Из блокнота памяти

– Хорошо, что Евангелие читаешь… Иди, Ксюшенька к Богу… Без Него куда нам?

И вдруг… Его огромные голубые глаза покраснели и наполнились слезами…

– Я не приобщался 30 лет… 30 лет без Бога… Это же смерть… Вот стою, мясо режу… А душа – покойник уже… Даже иконы вот нет у меня. Дожил.

Он повернулся к окну и перекрестился.

– Окно – это свет, а Свет – это Бог!

Розовое на сером

Назико выписали. На её место положили Зинку Бровкину.

Зинка ходила с двумя бадиками. Была маленькой, юркой, её карие глаза постоянно смеялись, рот не закрывался. Вначале Ксения пыталась понять, где в словах Зины правда, а где – вымысел. Но скоро поняла, что этого не знает даже сама Зинка.

За стенкой лежал парнишка-украинец Витёк Топорчук. Крепенький такой, голубоглазый, светло-русый хлопец. Студент какого-то Донецкого ВУЗа. Лежал он с колясочником Андрюхой.

После обхода, когда врачи запирались в ординаторской или даже покидали этаж, Андрюха часто в своей коляске оказывался в коридоре, а Зинка пропадала из палаты… Как-то, по возвращении, она наткнулась на вопросительный взгляд Ксении…

– Да вот… Попросил уроки давать, – засмеялась Зинка, – ему уже 22, а он мальчиком был, представляешь? Не знал и не умел ничего… У него девчонка, а он, как подъехать к ней, не знал… А мне уже 34, опыта у меня… Разного… Жаль, выписка у него скоро, но основы усвоил.

При выписке за Витьком приехал его друг, тоже Витька. Учились вместе. Витька был невысокий, но жилистый парень. Поезд был утром, и Витьке разрешили переночевать в отделении.

Ксеня курила у себя на балконе. О чём-то задумалась. Сигарета потухла. Вздрогнула от чиркнувшей спички… Огонёк осветил лицо Витьки.

– А я не курю. Ты Ксения? Ты чем-то взволнована?

– А спички тогда откуда?

– Так у тебя на тумбочке взял. Смотрю, сидишь одна… У наших голубков-то прощальная ночь… А Андрюха из палаты не хочет выходить. Обещал кипеж поднять, если его тронут, – ухмыльнулся Витька. – Давай, что ли с тобой чай попьём.

Почему-то в темноте, при свете уличного фонаря, разогрели кипятильником и заварили чай. У Витьки оказались конфеты… Их молчание прервали ввалившаяся в палату двоица.

– В потёмках… Никак целуетесь уже?

Они молчали. Почему-то Ксении было всё равно. И как-то НИКАК. Она знала, по какому сценарию пойдут события дальше. Не было ни волнений, ни отвращения. Никак!

– Ксюш… Мы здесь переночуем…

Зинка зажгла ночник и пошла в душ. Витёк смущённо поглядывал на Ксению.

– Кровати у вас широкие… – Витька поигрался пультом управления кровати, – Ксюш, ты меня не гони. Чай крепкий – спать не хочу, к Андрюхе тоже не хочу. Жарко от чая…

Он снял футболку. Ксеня, чтоб не стоять над смущённым Витьком, уже легла поверх одеяла в кровать, равнодушно подвинулась, давая Витьке лечь рядом. Он лёг, заложив руки за голову. Стал что-то рассказывать мягким, украинским говорком. Повернулся к ней, привлёк к себе. Стал целовать. Щёки, чмокнул в нос, стал целовать в глаза… С соседней кровати слышались определённые звуки. Витька запустил сланец… Ксения услышала, как хлопнула дверь.

– Андрюха уже спит наверно… А спит он крепко… – Витька снова привлёк Ксению. Как-то одним движением сдёрнул футболку… – Ты не носишь лифчик?…

– Так я ж спать собиралась, а не гостей встречать.

