Оценить:
 Рейтинг: 0

Невротички

Год написания книги
2020
1 2 3 4 5 6 >>
На страницу:
1 из 6
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Невротички
Таня Белоконская

Что будет, если родить ребенка "для себя"? А если дать кому-то жизнь по медицинским показаниям? Или выносить, ибо аборт – это неприлично? Ребенок никогда не узнает, что такое быть любимым. Как эта психологическая аксиома выглядит в реальной жизни – в телефонных разговорах, общении на кухне, отношениях в семье? Роман "Невротички" – история о трех поколениях женщин, не знавших маминой любви, но которые отчаянно жаждали стать счастливыми. Получилось ли?

ЧАСТЬ 1

Жила-была девочка. Серьезная, образованная, в голове – медицинская энциклопедия.

Девочка мечтала быть доктором, но выучилась на инженера. Врачебные же навыки испытывались на родных и близких. Уцелеть удалось лишь бывшему мужу. Тот не разделял стремление его вылечить, оздоровить, осанаторить и опрофилактить самостоятельно диагностируемые страшные болезни. Бежал быстро и безвозвратно, оставив на память совместного ребенка.

Девочка осталась с бушующим океаном нерастраченной энергии и заботы, требующей незамедлительной имплементации, и звериным страхом одиночества.

Она активно заботилась о маленькой дочери. Та вечно кашляла, чихала, трудно дышала, криво ходила, картавила и плакала от лекарств, витаминов, дождя и ветра. Летом ее наряжали в сарафан, колготы и хустку, чтобы не продуло. В 19 она тайно от матери прекратила болеть, вышла замуж и улетела жить на другой континент, о чем сообщила матери по скайпу.

Следующим кандидатом на заботу была старенькая мама, у которой девочка диагностировала гипертонию, бессонницу, сердечную аритмию, сезонную аллергию на пух тополей и дополнительное количество женских возрастных болезней, возникающих от «при такой скучной жизни надо хоть поболеть».

Маму лечили как могли. Больницы, анализы, компрессы, банки, травы, заговоры, непройденная комиссия по инвалидности. Последнее так разочаровало маму, что изрядно поношенный организм предпринял удачную попытку умереть от инфаркта. В 102 года.

Дочь сбежала, замуж девочка не вышла, собаку не завела, мама улетела на небо. Для кого теперь жить?

Из кабинета доктора она вышла с листиком, на котором был записан онкологический неоперабельный диагноз. Поставлена печать.

Она не спрашивала, сколько осталось. Она больше никогда не останется одна. С ней до конца будет ее опухоль.

Ибо?

Страх имеет цену. Каждый платит свою.

***

Рождению маленькой Зои особо не радовались. Вторая дочь состоялась появлением лишь по причине маминых проблем с репродуктивной системой. А как может быть иначе после трех неудачных беременностей подряд?

Вторым должен был родиться мальчик, о чем мама Мария Ивановна узнала после преждевременных родов на 17 неделе. За мертвым сыном сильно не убивалась, некогда было тужить и плакать – хозяйство, работа, маленькая дочь. Третья и четвертая беременности сорвались на ранних сроках, а пятая дивным образом сохранилась.

Ладно, родилась – живи уже. Отношение соответственное – в семье была дочь и… просто сестричка.

Настоящим и долгожданным ребенком была Верочка, над которой мама пыхтела с утра до ночи и сильно любила. Каждая прихоть, вздох или слезы воспринимались мамой как собственные желания, потребности или страшные болезни. Создавалось впечатление, что мать и дочь каким-то магическим образом сплелись ментально, вследствие чего образовалась одна душа в двух телах – маленьком и большом. Разорваться душе невозможно, отчего Верочка все время была рядом с мамой, под присмотром и руководством.

