Лоскутные сказки

Заиграл тогда Никитич грустную мелодию, до того нежную, лиричную, словно голос матери. Вспомнилось хану Аюму, как мать пекла лепёшки на рассвете, как отец его впервые на коня посадил… Сердце так и забилось в груди хана, будто проснулось от долгого сна. До того заслушался Аюм, что не заметил, как Никитич играть закончил.

– Ну что, хан, понравилось? Отдашь мне коня? – спросил балалайщик.

– Что?! – удивился хан. – Да для воина конь дороже дома! На вот тебе ханский кафтан в подарок.

Подарил он Никитичу длинный распашной с длинными рукавами и воротником шёлковый кафтан, который до талии застёгивался большими круглыми пуговицами. Диковинка!

– Ханский подарок царю не стыдно надеть! – сказал Аюм-хан.

Поблагодарил Никитич хана за щедрый дар, хотел было третью песню играть, но зашёл снова в ханскую юрту молодой лучник Чмуржэ.

– Ливень начался, мой повелитель, сильный, ничего не видно, – сказал он.

– Ливень всего лишь вода! – презрительно хмыкнул хан. – Выйди и больше не смей меня беспокоить, – рассердился Аюм.

Низко поклонился Чмуржэ и выскочил, как кипятком ошпаренный, из ханской юрты. А Никитич заиграл последнюю песню. Да до того искусно, звонко между ловкими пальцами звенели струны, до того хороша была музыка, что перед глазами хана возник прекрасный город из белого камня, с минаретами, дворцом с арками. И решил хан, что не будет больше со своим народом кочевать и воевать, а построит прекрасный город, что прославит его имя на века.

Закончил Иван Никитич играть и спросил хана шёпотом:

– Отдашь ли коня, о могущественный повелитель?

Хан погрузился в глубокие раздумья о строительстве города, махнул рукой стражникам, мол, выгнать балалайщика из юрты.

– Я дарю тебе свою милость, а не коня! Это щедрый дар, будь благодарен. Оставляю тебе твою голову, – крикнул Аюм вслед старику.

А снаружи Никитича град встретил, град величиной с горох, а то и больше. И чудно как-то наземь падает, а Никитича не трогает. Укутал Никитич в ханский кафтан балалайку и побрёл в родное село. Идёт балалайщик по лесу, тишина вокруг, град закончился, дождь умолк, ветер стих, как вдруг слышит старик стук копыт, обернулся, а пред ним конь красоты невиданной. Сам как первый снег белый, глаза как чистый ручей искрятся, грива, словно поле ржаное, на ветру колышется. Говорит конь человеческим голосом:

– Спасибо, дедушка, помог мне сбежать! Садись верхом, я тебя подвезу.

– Коли можно, подвези, родимый. Ноги мои старые не держат совсем, и дороги обратной в темноте не разобрать, – согласился Никитич.

Поскакал старик на волшебном коне, а он копытами земли не касался, парил будто в воздухе. Услышал Никитич посвист лихой и крики. Гнались за ними воины хана, а впереди всех – Чмуржэ. Юноша лук нацелил, тетиву натянул, выпустил стрелу. Полетела она в сердце музыканта, тут-то Ветер её и швырнул в дерево. А Чмуржэ на скаку уже вторую стрелу запустил. Не успел Ветер развернуться и от второй стрелы Никитича спасти, но тут брат Дождь подоспел, тяжёлыми каплями ударил по стреле, упала она на землю. Конь волшебный быстр, да и ханские скакуны не уступают, догнали почти, ближе и ближе копытами стучали, жадно воздух прохладный вдыхали. Запустил Чмуржэ третью стрелу, ничто уже старика не спасло бы. Да вдруг сама Хозяйка леса явилась, махнула рукой, и обернулась стрела в воробушка пестропёрого, взлетела, зачирикала. Испугался ханский лучник, остановил коней.

– Ступай к Аюм-хану и скажи – конь этот мой, – приказала лесная Хозяйка и исчезла.

