Женщина

Отец Йоко умер. Умерла и мать. Дальнейшая жизнь Кибэ была полна превратностей. Он выставлял свою кандидатуру на выборах в парламент, пробовал силы в изящной литературе, вел бродячую жизнь подобно странствующему монаху, пристрастился к вину, затевал издание журнала, снова женился, имел детей. Но ни в чем не нашел он удовлетворения. Жену и детей он отвез к тестю в деревню, а сам стал нахлебником у какого-то родовитого аристократа и жил без определенных занятий, предаваясь пустым мечтам и воспоминаниям. Как раз в это время Йоко и встретилась с ним в поезде.

3

Кибэ не спускал глаз с Йоко. Но она больше ни разу не взглянула в его сторону. «Почему я не поехала в первом классе? Ведь хотела обменять билет, словно чувствовала, что так может получиться, и вот…» Настроение Йоко, такое чудесное утром – оно нечасто бывало у нее в последнее время, – стало сумрачным и унылым, как осеннее солнце на закате. Йоко сделалось зябко, словно мозг ее наполнился остывшей кровью. Нетерпеливым движением повернулась она к окну в надежде, что пробегающий мимо пейзаж поможет ей отвлечься от тревожных мыслей, но занавеска была опущена. На Йоко с глупым видом уставился сорокалетний толстяк, который сидел, приоткрыв рот с отвисшей нижней губой. Йоко зло посмотрела на него в упор, будто хлестнула кнутом по лицу. Торговец опешил и, скорчив гримасу, изобразил на лице не то улыбку, не то смущение, будто готов был заплакать, как человек, которого и в самом деле хлестнули кнутом, и поспешно отвернулся. Его трусость еще больше разозлила Йоко.

Она хотела было взглянуть направо, но там неподалеку сидел Кибэ и по-прежнему сверлил ее своими маленькими глазками. Едва сдерживая расходившиеся нервы, Йоко сцепила пальцы, положила руки на сверток и, судорожно прижимая его к коленям, уставилась на кончики своих гэта. Ей казалось, что все пассажиры, будто сговорившись, то и дело бросают в ее сторону оскорбительные взгляды. Даже сидеть рядом с Кото было сейчас для нее мукой. Как далек этот наивный юноша, мечтающий о чем-то своем, от нее, от ее переживаний. Никогда ему не понять ее! Ей вдруг почудилось, что он, как сыщик, хочет исподтишка заглянуть в ее душу. До того противно смотреть на его голову с коротко остриженными волосами, чем-то напоминающими деревянную стружку.

Маленькие горящие глаза Кибэ неотступно следили за нею.

За что такое унижение! Ведь Кибэ до сих пор видит в ней только женщину. Он по-прежнему высокого мнения о себе. И снова хочет влезть в ее жизнь со своей грубой низменной страстью. Забыв о гордости, она вздумала было кокетничать с этим никчемным трусом, хотела выказать свое дружелюбие, а он оттолкнул ее холодным взглядом.

Маленькие глаза Кибэ неотступно следили за нею.

Неожиданно раздался громкий смех. Смеялись два немолодых господина, что-то оживленно обсуждавшие. Йоко понимала, что смеются они не над ней, и все же не выдержала и встала, сунув правую руку за пояс.

– Меня, кажется, укачало, голова разболелась, – бросила она Кото и вышла на площадку.

Солнце уже поднялось высоко и ярко светило над полями Омори. За деревьями вдруг открывалось море, оно смеялось и сверкало, и от этого слегка кружилась голова. Держась за поручни, Йоко оглянулась и увидела Кото. Он был удивлен и встревожен.

– Вам плохо?

– Да, как-то нехорошо, – ответила Йоко и, чтобы избавиться от него, добавила: – Только вы, пожалуйста, не беспокойтесь, идите в вагон… Ничего страшного…

Кото не стал спорить.