Роды были тяжелыми. Мария Ивановна корячилась от невыносимых болей в миллиард миллионов раз сильнее, нежели человек, которому отпиливают ногу без наркоза и по кусочкам несколько суток. Выдохшаяся и непомнящая себя женщина, услышав плач ребенка, наконец позволила себе потерять сознание на десять минут. Это время было последним отдыхом матери, которая, очнувшись от послеродового забвения сознательности, больше не позволяла себе в жизни расслабляться.

Верочка часто болела. Мама сравнивала ее милую физиономию с бледным ангелом-инвалидом, нуждающимся в помощи и руководстве по причине естественного бессилия и некоторого слабоумия. Поэтому эпитеты типа «малохольная» и «дурнуватая» сопровождали близкие и не очень беседы мамы и дочери постоянно. Верочка не воспринимала дурно мамины слова, ведь в доме царила атмосфера восхищения и нечеловеческого трепета перед этой маленькой слабенькой девочкой. Доча с рождения четко знала, что мама потрындит, но любить не перестанет. Поэтому после того как девочка научилась членораздельно отвечать на вопрос «Как тебя зовут?», окружающие изумленно слышали тихое, но ощутимо графское: «Принцесса».

– 

Кто мамина красавица? – заплетая косичку перед школой, спрашивала влюбленная в «свое отражение» мама.

– 

Я!

– 

Кто самая необыкновенная девочка на свете?

– 

Я! – еще громче, нежели в первый раз, чтобы наверняка услышали, выкрикивала маленькая Вера, тайно поглядывая на притулившуюся к дверному проему «все-таки родившуюся» Зою. Та молча наблюдала за любовной мелодрамой между двумя барышнями, одной из которых нечеловечески завидовала, а другую, что постарше, хотела взять и унести на руках подальше от всех, чтобы та принадлежала только ей. Верочка вдыхала полной грудью свое превосходство над сестрой, мама же делала вид, что ничего не происходит. Это напоминало семейную трагикомедию, в которой главных героев три – она, он и еще одна «она», и обе принадлежат ему. Первую он не любит, но уйти не может по долгу совести. Без второй жить не может, но отдаться полностью тоже нельзя, потому что должен первой. Обе ненавидят друг друга, но терпят без перспетивы забрать взрослого человека, сделавшего такой циничный выбор.

Верочка обладала огромными голубыми глазами, белокурыми кудрявыми волосами, хрупкой фигуркой с изящными полупрозрачными пальчиками и длинными стройными ножками, на которой любая драная сельская фуфайка смотрелась вечерним туалетом. Весь этот комплект из идеальных человеческих органов, функций и внутренних атрибутов а-ля «красота души» вселяли в маму надежду, что девочка превратиться к красивую женщину, которой судьбой уготовано что-то прекрасное и удивительное.

Природные данные подкреплялись восхищенными взглядами Марии Ивановны и комплиментами вперемешку с мелкими ругательствами за такого же уровня оплошности идеального ребенка, которые нивелировались Верой пониманием того, что жизнь у нее удалась и она действительно самая красивая, умная и достойная в этом мире. Вырасти кем-то ниже «Мисс Вселенная» у нее не было шансов, особенно на фоне подчеркнутой маминой нелюбви к младшей сестре. У девочки действительно была невероятная способность соответствовать портрету идеального ребенка – она никогда не приходила домой в испачканном платье после прогулки с соседскими ребятами, не шумела, мешая маме, не часто плакала и даже кашляла во время бронхита как-то тихо, не по-больному и не по-детски. Клеем пальцы не склеивались, пластилин на пол не падал и не растаптывался ногами, стаканы, даже нечаянно, вдребезги не разбивались, зеленые сопли аккуратно высмаркивались в белый как снег платочек, а дефицитные колготы не знали дыр. Этот волшебный ребенок не требовал много внимания в свободное от болезней время – Вера любила тишину и уединение и могла часами сидеть вышивать, тихонько рисовать или шить куклам наряды. А с фантазией и эстетикой у девочки складывались тесные конструктивные отношения – все девочки округи носили лоскутки и рваные вещи, чтобы та мастерила неповторимые платья, юбочки и кардиганы для кукол, которых на все село насчитывалось три. Одна имелась у Верочки, остальные по очереди передавались подружкам. Кто был изначальным собственником старых грязных кукол – неизвестно, но наряды для них девочка расшивала что надо. Усаживаясь на древний скрипучий диван доисторического происхождения, Верочка раскладывала лоскутки тканей, которые поочередно прикладывала к «модели», чтобы лучше подобрать цветовые сочетания потенциальных сарафанов или кофточек. Она находила маленькие перламутровые пуговки, вышивала цветные узоры нитками мулине, оставшимися после прабабки, проделывала модные дырочки на рукавах. Верочкиным ноу-хау было вырезать цветные тканевые узоры с одного лоскутка и пришивать к другому кусочку, в результате чего получалось пальто или блузка «с уникальным рельефом».

