождение культуры клубов в нашем городе. А ты мне про «некафе».

Катя крепче сжала пальцы на ручках бумажного пакета, заправила прядь волос за ухо – дважды.

– Серый не против, что ты на такое мероприятие без него собралась? – спросила она, будто бы дразня, но дёрнувшаяся слабая улыбка выдала её собственные опасения.

Оксана не обратила внимания.

– У нас отношения построены на уважении и доверии, – сказала она с достоинством.

Дробь ногтей по перилам усилилась. Запах картошки-фри застревал у Ольги в глотке.

– Оксана, ты цитируешь инстаграмных психологов.

– Мы просто два здоровых человека!

Во всяком случае, Оксана хотела, чтобы так было, и сомнения в том, что любимый разделял её мечты, Оксану не посещали.

– К тому же, я всегда могу отшить человека, если он слишком навязчив, – добавила она. – Никто не говорил, что беседы на разные темы с незнакомыми людьми должны непременно вести в постель, и будто кто-то этого ожидает. Поупражняемся в социализации и толерантности.

– После Тиндера, – проворчала Оля, – я не питаю никаких иллюзий по поводу того, кто и чего от меня ожидает.

Девушки, как одна, гадливо поморщились, вспоминая однабокость, лицемерие и бесперспективность приложений для знакомств. Чего ожидать от “Турецкой Курилки” они не представляли, но она будоражила их воображение, словно сказочный бал. Красивые наряды, походка от бедра, мужчины оборачиваются вслед, они пьют коктейли, им весело и легко…

Фудкорт был заполнен. Дети бесились на аттракционах, родители приканчивали недоеденные ими угощения. Подростки перемигивались из-за бутылок с колой, изредка показывая друг другу что-то на экранах мобильников. Пометавшись, девушки с трудом отбили себе столик, за которым нашлось место троим людям и горе пакетов, после чего ещё пять минут ждали, пока официантка – их ровесница, – смахнёт крошки и примет заказ. План был отработанный: по молочному коктейлю и гонконгской вафле.

Табло противное визжало, уведомляя о готовности заказов.

Пока ожидали, успели показать друг другу все закладки из соц-сетей и смешные видео, которые отсылали на второй аккаунт, в приватную, так сказать, коллекцию. Оксана в запой рассказывала, каким шикарным должен быть медовый месяц в Доминикане. Прокручивала она ленту голыми, не окольцованными пальцами. Видео, снятые профессиональными туристами на последний iPhone, действительно, выглядели шикарно. Будто ожившая мечта. Не менее сказочным был стиль жизни студенток, уехавших по обмену в Лондон. Катя ставила сердечки их постам с садомазохистким упорством, будто её родители тоже вот-вот должны были стать почти олигархами и радостно спонсировать её новую красивую жизнь. Оля, спрятав нос в нескольких слоях шарфа, покоряла новые высоты иронии, но всё же не могла устоять перед видео с котами-сфинксами. Ей эта порода казалось совершенством, совмещавшим в себе все прелести кошачьего характера с предельно дьявольской красотой. Дьявольской в самом тёмном смысле. При первой же возможности Оля собиралась завести себе такого и, может быть, даже разводить. Продать один помёт, и вот тебе билет в Доминикану.

Будущее было впереди и оно обещало.

Завизжавшее табло с их именами прервало разговор.

– Оля, – мягко протянула Катя, когда они окружили стойку с готовыми заказами, – ты забыла про трубочки.

Взбитые сливки на молочном коктейле были посыпаны цветными шариками, зачем-то блестевшими, будто остренькие стразы делали хоть что-то более аппетитным. Оля помнила, что они твёрдые и безвкусные, ненужный комок сахара. Гонконгская вафля, ещё тёплая, подтекала карамельным сиропом. Её подавали с пластиковой вилкой и ножом, на тарелке, сделанной будто из пенопласта, такого, который крошится, пока достаёшь новенький телевизор из коробки. Рядом, на тонкой салфетке с логотипом, лежали две чёрные длинные трубочки – к коктейлю.

– Мы же договаривались, помнишь, – Катя двумя пальцами взяла трубочки и протянула обратно сотруднице фудкорта, полукруглым, манерным жестом, словно вырванным кадром. – Делай, что можешь, и когда-нибудь глобальное потепление будет остановлено.