– Как вам угодно. Я уйду. В самом деле ничего страшного? Если что-нибудь понадобится, позовите меня. – И он послушно вернулся в вагон.

«Simpleton»[3 - Простак (англ.).], – подумала Йоко и тут же забыла о Кото. О Кибэ она тоже забыла. Она с наслаждением подставила лицо сухому прохладному ветру позднего лета, и он ласково перебирал ее волосы. Она даже не видела четко выписанный пейзаж, который мелькал у нее перед глазами зелеными, ярко-синими, желтыми пятнами. Поезд мчался с бешеной скоростью. Мысли ее метались, беспорядочные, мрачные, и томили душу. Из забытья Йоко вывел оглушительный грохот; она испуганно подняла голову: поезд влетел на железнодорожный мост Рокуго. Перед глазами Йоко запрыгал его стальной переплет. Она инстинктивно прижалась к стенке тамбура, зажмурилась и закрыла лицо рукавом кимоно.

И вдруг сквозь ресницы, сквозь рукав кимоно отчетливо проступило лицо Кибэ, особенно его глаза, маленькие, горящие глаза. Это лицо, как магнит, притягивало к себе все существо Йоко, ее снова охватило то гнетущее, тяжелое чувство, которое она испытала в вагоне. Поезд замедлил ход – приближалась станция. Вдоль рисовых полей тянулись ярко размалеванные рекламы и плакаты. Чтобы прогнать неприятное видение, Йоко отняла руки от лица и принялась их рассматривать. Одна за другой рекламы вспыхивали у нее перед глазами, и образ Кибэ постепенно тускнел. На одной из реклам была изображена девушка с черными волосами до плеч и буддийской сутрой в руках. На груди у нее красовалось название патентованного средства от женских болезней. Машинально прочитав его, Йоко вдруг вспомнила свою дочь, свою Садако. И снова среди беспорядочных мыслей и ассоциаций отчетливо возник образ отца Садако – Кибэ.

По мере того как глаза ее души всматривались в Кибэ, лицо его постепенно менялось: исчезли усы, горящий взгляд стал мягким и чувственно-теплым. Поезд все замедлял и замедлял ход. Вот перед мысленным взором Йоко уже не взрослый мужчина с чуть погрубевшей, лоснящейся кожей, а порывистый юноша с матово-белым лицом, блестящими черными волосами, ласкающими его удивительно белый лоб. Поезд подходил к станции Кавасаки. Образ юноши Кибэ все отчетливее вырисовывался в воображении Йоко, будто торопился до остановки принять ясные очертания. Поезд остановился. И, словно Кибэ был рядом с нею, Йоко как завороженная подняла левую руку и поправила слегка растрепавшиеся на затылке шелковистые волосы. То был ее излюбленный жест, когда она хотела привлечь к себе внимание.

С шумом открылась дверь, из вагона, толкая друг друга, стали выходить пассажиры. Что-то подсказало Йоко, что сейчас выйдет и Кибэ в своем коротком, стального цвета пальто. Как это бывало в юности, сердце Йоко часто-часто забилось. Кибэ прошел так близко, что едва не коснулся ее, они посмотрели друг другу в глаза. Взгляд Кибэ был смягчен теперь улыбкой, губы слегка шевелились. Он охотно заговорил бы с Йоко, обойдись она с ним дружелюбно.

Увлеченная потоком воспоминаний, Йоко тоже невольно улыбнулась, но улыбка исчезла с быстротой ласточки, и Йоко взглянула на Кибэ холодно и высокомерно, как на случайного прохожего. Вспыхнувшая искрой улыбка оказалась напрасной и слетела с лица Кибэ, как увядший листок с дерева. Заметив его растерянность, Йоко почувствовала удовлетворение: удалось отплатить за недавнюю обиду в вагоне. На душе стало легче. Кибэ, выпрямившись и, по обыкновению, приподняв правое плечо, шел твердым, быстрым шагом. Когда же он остановился возле контролера, чтобы достать билет, он обернулся и долго смотрел на Йоко. Печальная складка прорезала лоб. Но Йоко не удостоила его даже своим обычным презрительным взглядом.