В голове одна мысль: «Почему ей всё равно???»

Витька пробует идти дальше, смотрит в Ксюшкины глаза и останавливается…

– Раскочегарила ты меня… Почему сразу не остановила?

– Не знаю, Вить… Сама не пойму…

– Знаешь что, Ксюша… Ты очень хорошая… И красивая… Я дурак… Но, наверно, всё же не конченный. Не надо делать так, как Зинка, и так, как я…

Летом светает рано. Над их головами – огромное окно, за которым всходит солнце. Восход удивительно розовый, серые стены палаты сменили цвет.

Когда вернулись Зинка с Витьком, Ксения с Витькой пили кофе.

– А что будет, если Киса узнает? – попытался вставить Витёк.

– Киса? – как бы возвращаясь в палату, произнесла Ксения, – жаль, что мы многого не знаем, или не хотим знать…

Его надо любить

И снова Толькина палата… Ксеня, прислонившись к стене, полулежит на кровати Анатолия Ивановича. Сегодня суббота, «хорошая» смена – никто никого не разгоняет по палатам. Ксении даже обед подали сюда. Процедур нет. Скучно… На улице жарко, гулять не хочется. Толя дорезает салат из помидоров, откладывает Ксюше и подаёт ей, подстелив на колени своё полотенце.

На Лёхиной кровати сидит Киса. Вчера он по доверенности получил пенсию Анатолия Ивановича и с утра уже побывал на рынке, накупив мяса, овощей и приправ. Сегодняшняя смена оставит Тольке ключи от кухни на ночь, чтобы утром все желающие – особенно те, кто живут в интернатах, – смогли отведать домашних блюд грузинской Толькиной кухни…

Киса вдруг, ни с того, ни с сего, отвешивает не совсем приличную шутку в адрес Ксении.

– Хорошо, что ты на Лёшкиной кровати… – как-то на удивление спокойно реагирует она.

– Ага, Ксюшенька! А сидел бы на моей, спал бы я сегодня в помидорах?! – обиженно отзывается Толя.

Распахивается дверь. Входят двое парней. Один – стройный, высокий, чернявый красавец. Глаза большие, с какой-то задумчивостью где-то далеко внутри. Вообще черты яркие, но правильные. Другой… Как-то и не опишешь его… Единственное, что почему-то сразу промелькнуло у Ксюши в голове: «Добрый…» Ребята приволокли целую сумку кассет с записями поп-музыки. Миша, так звали высокого, стал разбирать кассеты, рассказывая, что к чему… И вдруг… Лицо Миши превратилось в какую-то маску, глаза застыли. Голос зазвучал на одной, какой-то металлической ноте… Смысл сказанного стал ускользать, потом вообще где-то затерялся…

– Шизофрения… – пояснил Мишин друг, – сейчас это пройдёт.

Но Ксения в оцепенении… Никак не глотается кусок помидора… От затылка вниз побежал холодок…

Толя смотрит на Ксюху и вдруг расплывается в своей обычной улыбке:

– Ксюшенька! Да его не бояться, ЕГО ЛЮБИТЬ НАДО!

Странно это прозвучало на фоне Мишкиного голоса… Очень странно.

А Толик подошёл вплотную, и, глядя на Ксюшу своими огромными голубыми глазами, продолжал:

– Любовь не это… – он сделал определённые телодвижения, – или когда плакать или петь хочется… поверь мне, что всё это проходит… Любовь это совсем другое… Вот, когда вы ко мне приехали и ты ко мне, пьяному, на шею кинулась… Понимаешь, у нас у всех, как у Миши бывает… НО ВСЕХ ЛЮБИТЬ НАДО… Тогда мы люди, хоть и у всех бывает…

Мишка пришёл в себя. Он ничего не помнил, что с ним было, хотя знал, что «у него бывает».

Когда ребята ушли, Толя задумчиво сел на кровать и сказал: