Записки советской переводчицы. Три года в Берлинском торгпредстве. 1928–1930

Потом, под влиянием революционных тостов с советской стороны, – а нужно отдать товарищам справедливость, они даже в пьяном виде ни одного тоста не произнесут без революционного смысла, – англичане хотят похвастаться тем, что и у них есть революционные песни. И вот они поют милую старую песенку о Мэри и ее ягненке, причем первая, вторая, пятая и шестая строчки остаются традиционными, а третья и четвертая, седьмая и восьмая претерпели революционные изменения. Песенка эта имеет такой вид:

Mary had a little lamb
With feet as white as snow,
Shouting out the battle cry
Of freedom.

And everywhere, where Mary went,
The lamb was sure to go,
Shouting out the battle cry
Of freedom.

Hurra for Mary, hurra for the lamb,
Hurra for the bolshi-boys,
Which don’t care a damn![9 - У Мэри был маленький ягненокС ножками, белыми как снег,И с боевым призывомЗа свободу.И всюду, куда шла Мэри,Ягненок непременно следовал за ней,боевым призывомЗа свободу.Ура – Мэри, ура – ягненку,Ура большевикам,Которые ни черта не боятся.Дальше речь идет о том, как «Мэри приняла касторки, с боевым призывом за свободу» и т. д.]

Уж если дойдет до песен, то тут русский человек, к какой партии он бы ни принадлежал, в грязь лицом не ударит. Начинают петь «Дубинушку», «Стеньку Разина», «Мы – кузнецы». Приходится переводить слова этих песен англичанам, английских песен – русским.

Председатель губернского комитета партии спрашивает заплетающимся языком англичан:

– Когда же вы сделаете у себя там революцию? Короля-то вашего давно надо бы по шапке, а? Вот смотрите, как у нас хорошо живется, и чего вы смотрите. Товарищи, за английскую революцию, ура!

Я перевожу этот спич. Англичанам становится обидно: что же, в самом деле их будут учить революционности. Вот смотрите какие у нас еще есть песни. И они поют песню о том, как они повесят на «кислой яблоне» и Макдональда, и Джимми Томаса, и Хикса (теперь уже покойного), когда придет революция.

We’ll hang Jimmy Thomas on
The sour apple-tree
We’ll hang Jimmy Thomas on
The sour apple-tree
When the revolution come.

Припев:

Solidarity for ever, solidarity for ever,
Solidarity vor ever, for the union keeps so strong, —

подхватывается всеми англичанами.

– Что, что такое они поют? – интересуются русские коммунисты. Игельстром переводит.

Мы повесим Джима Томаса на кислой яблоне,
Когда придет революция.
Солидарность навеки,
Солидарность навеки,
Потому что в единении сила…

На большевистский вкус эта песенка довольно-таки пресная и совсем не кровожадная. Товарищи начинают отпускать по адресу англичан весьма презрительные и недвусмысленные замечания, но их вовремя берет на узду Горбачев. Мрачно и внушительно он кидает:

– А ну-ка легче на поворотах.

Поздней ночью развеселой гурьбой делегация возвращается в свои вагоны. Рядом с нашим «дамским» купе помещаются четверо англичан, из которых один – представитель Кентского графства, особенно сильно на взводе. Он долго стукается головой в смежную с нами стенку и сочно проклинает на самом зернистом жаргоне все и вся.

Мои англичанки страшно шокированы.

– What a shame![10 - Какой позор!]

Понемногу все затихает. Мерно стучит поезд.

– Sleep well. Sweet dreams![11 - Спите спокойно. Прекрасных сновидений.]

Утром прибыли в Харьков. На перроне стояли представители украинского правительства, Центрального комитета горняков Украины, Харьковского горкома и пр. Делегацию провели в бывшие царские покои, а затем к выходу. И тут нашим глазам представилось неожиданное зрелище; вся огромная площадь перед вокзалом была запружена народом. Большевики решили встретить делегацию с помпой и согнали на площадь делегации от всех больших харьковских заводов. Ну а обычные зеваки всегда и везде найдутся. Как только делегаты показались на перроне – раздались звуки Интернационала. Играл большой оркестр одного из заводов. Делегаты были видимо польщены; председатель Лэтэм и секретарь Смит произнесли приветственные речи. Переводила Игельстром. Я так до конца поездки и не смогла понять Лэтэма, его акцент остался для меня вечной загадкой. И поэтому, когда он начинал говорить, я в панике пробиралась к Софье Петровне и умоляла ее перевести его речь. И она всегда помогала.