И лишь когда Кибэ подошел к выходу в город, она пристально посмотрела ему вслед, будто хотела его догнать. Он уже скрылся из виду, а она все глядела и глядела. Глаза ее были полны слез.

«Увидимся ли снова?» – с неведомой ей доселе грустью подумала Йоко.

4

Поезд отошел от Кавасаки. Йоко стояла, прислонившись к поручню, и думала о Кибэ. Обычный токайдоский[4 - Токайдо – знаменитая дорога из Токио в Киото, существующая с древних времен. Вместе с 53 почтовыми станциями на ней запечатлена на многих гравюрах старинных японских мастеров.] пейзаж мелькал меж телеграфных столбов перед ее рассеянным взглядом. Зеленели поля с рядами сосен по краям. Сквозь деревья внизу блестело море. Было время красных стрекоз, и они носились в воздухе, мелькая в глазах Йоко красными, словно высеченными из кремня искрами. Осталась позади Канагава, которая всегда выглядит так, будто ее только что выстроили, и поезд подошел к Йокогаме. Был девятый час. Жаркое солнце заливало вишневую аллею на Момидзидзаке, окрашивая деревья в янтарный цвет.

Поезд остановился у черной от копоти кирпичной стены вокзала. Взяв узелок Йоко, Кото вышел первым. Йоко шла по платформе, устало опираясь на зонтик. Кото подал ей руку. Пассажиры один за другим обгоняли их, и они вышли в город последними. Десятка полтора рикш, оставшихся без пассажиров, толпились у зала ожидания. Заметив измученное лицо Йоко, они стали переговариваться между собой, поглядывая в ее сторону. До слуха Йоко донеслись, вперемешку с непристойностями, слова «подходящая девочка», «иностранная подстилка». Грязные словечки портового города заставили Йоко съежиться.

Ей хотелось поскорее укрыться где-нибудь и отдохнуть. Кото обегал все вокруг, даже харчевни, выстроившиеся вдоль набережной недалеко от вокзала, но нигде не нашел приюта. Злой и растерянный, он сообщил Йоко, что даже хозяин чайной, видно из бывших железнодорожников, с издевкой отказал ему, презрительно оглядев его бедную одежду. Делать было нечего. Отгоняя назойливых рикш, они перешли через небольшой мутный канал, над которым стоял крепкий запах моря, и очутились в узком грязном переулке. Почти в центре его находилась небольшая гостиница. Удивительно, что в таком городе, как Йокогама, еще сохранились старинные постройки. Внимание Йоко почему-то привлек закопченный фонарь из отличной японской бумаги, на котором жирными иероглифами было выведено «Сагамия». Йоко пришла в голову озорная мысль: было бы забавно остановиться в этой гостинице, помнившей, может быть, старые времена. Даже разбитная горничная, которая о чем-то болтала у входа с конторщиком, показалась ей симпатичной. Йоко уже собралась было учтиво обратиться к ней, но Кото опередил ее.

– Покажите нам комнаты поспокойнее, – сказал он небрежно.

– Сюда пожалуйте, – ответила горничная, поднимаясь. Она бесцеремонно оглядела посетителей, многозначительно подмигнула конторщику и ухмыльнулась.

Они поднялись по узкой, скрипучей, почерневшей от времени лестнице. Горничная привела их в маленькую комнату и не думала уходить, с дерзким любопытством разглядывая то Кото, то Йоко. Окинув хмурым взглядом грязную, как засаленный воротник, комнату и служанку, как бы неотъемлемую принадлежность этой комнаты, Кото обратился к Йоко:

– Внутри еще ужаснее, чем снаружи… Не пойти ли нам в другое место?