В эти моменты творчества из старых обносков девочка оказывалась в каком-то ином мире, где не существовало ничего, кроме ее вдохновения и образа, который только предстоит воплотить в жизнь. Там играла волшебная музыка, которую девочка периодически бубнела под нос во время исполнения заказа на обновление гардероба для куклы Маши или Светланы Николаевны. Последнюю дети назвали в честь вечно недовольной соседки за сходство в отсутствии половины волос на голове. Обе лишились их по причине старости. Надевая на Светлану Петровну новое платье, она из старой корявой и вопящей старухи превращалась в милую девочку, которой нравится жизнь, и она затыкает ненадолго свой черный рот.

И как же такую девчушку не любить-то? За что, если не за что?

В общем, о ее неземном происхождении, по типу божественного нисхождения богини в человеческую семью, как Иерусалимского огня,  мама думала без шуток. Верочкино инопланетное прибытие подтверждалось еще и тем фактом, что ребенок был совершенно не похож ни на одного из родителей, смуглых черноглазоволосых классических западенцев с рабочими руками и практичными мозгами. Словно в семье  из ниоткуда появился огромный розовый слон и настолько освоился, что мыслей о том, что это африканское животное и ему место минимум в столичном зоопарке, а максимум – в каком-нибудь экспериментариуме в Чикаго по выведению цветных животных, никому не приходила в голову – ни домочадцам, ни соседям-сплетникам, ни местным властям, следящим за каждым индивидом сквозь наглухо закрытое темными шторами окно хатки-мазанки.

А между тем, все село восхищенно наблюдало за Верочкиным взрослением, и мамы мальчиков втайне надеялись, что однажды та станет их невесткой. Предложить Вере в качестве жениха у основной массы близ живущих было некого – любимые сыновья, постарше и помладше, в качестве социального статуса обладали лишь унаследованными генами сельских алкашей, тунеядцев и прочего сумасброда плебейской наружности.

Верочкины родители, видная пара сельских учителей, пользовалась глубоким уважением местных жителей. Отношение окружающих смахивало на идолопоклонничество – соседи всегда здоровались первыми, ребятишки возраста детсада мчали навстречу и галдели о том, что пойдут в школу и будут учиться исключительно на пятерки, даже облезлые и престарелые транзитные дворняги ели с рук у педагогической четы, в то время как остальной люд насыпал домашние объедки в вонючие сколотые тарелки. Не скажешь, что односельчане уж больно любили родителей Веры, скорее, чувствовали обыкновенную человеческую зависть. Признать, а тем более свободно выразить разрушительное чувство не представлялось возможным в совковые времена, когда нельзя было выразить что-то неподобающее и не утвержденное партийным советом, пусть и местного масштаба, поэтому соседи мило улыбались и обсасывали кости учителям по-тихому. Отношения в семье были высокими. В обход сельским традициям, в доме Веры голос не повышался никогда. Может, голосовые связки требовали медицинского обследования, а, возможно, люди умели находить общий язык без скандалов и выедания мозгов домочадцам. Любовь папы Назара Алексеевича к маме была всепоглощающей – мужчина откуда-то знал, что носить тяжелые ведра с питьевой водой, набранной в колодце за два километра от дома, и замес цемента для кладки плитки у кухонной плиты – дело неженское. Кроме того, привычные для многих бранные словечки, рукоприкладство и уход в запой в режиме «сутки через трое» – были не просто табуированы, но даже немыслимы, чтобы впоследствии затабуировать.

