Охотник

– Я всегда за то, чтоб за скользкими мудаками приглядывать, – говорит. – Даже если оно хлопотно. Поди знай, когда возникнет такое, что упустить никак нельзя. – Тыкает клюкой в Келов помидорный побег. – Хорошо прут помидоры-то, – говорит. – Если будут какие лишние, знаешь, где меня найти. – Высвистывает Коджака и топает к своей земле. Переходя тропку, по которой ушел Джонни Редди, плюет на нее.

Ноль внимания на Джонни оказывается задачей потрудней, чем Кел предполагал. В тот же вечер, когда Лена высылает Трей домой и приходит к Келу, ему неймется. В основном вечера у них с Леной долгие и спокойные. Сидят на заднем крыльце, попивают бурбон, слушают музыку и разговаривают, или играют в карты, или укладываются в траву и наблюдают, как головокружительно над ними повертывается простор звезд. Когда погода случается чересчур ирландской, усаживаются на диван и занимаются почти тем же самым, дождь умиротворяюще нескончаемо стучит по крыше, а огонь в очаге наполняет комнату запахом торфяного дыма. Кел осознаёт, что это помещает их в категорию скучных старых пердунов, но ему-то что за печаль. Здесь одна из главных нестыковок у них с Мартом: быть скучным – едва ли не ключевая Келова цель. Почти всю его жизнь одна или несколько ее составляющих упрямо оставались интересными – да настолько, что обыденность заиграла для него недостижимыми оттенками дальнего конца радуги. С тех пор как она ему наконец перепала, он упивается ею ежесекундно.

Джонни Редди – в точности как Март уловил это, глядя аж со своего участка, – угроза скуке. Кел знает, что ничего он с этим мужиком поделать не может, у того прав быть в Арднакелти больше, чем у самого Кела, но поделать все равно хочется – да поскорее, пока Джонни не успел все обосрать. Лена пьет бурбон с имбирным пивом, устроившись в кресле-качалке, которое Кел соорудил ей на день рождения, а вот Келу не сидится. Кидает палку Драчу и Нелли, те удивляются смене распорядка, но отказываться от такой возможности не склонны. Дейзи, маманя Драча, по природе своей необщительная, на палку внимания не обращает и улеглась спать у Лениного кресла. Поля погрузились во тьму, хотя небо над деревьями на западе все еще омыто бирюзой. Вечер недвижим, и ни единый ветерок остаточную дневную жару не забирает.

– Ужином ты ее накормила, верно? – спрашивает он повторно.

– На взрослого мужика бы хватило, – говорит Лена. – А если малая все же захочет добавки, то я думаю, у Шилы найдется чуток еды по дому. Как считаешь?

– И она знает, что ей можно к тебе вернуться, если понадобится?

– Знает, ага. И впотьмах дорогу найти умеет. Да и в пургу, если налетит.

– Может, тебе вернуться б домой сегодня, – говорит Кел. – Вдруг она придет, а тебя нет.

– Тогда она сообразит, где меня искать, – возражает Лена. У Кела она проводит, может, пару ночей в неделю, о чем с первого же дня, а то и раньше, знает, естественно, вся деревня. Поначалу он осторожно предлагал Лене ходить к нему пешком – или ему к ней, чтоб люди не видели ее машину и не делали ее мишенью пересудов, но Лена только посмеялась над ним.

Драч и Нелли яростно тянут палку друг у дружки. Драч выигрывает и с победным видом мчится положить ее к ногам Кела. Кел бросает ее обратно во тьму двора, и собаки вновь исчезают.

– Он со мной приветливым был, – говорит Кел. – Зачем он со мной был приветлив?

– Джонни приветливый, – говорит Лена. – У него уйма недостатков, но никто не скажет, что он не приветлив.

– Если б Алисса околачивалась у какого-то немолодого мужика, когда ей было как Трей, я б с ним приветливым не был. Я б из него дух вышиб.

– Ты хочешь, чтобы Джонни из тебя дух вышиб? – уточняет Лена. – Я могу его попросить, но это вообще-то не в его стиле.

– Он их бил раньше, – замечает Кел. – Нечасто, судя по тому, что малая говорит, и не слишком крепко. Но поколачивал.

– А если б сейчас попробовал, у нее есть куда податься. Но он не станет. Джонни на коне. О нем весь город толкует, он покупает выпивки на весь паб и выкладывает свои приключения, какие у него случились в Лондоне, и ему это нравится. Когда мир к Джонни добр, Джонни добр ко всем.

Эта оценка Джонни совпадает с Келовой. Да вот только в самой глубине ему по-прежнему неймется.

– Он сказал Анджеле Магуайр, что побывал на гулянке с Кейт Уинслет, – говорит Лена, – кто-то плеснул выпивкой ей сзади на платье, и он ей отдал свой пиджак, чтоб прикрыть пятно, а она ему взамен свой платок. Он тот платок всему городку показал. Не сказала б, что Кейт Уинслет к той вещичке и близко подошла бы, хоть из любви, хоть за деньги, но байка хороша, как ни крути.