Но Йоко не обратила на его слова никакого внимания и тоном хорошо воспитанной светской дамы спросила горничную:

– А соседний номер свободен? Так… до вечера все свободны? Прекрасно. Вы обслуживаете этот этаж?.. Тогда, может быть, вы покажете и другие комнаты?

При этом Йоко проворно завернула в бумажку большую серебряную монету и сунула ее горничной в руку, шепнув:

– Я не совсем здорова, мне понадобятся ваши услуги.

На лице горничной не осталось и тени презрения. С понимающим видом она раздвинула фусума[5 - Фусума – раздвижные перегородки между комнатами в японском доме.] в соседнюю комнату.

Они обошли еще пять номеров. Из одного Йоко попросила перенести в облюбованную ими комнату какэмоно[6 - Какэмоно – картина, написанная акварелью или тушью на бумаге или шелке в виде продольной полосы, висящей вертикально; узкие края ее прикреплены к деревянным или костяным палочкам. Снятая со стены картина хранится в свернутом виде.], вазу с цветами, подставку для вееров, ширму и стол взамен тех, что были здесь, и велела чисто прибрать. Затем уселась на нарядную подушку, усадила Кото напротив и, улыбаясь, промолвила:

– Ну, теперь полдня можно провести сносно, правда?

– Мне-то, собственно, везде хорошо, – ответил Кото и, видя, что Йоко улыбается, с заметным облегчением добавил: – Вам лучше?

– Да, конечно, – продолжала улыбаться Йоко, но вдруг спохватилась: ведь надо было притворяться больной, и она, нахмурившись, сказала: – Впрочем, нет. Сердце что-то сильно бьется… Вот, смотрите…

Йоко откинула рукав яркого нижнего кимоно, поверх которого было надето простое летнее, и бессильно протянула руку. В то же время она задержала дыхание и вся напряглась. Кото взял ее белую, почти прозрачную руку и долго искал пульс. Нащупав его наконец, он широко раскрыл глаза:

– Что это? Как неровно бьется! У вас только голова болит?

– Да нет, и живот побаливает…

– Что же вы чувствуете?

– Словно кто-то буравом сверлит… У меня это частенько бывает. Ужасно мучаюсь.

Кото осторожно отнял руку и внимательно посмотрел на Йоко.

– Может быть, позвать врача?

Йоко страдальчески улыбнулась:

– Вы на моем месте не обошлись бы без врача. Ну а я привыкла, обойдусь как-нибудь. Вас же я хотела попросить сходить к господину… господину Нагате… директору пароходной компании, и поговорить насчет билета на пароход. Сколько хлопот я вам доставляю… Пожалуй, я лучше возьму рикшу и сама потихонечку доберусь…

На лице Кото отразилось безграничное удивление: как стойко переносят женщины все болезни, которые на них сваливаются! И разумеется, он настоял на том, что сам пойдет к Нагате.

Йоко приехала в Йокогаму взять билет на пароход в Соединенные Штаты и купить кое-что из косметики и вещей, необходимых для поездки. Она была помолвлена с молодым бакалавром, находившимся ныне в Америке. Об этом знали все, кто бывал у них в доме, именно поэтому тогда на вокзале рикша и назвал ее «госпожой»…

Это случилось вскоре после рождения у Йоко ребенка. Как-то зимним вечером мать Йоко, Ояса, поднимаясь в кабинет мужа, столкнулась на лестнице со служанкой, опрометью сбегавшей вниз. Служанка чуть не сбила хозяйку с ног и, пробормотав что-то, прошмыгнула мимо. Ее растрепанная прическа и кое-как завязанный пояс были восприняты Оясой как оскорбительная насмешка. Но Оясой ничего не сказала и поднялась наверх неторопливой, полной достоинства походкой. Она вошла к мужу не сразу, остановилась перед кабинетом, кашлянула, а затем постучала три раза через разные промежутки.