Путешествие в одиночестве

– Теперь, думаю, его больше не интересуют ни Франция, ни европейские государства. Он пытается одолеть своего бога – демона, который пребывает внутри него. Он – великий узник. Трагическая личность. О, как я понимаю его! Великий узник, сам же заковавший себя…

В промежутке между молчанием и его словами опустилась безучастная темнота, щедро укутавшая все образы. Однако ветерка все еще не было, и листва в саду оставалась бездыханной. Ночь обещала быть душной и тоскливой…

В треугольной комнатушке, в которой располагалась библиотека Александра, Иоанн долго перебирал карты, диаграммы и законодательные акты. Его волосы ниспадали двумя прядями поверх ушей. Было уже очень поздно, но, листая материалы, касающиеся деятельности фанариотов в придунайских княжествах, он не замечал времени. Золотистая муха, запутавшаяся в тюлевой занавеске, тщетно пыталась отыскать выход. Дом пребывал в вечерней дреме. Маятник часов злорадно шептал людям и вещам: «Вы стареете!»

Может быть, так прошла целая вечность?

На страницах книги, которую читал Иоанн, появилась тень от руки, державшей вазу. Он вздрогнул от неожиданности, однако постарался не выдать своего волнения перед ее спокойствием. Она поставила вазу на круглый столик и посмотрела ему в глаза.

– Я не ожидал тебя, Роксана…

Она стояла перед ним стройная, молчаливая, совершенно спокойная. Едва заметная улыбка в уголках губ придавала ей некую таинственную грацию. Это пшеничного цвета лицо с зелеными глазами, волевым подбородком, лицо, которому были присущи легкие движения, вверх, столь естественные и неожиданные, придавало ему смелости в трудные часы. Она никогда не говорила с ним напрямик.

Она спросила:

– Ты не спишь?

– Не спится. С наступлением осени это со мной всегда случается. Чувствую себя расслабленно и грустно…

Поигрывая пальцами, она пыталась избежать его взгляда. Должно быть, она страдала.

– Не знаю, какой климат там, в Молдавии…

– Во всяком случае, лучше, чем здесь…

Она уселась в кресле напротив. На какое-то мгновение воцарилось молчание. Должно быть, шел дождь.

– Это пойдет тебе на пользу…

– Дело ведь не только в климате, Роксана. Думаю, что вся окружающая среда оказывает определенное воздействие на наше самочувствие…

Она подняла взгляд, чтобы смотреть ему прямо в глаза, но он старался избегать ее взгляда. Установилось несколько неловкое молчание. Внутри них скользило нечто, могущее в любое мгновение стать демоном или богом. Она слегка шевельнулась и наивно сказала:

– Завтра, Иван Антонович, должен состояться ваш последний визит к Романцову. Должно быть, вы знаете, что премьер-министр Его Величества вовсе не симпатизирует адмиралу Чичагову. Говорят, будто тот осрамил его во время игры в шахматы в присутствии царя, а премьер-министр переносит такое тяжело… Стало быть, визит… Как бы то ни было, премьер-министр желает иметь советником у подозрительного коллеги своего человека…

Иоанн положил руки на поручни кресла и опустил взгляд. Между бровями у него обозначился вопрос.

– Не имею ни малейшего возражения, Роксана. Я даже сам уже принял такое решение, хотя невежа Романцов никогда не выказывал мне своих намерений…

– Возможно, потому что сначала он желал узнать ваши намерения. Новым дипломатом поначалу движут чувства, но старым – всегда только расчет…

Он уселся перед ней поудобнее и улыбнулся, желая создать иное настроение:

– Лучше поговорим менее официально, Роксана. Я не ожидал этого ночного визита. Я думал, что попрощался с вами так же, как и с «другими»…

– Стало быть, вы совершили ошибку, господин дипломат, граф Иван Антонович Каподистрия…