У касс запах картошки-фри и ещё чего-то такого, непередаваемого, как отработанное масло для жарки, прочти пригоревшее тесто, был особенно сильным. Оля терпела его на эскалаторе, терпела за столиком, терпела вместе с раздражением и ненужными тратами, ведь, чтобы жить и наслаждаться, приходится иногда терпеть. Но это был предел. Её тело, – всё внутри, снизу вверх, – содрогнулось в жутком позыве. Поднос хлопнул о стойку, подскочили нож и вилка. Зажимая рот, Оля унеслась прочь, к белым табличкам «WC».

Иногда везение выражается в том, сумел ли ты сдержаться и не блевануть на глазах у кучи народу. Иногда – в простой защёлке на дверце, с которой не приходится возиться. При такой низкой планке, Оля была страшно удачливой. Защёлка, металлическая на лёгкой пластиковой дверце, отгородила серую каморку от суетливых торговых залов. С той стороны металась Оксана, поставившая на уши всех, до кого добралась. Коктейли и вафли были забыты, пакеты кое-как скинуты у раковины в углу. Оксана скреблась в дверь кабинки и каким-то не своим голосом, матерински-тёплым, пыталась понять, всё ли у Оли было в порядке. Катя изредка поддакивала и теребила ручки тканевой аптечки, которой администрация отбилась от Оксаны. Входили и выходили другие посетительницы, косились на Оксану, на кабинку, но предпочитали не вмешиваться.

Катя подмечала их наряды – и продуманные, и откровенно безвкусные, – и с особым чувством, которое более искренний с собой человек признал бы завистью, восхищалась мягкостью меха некоторых шуб. Подумать только, шуба в ноябре… сразу припомнилось, что развитые страны в ответе за девяносто процентов причин климатического кризиса, но что большие потери от его последствий несут бедные страны, утопавшие в ливневых паводках, или голодавшие из-за засухи. А богатые выдают им кредиты на восстановление зачахшей в младенчестве экономики. На онлайн-прилавках в США и Франции стоят «экологически чистые» товары, вся их чистота выражается в замене одного материала другим при той же выработке вредных веществ во время производства, но это не мешает на сорок процентов задирать ценник. Катя училась и подрабатывала три раза в неделю репетиторством, чтобы и у неё была кружка возьми-кофе-с-собой, не брала трубочки и тешила себя надеждой, что сортировка домашнего мусора увеличивает её вклад в чистоту города. А кто-то ходил перед ней в шубе стоимостью в два гранта на её обучение и без угрызений совести выбрасывал жирный бумажный пакет KFC на тротуар.

– Олечка, ну, открой, ну, пожалуйста, мы же помочь хотим. Или ты не можешь? Ты только скажи, хоть слово, скажи «не могу», и мы дверь с петель снимем…

«Будто кошка с того мема, на бортике ванны», – дивилась Катя, смотря на Оксану и не особо вслушиваясь в её слова. Хотя стоило бы, потому что Оксана вполне могла вынести дверь. Контрастом к неадекватному применению любой силы, эту минуту она слишком живо напоминала обеспокоенную, места себе не находившую кошку-мать. «А я кто же?», – Катя посмотрела на своё отражение в забрызганном туалетном зеркале. Раскрытые, но всё равно азиатские глаза, как у всей корейской половины родственников, чёрный прямой волос, и фигура какая-то длинная, вся сутулая.

– Оля, ну, ты как? – продолжало отскакивать от белой холодной плитки.

У Оли ничего не было в порядке. Тошнота, мучившая её, была не из тех, что приносят облегчение. Олю просто сжимало, раз за разом, выкручивало спазмом, а после тело прошибали дрожь и пот. Она сидела на полу, а ноги всё равно мелко трусились, и хотелось сползти ещё ниже, в холод и забытьё. Ко всему прочему, рвота и желчь воняли невыносимо, а у Оли не было сил дотянуться и нажать слив. При всём при этом, выходить она не хотела. У Оли ничего не было в порядке. Она начинала бояться. Кажется, что и тошнота поднималась в ней уже более из-за ужаса, нежели по другим причинам. Но пока Оля сидела в закрытой кабинке туалета, хлипкая дверь отделяла её от вопросов. Только начав отвечать на вопросы, Оле в полной мере пришлось бы признать, самой себе в том числе, всю скверность своего положения.

Как только ты признаёшь проблему, с ней нужно что-то делать. Предпринимать шаги, смиряться или просить помощи. Оля разглядывала стыки кафеля на полу, свои, чужими казавшиеся руки и гадала. Если закрыть глаза, может, всё это исчезнет?

Глаза закрылись. Обморок.