Анасейма

Анасейма
Татьяна Грачева

Они повстречались, будучи детьми. За возможность называть выросшую на берегу Чёрного моря Марину звучным прозвищем Анасейма Илья поплатился зубом и душевным покоем. Но приручить морскую волну – задача невыполнимая… А Марина была с морем единым целым, жила им, дышала. Верила в волшебство, здоровалась с прибоем и загадывала желание каждый раз, как находила особенную ракушку. Одна из трёх дочерей Счастливчика, трёх "русалочек", она не представляла, как это – жить вдали от моря, не ощущать его в каждом вдохе. Но сможет ли любовь к человеку победить страсть к стихии? Смогут ли Илья и Марина, пережив череду испытаний и ошибок, простить друг друга, несмотря на боль и обиды?

1 глава

Сейчас

– Мам, пойдём домой, ветер сильный, так и заболеть недолго.

Зря Инна волновалась. Ветер с моря дул тёплый, удивительно контрастируя с холодом, который отдавал влажный песок. Пирс глубоко врезался в море, если не оглядываться, то легко вообразить, что вокруг бескрайняя водная гладь.

Море размеренно дышало и подлизывалось, накатывало неспешно, аккуратно, притворяясь дружелюбным.

Марина подвернула джинсы выше колен и, сев на край, спустила ноги вниз. До воды они не доставали, но брызги бьющихся об опоры волн кололись влажными каплями, будто жалили.

Оглянувшись через плечо, она увидела, что старшая сестра старается увести маму с пирса, правда пока её настойчивости хватило только на пару шагов в сторону берега.

– Море не спокойно, оно печалится, – прошептала мама.

Инна взялась за натянутый канат, недоверчиво нахмурилась.

– Наоборот, спокойное.

– Ты никогда море не чувствовала. Какое же оно спокойное? Присмотрись: вода тёмная, в глубине зарождается буря. – Татьяна вернулась к краю деревянного настила. Подобрала края пледа и опустилась рядом с дочкой. – Море всегда подстраивалось под твоё настроение, Анасейма.

Марина вздрогнула, плотно сжала губы. Показное равнодушие далось ей тяжело.

– Не называй меня так, пожалуйста.

Алсу и Инна переглянулись, но промолчали, позволяя маме проявить жестокую прямолинейность. Затрагивать Марину они не рискнули, понадеялись, что и без них есть кому посыпать раны солью.

– Это не Илья придумал. Первым тебя так назвал сумасшедший изобретатель. Он снимал у нас комнату много-много лет назад. Тебе тогда три года было, не помнишь, конечно. Инка тем более. Алсу?

Старшая сестра тряхнула осветлёнными до цвета седины волосами.

– Не помню.

– Он бредил идеей изобрести прибор, который будет точно предугадывать появление тягунов, даже название придумал: капкан для анасеймы.

Отклонившись назад, Марина перевела взгляд на задумчивый профиль матери.

– Придумал?

– К сожалению, нет. Эта штука не помешала бы нам на море, – Татьяна печально улыбнулась, соскользнув в грустные воспоминания. – Он впервые увидел тебя на побережье: ты убегала от волн, а потом кидалась им навстречу. Играла с морем. Тогда он и назвал тебя Анасеймой.

Алсу пожала плечами.

– Какие только чудики у нас не жили. Порой казалось, что южное солнце будит в людях тёмные стороны и обостряет безумие.

– Олимпийский чемпион даже жил, – напомнила Инна, протягивая руку маме.

Марина опёрлась руками в колени, опустила взгляд на воду.

– Помните Дуги?

– Кого? – в один голос откликнулись женщины.

– Музыканта. Он каждое лето жил у нас, недолго, правда.

Алсу стянула волосы жгутом, перекинула на одно плечо и замерла в позе, удачной для запечатления камерой.

– Я и половины постояльцев не помню. Мам, пойдём домой, хочется горячего чая на вишнёвых веточках.

Татьяна нехотя поднялась, свернула плед и взяла дочек под руки. Сделав шаг в сторону берега, оглянулась.

– Ты идёшь?

Марина отрицательно качнула головой.

– Нет, я позже приду.

Усилием воли она вытеснила мысли об Илье воспоминаниями о странном музыканте. Он приезжал каждое лето на несколько дней, с тощей сумкой и гитарой за спиной. Молчаливый, нелюдимый. В его растрёпанной шевелюре и бороде терялись разлохмаченные косички, прихваченные цветными нитками. Он охотно принимал подаренные Мариной браслеты из ракушек и научил её играть на гитаре. Кроме неё ни с кем и не общался, людей явно недолюбливал, делал исключение только для Марины и местных дворняг. Он был вторым человеком, кому разрешалось называть её Анасеймой.

