Сахар на обветренных губах

К сожалению, последняя на сегодня пара была у Одинцова Константина Михайловича. Если у любого другого препода можно было расслабиться и путём многочисленных аккуратных вопросов увести его от лекции в сторону отстраненной темы, то с Одинцовым такой фокус не прокатывал. Наверное, по причине того, что он сам не так давно закончил университет и в курсе всех студенческих уловок.

Хотя, ему уже лет тридцать. Мог бы приличия ради что-нибудь подзабыть или на что-нибудь подзабить.

У любого другого препода мы могли спокойно слоняться по универу во время перемены. Кто-то успевал сбегать покурить, а кто-то даже поесть в местном буфете. Если пара у Одинцова, то вся группа сидела в аудитории и ждала его появления. Опоздать на его пару – равно не попасть на его пару вообще. Что чревато недопуском на экзамен или зачёт.

Он слишком помешан на дисциплине. Слишком придирчив ко всем и, наверное, даже к себе. Девчонки боятся его, но считают смертельно красивым. А я склонна считать, что у него имеются психически заболевания и комната для пыток в подвале дома.

Ровно со звонком он вошёл в аудиторию. Молча положил бумаги на центр стола и, оперевшись кулаками о его темную лакированную поверхность, окинул аудиторию холодным взглядом голубых глаз.

За секунду до того, как его режущий взгляд прошёлся бы и по мне, я сосредоточила внимание на его руках. Неприятно встречаться с ним глазами. Он смотрит так, будто читает тебя, как открытую книгу, в которой всё написано крупным шрифтом. Отвратительное чувство. Отвратительное для человека, который не хочет, чтобы хоть одна душа знала, что на самом деле происходит у меня в жизни. А я не хочу, чтобы хоть кто-то знал о том, что у меня внутри.

Я смотрела на его руки и узор вен, видневшийся из-под закатанных рукавов черной рубашки до тех пор, пока он не сел на стул. Проследила за тем, как он привычно взял принесенную с собой шариковую ручку, щелкнул ею и разгладил широкой ладонью страницы открытого блокнота.

– Начнём, – его спокойный глубокий голос заполнил тихую аудиторию.

Теперь, когда он начал лекцию, можно, не опасаясь, смотреть на его лицо и лишь иногда отводить взгляд в сторону в моменты, когда есть риск с ним пересечься.

Отработав после пар смену на кассе в супермаркете, я вернулась домой. С пакетами продуктов в руках, купленной сахарницей и новым графином для кипяченой воды.

Да, я купила то, о чем меня просила мама, и то, что вчера разбил отчим. Сахарницу купила пластиковую, но знаю точно, что он найдёт способ разбить и её, если очень захочет.

Очень хотелось верить, что он уже спит пьяный вусмерть.

Но едва я поднялась по последним ступенькам лестницы, как услышала крики и детский плач. Даже гадать не нужно, за дверью какой из квартир это всё происходило.

Бросив пакеты на лестничной площадке, я рванула к двери и спешно открыла её, рискуя сломать ключ.

Мама и отчим дрались на полу перед входом в кухню. Катя плакала и просила их остановиться. Вмешивалась в драку, рискую в любую секунду получить удар.

– Папа, хватит! Папа, не бей маму! – кричала она, поднося трясущиеся ручки к лицу, залитому слезами.

– Катя! – рванула я к ней. Сгребла в объятия и унесла в свою комнату. Усадила на кровать и убрала пряди светлых волос, прилипшие к её мокрому от слёз лицу. – Сейчас всё закончится, котёнок. Посиди здесь немного, я сейчас приду, – шептала я ей успокаивающе, хотя саму меня уже трясло ничуть не меньше.

Выбежав из своей комнаты, в которую сразу закрыла дверь, чтобы Катя не вышла, я сразу метнулась к родителям. По тому, что мама сопротивлялась и била отчима в ответ я поняла, что она тоже пьяна. Трезвая она никогда даже не пытается дать ему отпор. Просто терпит и ждёт, когда он закончит.

На кухонном столе стояли две стопки и пустые бутылки водки под ним.

– Шлюха ебаная! – едва ворочал отчим языком, нанося маме вялые удары кулаком. Они оба были пьяны настолько, что было непонятно, откуда у них взялись силы на эту драку.