– Марту он сказал, что у него есть затея, – говорит Кел, тоже повторно. – Какая может быть затея у такого кента?

– Послезавтра узнаешь, – говорит Лена. – Март Лавин прибежит прямиком, чтобы все выложить. Этому только дай первым разнести сплетню.

– Что-то полезное для этих краев, он сказал. Что, к чертям, кенту этому покажется полезным? Казино? Эскорт-услуги? Монорельс?

– Я б не морочила себе этим голову, – говорит Лена. Дейзи скулит и подергивается во сне, Лена тянет руку вниз и гладит собаку по голове, пока Дейзи не успокаивается. – Что б там ни было, далеко оно не зайдет.

– Не хочу я, чтоб малая толклась рядом с таким мужиком, – говорит Кел, понимая, что несет чепуху. Осознаёт, что постепенно за последние два года привык считать Трей своей. Не в той же мере, в какой Алиссу, конечно, однако своей очень по-особенному, неповторимо, без всякой связи с чем угодно еще. Для него это так же, как изгороди сухой кладки, определяющие здесь, где чьи поля, – их складывали камень к камню по мере нужды, вид у них неряшливый, есть бреши с кулак величиной, но сцеплены они достаточно крепко, чтоб выдерживать и погоду, и время. Кел не считал это чем-то скверным – вреда тут никому не было. Вел бы он себя иначе, знай, что Джонни вернется домой и принесет с собой тот факт, что Трей на самом-то деле ни в какой весомой мере не Келова, Кел понятия не имеет.

– Этого ребенка не надуришь, – говорит Лена. – У нее крепкая голова на плечах. Что б там Джонни ни придумал, ее не втянет.

– Она хорошая малая, – говорит Кел. – Дело не в этом. – Не удается ему выразить это, даже самому себе. Трей – хорошая малая, замечательная, совсем скоро заживет своей хорошей жизнью. Но кажется, что это неимоверно наперекор всему и, на взгляд Кела, представляется таким устрашающе хрупким, чем-то невероятным, что нельзя трогать, пока клей не схватится как следует. Трей все еще слишком мала и как следует не схватилась.

Лена потягивает бурбон и наблюдает, как Кел изо всех сил швыряет палку. Обычно в нем есть этот нутряной покой крупного мужчины или крупного пса, такие могут предоставлять всему идти своим чередом и смотреть, к чему приведет. Вопреки обстоятельствам что-то в Лене с приятием смотрит на эту его другую сторону. Позволяет ей получше его узнать.

Она могла бы успокоить его – хотя бы временно, – забрав в постель, но с самого начала решила, что не позволит Келовым настроениям стать ее ответственностью; не то чтоб у него их было много, однако Шон, ее муж, был человеком настроения, и она по ошибке решила, что в ее задачи входит его настроения исправлять. Кел никогда не ждет от нее такого – вот это, среди многого прочего, она в нем и ценит. Портить такое у нее нет никакого намерения.

– Март говорит, что Джонни всегда нужны либо женщины, либо деньги, – говорит Кел. – Денег я б ему дать мог.

– Типа, чтоб свалил?

– Ага.

– Нет, – говорит Лена.

– Сам знаю, – говорит Кел. Слишком много тут для Джонни Редди вариантов ошибочного толкования – или злоупотребления, или и того и другого.

– Он в любом случае не возьмет. Не деньги Джонни нужны – ну или не только деньги. Ему нужна байка про него самого – как он добыл деньги, оказавшись большим героем. Или борзым разбойником хотя бы.

– А вот для этого, – произносит Кел, – он со своей большой затеей и лезет. Чем бы ни была. – Драч возвращается из глубин сада, волоча палку за один конец, а Нелли держит второй. Кел отнимает ее у парочки, бросает и смотрит, как те вновь пропадают в темноте. Последний свет отливает от неба, показываются звезды.

Лена пытается решить, выложить ли Келу мысль, которая у нее возникла накануне, пока она смотрела, как Джонни вразвалочку удаляется. Ей бы хотелось узнать Келово мнение – не только потому, что он как бывший сыщик наделен более широким знанием неприятностей в их разнообразных проявлениях, но и потому, как он осмысляет происходящее без спешки и натуги. Он даже слова не успевает сказать, а все уже кажется более постижимым, таким, что можно удержать и неторопливо разглядеть.

Лену останавливает его беспокойство. У нее есть лишь догадка, ни на чем, кроме неряшливой стрижки и старых воспоминаний, не основанная. При Келовой встревоженности взваливать на него это исключительно ради ее удобства было б нечестно. Лена сама осторожна и бдительна, но не тревожна. По природе своей она женщина не спокойная, покой ей дался нелегко, а у Джонни силенок маловато, чтоб этот покой поколебать. Она совсем не убеждена, что Джонни по силам натворить что бы то ни было серьезнее сборщика долгов за собой следом, но Келу, знающему о Джонни меньше, а о неприятностях больше, оно может видеться иначе. Ну и вдобавок она понимает, что ставки для Кела тут не такие, как для нее.