После речей с той и с другой стороны нас обступили фотографы и засняли со всех сторон. Вообще, нужно сказать, что эта английская делегация была в особом фаворе.

Нас фотографировали на протяжении всего пути. Снимки поступали в ведение горкомов и губкомов и оттуда направлялись в Москву. К моменту отъезда делегации в Англию каждому участнику ее был поднесен красивый альбом в кожаном переплете, состоявший из фотографий с надписями – когда и где они были засняты. Переводчицам такого альбома, несмотря на их просьбы, получить не удалось. Как мне писали потом делегаты, альбомы эти хранятся у них, как одно из самых ценных воспоминаний. А самовары стоят в виде украшения на видном месте в их квартирах и напоминают им о далекой экзотической стране и о феерической поездке по Кавказу и Закавказью.

В Харькове снова было большое собрание в городском театре. На этот раз мы остановились в гостинице, а не в вагонах, так как должны были провести в столице Украины два дня. Вечером нас повезли в театр, на следующий день делегация разделилась на две части, одни осматривали город, машиностроительный завод; другие посетили детские ясли; третьи, наиболее уставшие, остались отдыхать в гостинице. На следующий день вечером мы выехали в Донбасс.

Делегаты относились чрезвычайно серьезно к своей миссии. У всех были блокноты, в которые они старательно записывали буквально все, что они видели и где они были. Они вели дневники, а кроме того, одному Боярскому известно, сколько сотен открыток отправили англичане за свою поездку домой. Англичанки писали своим мужьям не только ежедневно, но иногда и по два-три раза в день, не считая еще нескольких открыток и писем, которые они отправляли всем своим друзьям и знакомым в Англии и в колониях. Вся эта корреспонденция оплачивалась советскими денежками. Боярский закупал марки целыми тетрадями. Письма отправлялись в Москву, там перлюстрировались (об этом я узнала тоже намного позже) и затем только те, которые выражали благоприятные для СССР настроения, доходили до адресатов. С другой стороны, советская власть следила и за тем, что писали англичанам с их родины. Так, например, письма к миссис Кук от ее мужа приходили всегда с заметным опозданием и она вечно тревожилась и даже плакала. Когда наша поездка затянулась, потому что после грязного и нищего Донбасса большевики решили загладить впечатление и повезти делегатов в Кисловодск, а потом в Грозный, Тифлис и Баку, – Великобританская федерация горняков в Лондоне заволновалась таким затянувшимся путешествием и стала бомбардировать Лэтэма и Смита телеграммами о скорейшем возвращении в Англию, – я сама была свидетельницей, как телеграммы эти исчезали в карманах невозмутимого бандита Горбачева, и англичане о них так до самого отъезда ничего и не узнали.

По Донбассу

Под звуки Интернационала, провожаемая целой толпой харьковских коммунистов, делегация отбывает в Донбасс. Теперь в течение двух с половиной недель нам суждено жить исключительно в наших вагонах, выезжая только на осмотры шахт и для посещения митингов.

Но здесь, в Донбассе, делегация соприкоснется почти вплотную с живыми рабочими. Поэтому штат делегации увеличен. К нам подсадили еще четырех человек, по-моему, чекистов. Двое из них понимают по-английски и следят за каждым движением делегатов и за каждым словом переводчиц. Я чувствую себя стесненной в самых мелких вопросах. До сих пор мне удавалось в моих переводах оставаться более или менее нейтральной, то есть опускать особенно наглые восхваления советского режима, переводить, так сказать, «вольно». Теперь от меня требуют точных переводов.

Необходимо отметить один, не лишенный интереса, факт. Иностранные рабочие делегации очень редко имеют возможность посетить рабочие районы СССР: Донбасс, грозненские и бакинские нефтяные промысла и др. Обычно маршрут рабочих делегаций охватывает крупные центры – Ленинград, Москва, Харьков, а затем, для того чтобы расположить их еще более в свою пользу, большевики везут их либо в Крым – «жемчужину СССР», либо на Кавказские Минеральные Воды – «всесоюзную здравницу», либо, в особо торжественных случаях, как было с Андре Жидом, – в Сочи и на Черноморское побережье. Чисто рабочие центры тщательно избегаются, и если некоторым делегациям посчастливилось посетить Днепрострой и Магнитострой, то в последние годы эти гиганты объезжаются за тысячи километров. Делается это с той целью, чтобы делегации получили максимум благоприятных и разнообразных впечатлений. Обычно весь день делегации заранее размечен и ей стараются показать возможно больше разных вещей, не давая продумать и осознать полученных впечатлений. Мне приходилось в течение моей дальнейшей работы с делегациями часто слышать: «Дайте же нам хоть немножко отдохнуть. Нам нужно записать то, что мы видели!»