– И признаю это. Нелегко угадать действия фрейлины, которая взяла себе в обыкновение никогда не показывать другим своего истинного лица…

Она посмотрела на него, спокойно поднялась и тихо проговорила:

– Никто не может скрывать свое лицо постоянно. Можно испытывать сильное волнение, страдать, но когда-нибудь лицо все равно увидят. И большое счастье, если сумеют рассмотреть его…

В тишине, последовавшей за ее словами, взгляд его блуждал по библиотеке, переходя с одного предмета на другой, пока не остановился, наконец, на небольшом свертке в тонкой желтой бумаге. Он поднялся и принялся разворачивать его, не выражая взглядом никаких намерений. А затем он подал ей пудреницу на бархатной подставке.

– Я приобрел ее у одного армянского ювелира в Вене, в день, когда меня отозвали из тамошнего посольства…

Он подошел к ней. Она пыталась спрятать руки в складках широкого халата. Скрыть их. Откуда в его голосе вдруг появился этот тон?

– Пудреница… Впрочем, видно, что вы – практичный дипломат даже в подарках! Думаю, вам нравится, чтобы окружающие скрывали за румянами естественный цвет лица…

– Но не свои чувства, Роксана…

– Чувства не всегда определяем мы сами…

Она рассматривала подарок с радостным лицом: пудреница была квадратная, покрытая эмалью, со спиралевидными золотыми бороздками, а в нижнем углу справа начертана ее монограмма.

– Удивляюсь, как это вы свернули с пути, истинного после того, как изучали в Падуе медицину, – взволнованно прошептала она.

Ответа не последовало. Склонившись рядом, он наблюдал, как она учащенно дышит, полностью отдавшись ощущению ее болезненного ожидания. А она следила за каждым его движением, бросая украдкой взгляды на легкий снег его висков.

Наконец, она робко глянула на него и сказала:

– Подарок всегда ставит в трудное положение того, кто принимает его, доставляя в то же время большую радость. ваш подарок выбран со вкусом. Извините, если я огорчила вас.

И ее влажные губы произнесли тихо: «Спасибо».

Он резко схватил ее за обе руки и сказал:

– Вспоминайте меня всякий раз, когда пожелаете скрыть от других естественный цвет своего лица…

– То есть, всякий раз, когда я буду притворяться? – радостно спросила она. – А саму себя мне тоже скрывать от других?

Он слегка склонил к ней голову:

– Скрывайте. Для меня, Роксана.

Золотистая муха больше не жужжала. Стало быть, она нашла выход? А плющ в саду так и не согнулся, потому что ветерок все еще не подул. Всю ночь напролет растения в саду проведут при безветрии. Даже бриза с Финского залива нет. А листопад? А листопад?

То, что проскользнуло в душе у них, стало божеством…

I. Собачий язык

Стая голубей задержалась над двором еврея-маклера, затем пронеслась по воздуху и скрылась за готической крышей соседней больницы. Наступило предвечерье, напоминавшее аттическое. Его принесли птицы, прилетевшие с востока. Они сильно захлопали крыльями и снова приземлились во дворе. С беспечностью херувимов глупые пернатые клевали зерна.

Каподистрия только что возвратился с вод Карлсбадена и испытывал чувство уверенности среди декора венской осени. Окно гостиницы выходит на улочку Лотрингер, на которой благоухает жимолость у еврея-маклера. О, эту осень в Вене он никогда не принял бы так равнодушно, даже если бы оставался сверхштатным секретарем в здешнем посольстве, а Роксана делала бы ему изящные замечания по поводу его ошибок в греческом.

В течение этой недели триста пятьдесят представителей властелинов земли примут в этом столь склонном к наслаждениям городе решение о всеобщем мире. Сумеет ли Меттерних получить председательство? Возможно, он найдет обоснование, – какое-нибудь наивное обоснование, позволяющее не задеть тщеславия лорда Кэслри. Он получит председательство и связанный с этим почет…