Лена добавляет напряжение у Кела на лице и то, что ловит себя на том, что Кела она защищает, к списку причин, почему она Джонни Редди презирает. Мужика этого в городе не было достаточно долго, чтоб притушить блеск на ботиночках или на улыбочке, а вот поди ж ты – он, сам вроде бы того и не желая, уже создает неприятности там, где раньше их не было.

– Пойдем, – вдруг произносит Кел, поворачиваясь к ней и протягивая руку. Лена думает, что он хочет в дом, но когда она подает ему руку и позволяет извлечь себя из кресла-качалки, он ведет ее вниз с крыльца, на траву. – Похоже, надо бы мне на чуток перестать совать нос не в свое дело, – говорит он. – Когда мы последний раз ночью гуляли?

Лена берет его под руку и улыбается. Драч и Нелли двигают следом, Драч скачет в высокой траве, просто резвясь, а Лена с Келом направляются к дороге, что вьется среди полей, едва видная и бледная в звездном свете. Ночные цветы источают густой медовый дух старой наливки. Дейзи приоткрывает затуманенный сном глаз, провожая их взглядом, и опять засыпает.

Хотя Кел старается не говорить этого вслух, Трей знает, что ему не нравится, если она болтается в горах по ночам. Когда она у него ужинает, он одним глазом следит за небом и велит ей отправляться домой, как только запад озаряется золотом. Тревожится, что она свалится в канаву и поранится, или сойдет с тропы и ее затянет в болото, или нарвется на кого-то из той россыпи одиночек, что живут высоко в горах, о ком судачат, что они полудикие. Трей все это не беспокоит. Она провела на горе всю жизнь, а это значит, что ее тело знает гору эту лучше, чем даже ум, малейшей неожиданной перемены в ощущениях от почвы под ногами или от ее уклона хватит, чтобы предупредить Трей о неладном. Мужчины с гор знают ее с младенчества и иногда дают ей фунт-другой, чтоб купила им того-сего у Норин в лавке или отнесла немного яиц или бутылку потина соседу в миле-двух выше по дороге. Трей подумывает примкнуть к ним, когда вырастет.

Она провела последние несколько часов на горном склоне, дожидаясь, когда отец более-менее наверняка уляжется или уйдет в деревню в паб “Шон Ог”[7 - Seаn Оg – Юный Шон (ирл.).]. Трей хорошо умеет ждать. Сидит, опершись спиной о каменную изгородь, в тени ее, чешет Банджо за ушами. У нее есть карманный фонарик, но ей нравится и незримость, и ощущение власти, какие возникают, когда она им не пользуется. Ночь все равно достаточно светлая – в небе полно звезд, а еще большой, близкий месяц; вниз по шершавым вересковым и осоковым склонам видно вплоть до самых полей, выбеленных лунным светом и бесформенных от теней, что отбрасывают изгороди и деревья. Здесь в воздухе витает тонкий раздерганный ветерок, но Лена одолжила Трей свою худи – слишком просторную и пахнущую тем же стиральным порошком, что и простыни. По временам с болота или от деревьев доносится резкий, потаенный хруст, но эти шумы Трей тоже не тревожат. Она сидит неподвижно и смотрит, не появится ли заяц или лиса, но какие бы звери там ни возились, они чуют Банджо и держатся подальше. Несколько раз, до того, как у нее завелся Банджо, она видела, как зайцы танцуют.

Когда свет в фермерских домах внизу, мерцая, гаснет, Трей идет домой. Передняя часть дома темна, но сзади струится дымка желтого света: кто-то все еще не спит. Трей толкает калитку, Банджо напрягается и тихо предупреждающе взлаивает. Трей замирает, готовая бежать.

– Придержи собак, – произносит голос неподалеку, легкий и веселый. – Я безвредный.

Тень отлепляется от древесного ствола и лениво двигается к Трей.

– Ты глянь, какая ночь, – говорит отец. – Роскошь, да и только, а?

– Мамка знает, где я была, – говорит Трей.

– Знаю, а то. Сказала, ты у Лены Дунн старую кровать вощила. Молодец, что помогаешь ей. – Джонни глубоко вздыхает, чуть улыбается вверх звездам. – Ты понюхай этот воздух. Бог мой, ничего не найти во всем Лондоне, что сравнилось бы с этим запахом.

– Ну, – говорит Трей, кому воздух пахнет тем же, чем и всегда. Направляется к дому.

– Ай, иди сюда, – зовет отец ей в спину. – Не упускать же такую ночь. Побудем тут чуток. Аланна все не засыпает – перевозбудилась вроде как. Пусть мамка твоя ее укладывает спокойно. – Он движением головы подзывает Трей к себе, а сам устраивается поудобнее, уложив руки на запертые металлические ворота. Отец Трей любит устроиться поудобнее, и он это умеет – где бы ни был, везде смотрится так, будто он тут местный.

Трей помнит, что Кел сказал насчет того, чтоб не бесить отца. Она это считает дурью и знает, что Кел прав, – и то и другое разом. Подходит, встает у ворот в паре шагов от отца, руки в карманах худи.