Но не тут-то было! Пестрой вереницей проносятся эти впечатления, делегатов гоняют, как стадо баранов, с одного конца города в другой, из дворцов и музеев – на заводы, из школ и ясель – в театры. Иногда делегаты заболевают от переутомления.

Главное, чтобы они поменьше сталкивались с действительной советской жизнью, чтобы им поменьше попадались на глаза рабочие и крестьяне, с которыми им захотелось бы поговорить. Побольше красот природы – уж тут-то она, матушка, вывозит! Выходит как-то так, что иностранцы совершенно забывают о том, что Кавказ и Крым существовали и до большевиков. А большевики пользуются этим и кичатся этими самыми красотами, как своими достижениями. Вот где у вас в Англии такие горы, как наш Эльбрус или Казбек? Такое синее южное море, такие целебные источники?

И выходит, что маршрут всех делегаций, приезжающих на первомайские или октябрьские торжества, почти тождественен. С.П. Игельстром признавалась мне, что она Кисловодска видеть больше не может: за три года она ездила туда с делегациями и с отдельными делегатами, вроде мистера Страчи из Лондона, – двенадцать раз.

Делегация английских горняков была, как я уже говорила, на особом положении. Она была официально прислана Советом трейд-юнионов и должна была соприкоснуться с советскими горняками всех видов и районов, чтобы поблагодарить их и просить о дальнейшей помощи.

Я не совсем хорошо осведомлена о тех директивах, письменных, телефонных и телеграфных, которые были даны «на места» из Москвы в Харьков, Ростов, Тифлис и пр. об организации приема нашей делегации, но должна констатировать, что в этом отношении организация у большевиков действует на ять. Повсюду нас встречали «рабочие массы», везде устраивались «импровизированные митинги», всюду из рядов рабочих выступали «сами по себе» подставные активисты и произносили «экспромтом» продиктованные и зазубренные приветствия. И наконец – признак величайшего благоденствия населения, – везде были готовы лукулловские завтраки, обеды и ужины, банкеты с коньяками и шампанским. Когда Бернард Шоу, по дороге из Ленинграда в Москву, выбрасывал, как он сам потом об этом писал, из окна вагона продовольствие, данное ему с собой заботливыми родными еще из Англии, ему и в голову не приходило, что население Советской России, представлявшейся ему страной молочных рек и кисельных берегов, голодает в буквальном смысле этого слова. А ведь это был Бернард Шоу… Что же тогда говорить о простых неискушенных пролетариях? Однако, как это ни парадоксально, эти самые пролетарии сплошь да рядом замечают то, чего не заметил ни Бернард Шоу, ни Лаваль, ни сам Эррио. Но об этом позже, Выехав из Харькова, мы стали колесить по Донбассу и раньше всего посетили интереснейшие соляные копи близ Артемовска, с их длинными подземными туннелями и огромными залами-храмами, с их соляными столбами и сталактитами, сверкающими мириадами разноцветных огней. Эта соляная шахта произвела на англичан неизгладимое впечатление. Потом мы были в шахтах Горловки, Кадиевки, Рутченкова и Юзовки. Из всех шахт особенно запомнилась Рутченковская, знаменитая своими крутыми угольными пластами и спусками.

В шахте

Утро. Серое осеннее донбасское утро. Кругом степь, грязь и уныние. Даже ряды новых, построенных уже при советской власти шахтерских домиков не могут сгладить впечатления нищеты и покинутости. Эти домики, «коттеджи», как их гордо называют большевики, построены без всякой любви и комфорта. Мы зашли в один такой домик. В каждой из его трех комнат жило по рабочей семье. Спят, очевидно, вповалку на полу, так как никакого следа кроватей мы не заметили. В углу, вместо иконы, – портреты вождей. А на полу, около стены – лужа. Мистер Вольтон, наиболее придирчивый и пытливый из делегатов, попросил меня перевести для него несколько вопросов к стоявшему тут же шахтеру.

– Сколько у вас детей?

– Трое.

– Сколько вы получаете в неделю?

– Как когда, смотря по выработке, от 25 до 40 рублей.