Не видеть, как на самом деле окружающие относятся к этой семье было невозможно. Это будто сидишь в многолюдной комнате среди незнакомцев, но кожей ощущаешь, как тетка с рыжей отхимиченой паклей на голове и отросшими черными как уголь корнями, тихо ненавидит из-за того, что на твоей голове достаточное количество собственных густых волос естественно русого цвета. Поэтому в селе у Марии Ивановны подруг не было, да и Назар Алексеевич с местными мужиками не водился.

Мама в сельской школе преподавала украинский язык и литературу, папа – математику. Интеллигентная семейная пара с двумя детьми жила как отшельник в лесной землянке, который добровольно отказался от благ цивилизации, потому что уровень этой самой цивилизации малехо не дотягивает до хоть как-то приемлемых стандартов.

Мария Ивановна была женщиной специфической. Стройная и худощавая, всегда с чистой головой и усиленным размером бюста, была похожа на брошенного спаниеля с жалостливыми глазами, который одним взглядом может растрогать маньяка-убийцу, зарубившего только что топором маленькую девочку и намотавшего на руку кишки ее двухмесячного пушистого котенка. Мамин взгляд служил ей голосом, как руки для глухонемых. Глазами женщина злилась, обижалась, занималась нравоучением детей, которые мгновенно понимали, что было сделано не так и как ожидается в следующий раз. При этом домочадцы телепатически угадывали мысли и состояния мамы, поэтому особой нужды в словах ни у кого не было. Мария Ивановна виртуозно использовала способность посмотреть как надо и получить то, что надо от мужа и от дочерей. В случае неудовлетворения мысленного послания или непонимания ребенком того, что все-таки мама хочет, женщина сильно обижалась и могла сутками наказывать «домашних извергов» молчанием. И все по-тихому, спокойно, до невыносимости хитро и до тошноты манипулятивно. Никто не выдерживал мамин игнор, и домочадцы сдавались, поступая как велено.

Тяжелее всех приходилось Зое, ведь ей нужно было подстраиваться под маму, сестру и папу, которые всегда составляли конгломерат. Мария Ивановна вечно критиковала дочь за грязные руки, оторванные пуговицы, опоздания и нежелание учиться, ведь, по мнению мамы, она должна была стать отличницей, как сестра.

Зоя сильно старалась, но ничего толком не выходило – всегда находились аргументы против похвалы или минимального одобрения. Сделаешь плохо или хорошо – все равно накажут.

– 

Что за дырка на заднице? – ангельским голосом, но с жестью в глазах вопрошает мама.

– 

Не знаю, – Зоины глаза молниеносно налились слезами.

– 

Как тебе не стыдно? Ушла без спроса, штаны последние подрала, а завтра мне бронхит тебе лечить? – с расстановками и педагогическими паузами Мария Ивановна задавала вопросы дочери, которая катала попу на ледяной горке на штанах, а не на санках.

– 

Мама, я не хотела. Прости меня, – слезы тихо капали из глаз, но разрыдаться по-настоящему, как маленькие девочки скулят от несправедливости, у Зои не получалось. К тому же надо было стоически выдержать боль от ссадины, получившуюся от случайного «наезда» голой спины о кочку замерзшего дерева. Содрать кожу на морозе было совсем не больно, зато теперь, очутившись в теплой хате, жжение разъедало мозги девочки как менингит. Кстати, накануне зеленку использовали на пальчик Верочки, случайно уколотый иголкой, поэтому на ссадину вряд ли хватит.

– 
1 2 3 4 5 6 >>
На страницу:
1 из 6