Поскакал Чмуржэ во весь опор к ханской юрте, а там – чудо. Все стрелы в птиц превратились и улетели, а сабли в змей обернулись и, шипя, уползли от своих хозяев. Прибежал молодой джигит к хану, рассказал, что с ним в лесу произошло. Собрались старейшины на совет.

– Прокляла нас Хозяйка леса. Какие же мы воины без оружия? – спрашивали они хана.

Нахмурил Аюм-хан брови, покрутил толстым пальцем с перстнями свои тонкие усики и сказал:

– Город будем тут строить!

Удивились старейшины, но спорить никто не стал.

– Мудрый! Мудрый хан, – шептали они.

Тем временем Никитич добрался в родные места, нарядился в ханский халат да по передней улице через всю деревню щеголяет! Выбежали односельчане, встречают его, дивятся. Уж неужто сам Аюм-хан подарил?

– Сам, сам! Аюм-хан за мои песни и пожаловал! – кивал Никитич.

* * *

– Лоскуток этот с того самого шёлкового халата.

– Как интересно, что у каждого лоскутка своя сказочка, – радуется Софьюшка.

– А Никитич-то жив ещё? – спрашивает девочка.

– Жив, жив, старый. Завтра сходим в гости, его балалайку послушаем, – улыбаясь, говорит бабушка.

* * *

– Бабушка, ты только посмотри. Я ленточку в сундуке нашла. Красивая, – восхищается Софьюшка.

Бабушка, прищурив глаза, задумывается:

– Что-то не помню, чья эта лента, – расстраивается старушка. – Ой, точно, Палашина. Подружки твоей матушки. Да-да, она подарила.

– А сказочка у ленточки есть? – спрашивает внучка.

– Конечно есть, – кивает бабушка.

Палаша и волшебные лапти

Жила-была Палаша – девица-красавица, коса густая до пояса. Женихи со всех соседних деревень свататься приезжали, даже несколько из града Новгорода. Да не хотела она за них замуж. Люблю, говорит, Егорку – сироту-лапотника. Ох, как ужо отец Палашки ругался.

– Да за что ты так? Не для того трудился я всю жизнь и приданого тебе, как барыне, скопил, чтобы лапотнику отдать, – сетовал мужик.

– И не надобно мне твоего приданого, только благословение твоё, батюшка, и нужно.

– Не видать тебе моего благословения, – в сердцах крикнул отец.

В тот же вечер собрала Палашка свои вещи и убежала к Егорке в старый домишко на краю деревни. На следующий день влюблённые обвенчались и стали вместе жить счастливо.

Был Егорка лапотником, ходил в лес, значит, лыко драл, сушил, готовил да лапти плёл. Лапти у него выходили красивые, ровные, удобные да прочные. А Палаша их на ярмарку носила, торговала там. Так и жили молодые – в труде, в любви и согласии.

Вот однажды пошёл Егорка в лес за лыком, подошёл к молодой липке, хотел было кору с дерева ободрать, а оно как запоёт человеческим голосом, тоскливо так, аж душу скрутило:

Не дери, не дери лыка, Егорушка.
Наплетёшь лаптей, что ни за год, ни за два носить – не сносить.
Со всех волостей съедутся люди разные,
Увезут твою Палашеньку.

Подивился Егорушка, да подумал – почудилось, ветрено нынче, листва расшумелась. Не тронул липку, пошёл поваленные стволы искать, чтоб без коры деревья не погибли. Надрал лыка, вернулся домой, Палаша его встретила: похлёбки наварила, пряжи напряла. Пообедал с молодой женой Егорка, похвалил обед, молодицей полюбовался. Вот оно, счастье человеческое. Посидели помиловались и за работу принялись. Замочил лыко лапотник в тёплой водице, отмокало оно там день. Наутро скоблил кору, остался только луб. Отобрал Егорка нужной длины полоски, плёл-плёл, наплёл двадцать пять пар лаптей. Понесла их в воскресенье Палаша на ярмарку в град столичный.

Долго ли, коротко ли, разлетелась молва людская про девицу-красавицу, что лапти искусно сплетённые продаёт, издалека стали приезжать: кто на Палашу поглядеть, кто лапти купить. А лапти и вправду носить – не сносить, и дошла про них слава до самого царя.