Мысли об Илье всё-таки просочились и сдавили горло спазмом. Обида и злость всколыхнулись одновременно, слившись воедино. Марина встала на краю деревянного настила, обхватив пальцами ног влажные доски, на секунду замерла и прыгнула. Опустилась под воду подобно оловянному солдатику, плотно прижав руки к бёдрам. Вода сомкнулась над головой, охотно принимая в тёплые объятия. Солнце светило сквозь толщу моря, приглушённо, не ослепляя глаза. Такое же обманчиво дружелюбное, как и море.

***

Это было красиво. На несколько секунд Марина залюбовалась: небо переливалось как чарующее стекло, с разводами зелени и бирюзы. А волшебным его сделала вода, сомкнувшаяся над головой. Глаза защипало от солёной воды, пальцы ног коснулись плотного волнистого песка, в этот момент Марина вдохнула чистый воздух последний раз. Следующий глоток обрёл вкус моря.

С опозданием она догадалась, что, видимо, тонет, и это совсем не весело. Марина вытянула руки вверх, пощупала прохладный ветерок. Подпрыгнула, хватая его ладонями, но выплыть не смогла: не хватило роста. Очередная волна потащила её ещё дальше от берега. Когда она подпрыгнула повторно, поверхность не всколыхнулась.

Марина зажмурилась и снова распахнула глаза в надежде, что это сон, но боль в груди свидетельствовала, что всё реально, и она тонет. Как? Когда? Минуту назад она плескалась на мелководье, имитируя писк дельфина, а теперь барахтается в толще воды совершенно беспомощная. За недолгую пятилетнюю жизнь ей ещё не приходилось бояться. Не пугали её ни темнота, ни пауки, ни хулиганистые мальчишки из группы в детском саду. Страх распознался не сразу и очень напоминал острое предвкушение удовольствия. Почти такие же ощущения накатывали, когда папа подкидывал её вверх и делал вид, что не поймает, или когда она тыкала палкой в распластанную медузу, выброшенную на берег. Уже не опасную, но очень уж устрашающую.

Когда появилась боль, пришёл и страх. Лишившись возможности вдохнуть, Марина испугалась по-настоящему и задёргала руками и ногами как муха, попавшая в паутину. Бестолковая суета вынудила наглотаться воды до помутнения в глазах. Марина присела на корточки и из последних сил оттолкнулась от песка. Вдохнуть не смогла, над поверхностью показалась только воздетые вверх руки.

К счастью её кисти, мелькнувшие на секунду в волне, увидела купающаяся в нескольких метрах женщина. Она негромко вскрикнула и ринулась на помощь. Нащупала под водой локоть и резко выдернула девочку на поверхность. Марина вцепилась в её плечи, едва не стянув лямки купальника, и закашлялась. Упёрлась коленями в мягкий живот спасительницы и судорожно оттолкнулась, пытаясь высвободится от цепких объятий.

– Тише ты, утопленница!

Марина перестала брыкаться и позволила донести себя до берега. Там резко выпуталась из рук женщины и, не прекращая кашлять, побежала вдоль берега, подальше от места утопления. Чтоб не дай бог мама, а ещё хуже папа, не увидели, что произошло. Если прознают о её сеансе глубоководного ныряния, не видать ей больше моря.

Вдогонку неслись восклицания, порицающие непутёвых родителей, потерявших ребёнка, но Марина не останавливалась, петляла среди разложенных полотенец, пока не достигла домика спасателей.

Оббежав одноэтажное строение, она упала на колени и позволила себе как следует прокашляться. Горло саднило, а глаза горели, будто намеревались вывалиться из орбит. Опустив голову, Марина конвульсивно дышала, пытаясь успокоится, пальцы дрожали. Страх, колючий и парализующий обездвижил её на несколько секунд, а потом соскользнул с мышц и сконцентрировался где-то внутри, запечатался, погрузившись в подсознание. Бояться моря для Марины было всё равно что бояться самой жизни. Без шума волн и солоноватого аромата морской воды она не могла прожить и дня.

Успокоившись, Марина пригладила взъерошенные волосы и, опираясь о тёплую, прогретую солнцем стенку домика, вышла к берегу.

Под ярким зелёно-красным зонтом в плетёном кресле сидела мама. Она внимательно рассматривала ракушки, собранные в подол белого платья. В пёстрой куче преобладали гладкие сердцевидки и ребристые скафарки[1 - Скафарка – выпуклая ракушка с вертикальными бороздами и зазубренными краями.], а внизу мелкой россыпью перемешались биттиум[2 - Биттиум – башневидная, крепкая раковина с глубокими швами между оборотами. Коричневый окрас. Размер до 1,7 см.] и гибула[3 - Гибула – конусовидная раковина состоит из 6-7 слабовыпуклых оборотов, напоминает раковину улитки.]. Татьяна поворачивала ракушки в бликах солнца, оценивала красоту и толщину. Домикам моллюсков предстояло перевоплощение в куриных богов. Продырявленные самой природой попадались намного реже, чем это было необходимо для их маленького бизнеса. Приходилось лукавить, собирать целые и уже самим сверлить отверстия, а потом втюхивать их доверчивым отдыхающим под видом всамделишных талисманов.