– Хватит! – рыкнула я и пнула отчима ботинком в бок. Он отлетел в стену, упал на пол и пьяным взглядом остановился на мне. – Вы что творите, а?! – рычала я на обоих, не желая переходить на крик, чтобы не напугать Катю ещё сильнее. – Идите спать!

– Ты чё, сука малолетняя? Охуела? – вопросил отчим, неуклюже поднимаясь с пола.

Мама тоже уже встала, но сделала это молча. Она держалась за стену, волосы клочьями торчали во все стороны на её голове. Цветастый дешевый халат был порван, обнажив грудь, не прикрытую бельём. Из повторно рассеченной губы текла кровь по подбородку.

– Мама, иди в комнату, – бросила я ей тихо, пока отчим в новом порыве кухонного боксера, поправлял резинку синих трико на пузе.

– Покомандуй мне ещё, – выплюнула она ядовито и попыталась разгладить взлохмаченные клочки волос на голове той же ладонью, которой только что стёрла кровь со своего подбородка.

– Ты как с матерью разговариваешь, а? – включился поборник морали в лице отчима.

– И ты тоже иди спать, – бросила я ему устало. Смысла качать права, бороться и что-то доказывать сейчас не было. Передо мной стояли просто две пьяные свиньи без намёка на критическое мышление в абсолютно замутненных алкоголем глазах.

На секунду мне показалось, что на этом мы и разойдёмся, но у отчима откуда-то взялись силы и скорость, с которыми он вцепился пальцами в моё горло и, ударив головой о стену, начал душить.

Я цеплялась за его кисть, царапала руку и пыталась выдавить глаза, чтобы он отстал от меня.

Пользуясь моментом, мама напала на него и начала бить кулаками по плечу, хаотично царапать его лицо, затылок и шею.

Он отвлёкся на неё, между ними снова завязалась драка, которую я не стала разнимать.

Единственное, о чём я сейчас думала – как начать дышать и постараться не сдохнуть?

Утерев выступившие от удушья слёзы, я ушла в кухню, где, уперевшись одной ладонью в грязный стол, другой растирала горло и грудную клетку.

Драка за спиной довольно быстро закончилась взаимными оскорблениями едва шевелящимися языками. Глянув через плечо, я увидела только то, как отчим поплёлся в комнату, а через несколько минут мама смогла подняться с пола. Посмотрела на меня пустыми глазами и властно спросила:

– Сахарницу купила?

– Купила, – ответила я сухо.

– Молодец, – выронила она вяло и тоже, держась за стену, поплелась в комнату, в которой уже храпел на всю квартиру отчим.

Они уснули.

Придя в себя, я вышла из квартиры и занесла домой брошенные на лестничной площадке пакеты с продуктами. Занесла их в кухню, оставила у холодильника и только после этого пошла в свою комнату, где оставила Катю.

Сестра уже не плакала, но сидела с зареванным лицом. Красными глазами смотрела на меня, не мигая.

– Папа тебя тоже бил? – спросила она, отрывисто дыша после недавней истерики. – У тебя шея красная.

– Не бил, котёнок. Это мама так за шею мою держалась, пока я её поднимала с пола, – я с трудом натянула на губы улыбку. Присела перед сестрой на корточки, стянула яркую зеленую резинку с кончиков её волос и по новой заплела пучок на макушке. – Голодная?

– Я хотела покушать, но папа начал бить маму…

– Что приготовим? – отвлекла я её от разговора, вновь вызвавшего у неё слёзы.

– Бутерброды в микроволновке.

– Хорошо, – кивнула я. – Ты посиди пока здесь. Я уберусь на кухне, и мы с тобой приготовим бутерброды.

– Я с тобой хочу, – встала тут же Катя с постели и воинственно утёрла остатки соплей в носу тыльной стороной ладони.

– Хорошо, – согласилась я, понимая, что одной в комнате ей теперь будет страшно. – Вместе уберемся и вместе приготовим.

В прихожей я сняла ботинки и куртку. Заглянула в комнату родителей. Они спали и, судя по всему, проспят до утра в таком состоянии.

Закатав рукава толстовки, я зашла в кухню, где Катя уже начала уборку, скидывая грязную посуду в раковину.