Охотник

Колокольчик в дверях весело звякает, и входит Ричи Кейси, смердя овечьим дерьмом и отчищая сапоги о коврик.

– Блядское пекло, – говорит он. – Овцы подходят и умоляют, чтоб их обрили, если шерсть на них не расплавится быстрее. Как дела, Тереза? Как папка твой?

Ричи Кейси не сказал Трей за всю ее жизнь ни единого слова.

– Шик, – отвечает она, суя сдачу в карман, и выметается, прежде чем кто-нибудь сделается еще страннее.

На то, чтоб навести в голове порядок и понять, что вообще происходит, Трей тратит чуть ли не всю дорогу домой. Все эти люди что-то хотят от нее. Им нужна ее помощь – так же, как она была нужна ее отцу вчера вечером.

К тому, что кому-то, кроме матери, нужна ее помощь, Трей не привыкла. Матери ее нужно всякое вроде сходить в лавку или прибраться в ванной – немудрящее, где Трей не надо ничего выбирать, у этих занятий нет никаких неявных смыслов и последствий. Тут же дело другое. Люди хотят, чтобы она делала для них что-то такое, что в ее власти делать или не делать, – такое, что в любом случае имеет неявный смысл.

Трей всегда предпочитала немудрящее. Первый порыв – этот новый расклад не принять, но постепенно, по мере того как она поддергивает тележку за собой по каменистой тропе, в уме у Трей расклад этот меняется. Едва ли не впервые в жизни у Трей есть власть.

Она крутит расклад в уме, пробует на вкус. Она довольно-таки уверена, что Кел сочтет план ее отца и особенно участие в нем Трей паршивой затеей, но Трей не кажется, что это надо принимать в расчет. Кел – отдельно. На размышления о том, прав Кел или нет, она не тратит почти никаких усилий – и потому что обычно он прав, и потому что это ничего не меняет.

Жар опаляет ей макушку. Над вереском кружат и ноют насекомые. Она вспоминает пальцы Тома Пата, хрупкие и тряские, у себя на запястье и вперенный в нее жадный взгляд выпученных глаз миссис Куннифф. Вместо того чтобы отвергать их, ум Трей устремляется этим новым обстоятельствам навстречу. Пока неизвестно как, однако Трей ими воспользуется.

6

Обычно по понедельникам вечером в “Шоне Оге” едва ли не безлюдно. Бармен Барти, облокотившись о стойку, смотрит скачки по ТВ, поддерживая обрывки беседы с одиночными завсегдатаями, старыми холостяками в линялых рубашках, приезжающими из дальних углов района повидать еще хоть чье-нибудь лицо. Кто-то, сгрудившись, может, возьмется за “пятьдесят пять” – карточную игру, которой Арднакелти привержена так же люто, как американцы футболу, – но это предел бурления жизни. Кел заявляется в “Шон Ог” в понедельник, исключительно если желает выпить свою пинту в тишине.

Сегодня здесь не протолкнуться. Молва уже покатилась, и все на мили вокруг желают глянуть на Падди Англичанина. Тут люди, каких Кел видит впервые, и они либо не того пола, либо на десятки лет моложе обычной здешней клиентуры. Все разговаривают одновременно, кое-кто обряжен в выходные одежды. От тел и взбудораженности воздух до того парной, что Келу кажется, что он не дышит. Высматривает Лену, но ее тут нет. Кел другого и не ожидал.

– Пинту “Смитика”[30 - Smithwick’s (с 1710) – торговая марка красного ирландского эля, исходно килкеннского, ныне производится компанией “Гиннесс” в Дублине; самый потребляемый в Ирландии эль.], – обращается он к Барти, пробравшись к стойке. – Во у тебя торговля-то сегодня.

– Есусе, и не говори вообще, – отзывается Барти. Лицо у него в поту. – Аж с похорон Лопуха тут такой давки не бывало. Мне-то зашибись как на руку, но. Половина тут бабки или подростки, они себе заказывают один, блин, херес или пинту сидра, а место занимают на весь вечер. Если увидишь, что кто-то из этих прохиндеев прольет хоть каплю, скажи мне, я их за ухо выведу отсюда.

Пару месяцев назад Барти заменил растрескавшиеся барные табуреты и диванчики новыми – блестящими, бутылочно-зелеными. И с тех пор, по словам Марта, Барти стал как баба с новой кухней – чуть ли не веничком от пыли тебя обтряхивает, прежде чем пускает сесть. Ни с вытертым красным линолеумом на полу, ни с бугристыми покрашенными обоями, ни с выгоревшими газетными вырезками в рамках по стенам, ни с драной рыбацкой сетью, натянутой под потолком и заваленной всякой случайной дребеденью, какую люди в нее закидывают, Барти ничего не сделал, а потому паб смотрится примерно так же, как и прежде, вот только Барти видит это иначе.

– Пригляжу за тем, чтобы все следили за собой, – говорит Кел, забирая пинту. – Спасибо.

Где Падди Англичанин, Келу ясно – в дальней нише, где обычно устраиваются Март и его дружки, поскольку именно на этот угол все старательно не обращают внимания. Кел продирается сквозь толпу, оберегая свою пинту и кивая знакомым. Из угла, втиснутая между двумя своими громадными братьями, Келу машет Норин, он машет в ответ и двигается дальше. Вокруг скачет какая-то девица в неоново-розовом платьишке не обширней купальника – видимо, в надежде на то, что Падди Англичанин ее заметит и умыкнет на вечеринку на своей яхте.