Выбор. Книга 3. Второй шанс

Выбор. Книга 3. Второй шанс
Татьяна Александровна Рубцова

В жизни каждого человека бывает один короткий миг, в который можно изменить жизнь. Но он слишком короткий – поймать его не каждому дано. Андрею повезло. Тот, кого он считал заклятым врагом – стал его другом. А он так и не смог понять – почему. В книге упоминается организация, запрещённая на территории Российской Федерации. Содержит нецензурную брань.

Татьяна Рубцова

Выбор. Книга 3. Второй шанс

Я бы очень хотел написать, что все герои и события моей книги настоящие, но мы должны хранить тайны.

Еще на корабле, до прибытия в Ашдод, Андрей понял, что это конец и нет надежды на спасение. В жизни его произошло то самое неминуемое и страшное событие, которое он давно ждал. Назад пути не было – впереди были только мучения и смерть. Смерти он не боялся, мучения можно перенести: кончается все, даже боль. Но когда его выводили из трюма в порту, и он увидел блекнущее небо и алые полосы заката – сердце его сдавила дикая боль сожаления о прежней, вольной жизни. Чтобы не показать слабость, он низко опустил голову и сжал зубы. Ахмед Азади простился со свободой – все остальное в его глазах не имело значения.

Андрей знал, что он, как военный преступник, наравне с лидерами ХАМАСа заочно приговорен в Израиле к смертной казни. Ему оставалось только ждать.

Никитин еще в Израиле пытался через Российское посольство навести справки о судьбе Андрея, но узнал только то, что он арестован Моссадом, а эта организация не любит делиться своими тайнами.

На Олега Коренева страшно было смотреть. Он нашел брата и снова потерял – это было больнее, чем все, что случилось раньше. И Никитин, вернувшись в Москву, с тупым упрямством стал искать хоть какую-то возможность узнать, найти, а может, и затребовать в Россию Андрея Коренева, как преступника. Ведь в России смертная казнь практически не применяется, 22-23 года – вот сроки, к которым приговаривал криминальных авторитетов российский суд. Кореневу дали бы не больше. Он был бы жив – а это главное.

И Никитин начал добиваться экстрадиции. В Ген.прокуратуре ему ответили, что прояснят вопрос, потом ответили, что попытаются, а потом – что не видят основания для таких хлопот.

– Андрей Коренев, он же Виктор Дягин, он же Энди Рутсон, он же Ахмед Азади, заочно приговорен к смертной казни. Не будем мешать израильским товарищам, – говорило важное лицо терпеливо. – Мы ознакомились с его делом – пусть хоть один из этой мрази получит по заслугам. Судите сами, в прошлом году рассматривали дело: на преступнике 13 трупов, и среди них – сотрудники правоохранительных органов – а с ним миндальничали, интервью брали, как у героя-космонавта, в тюрьму приносили розы. Тьфу. Вам, как сотруднику, скажу: того, кто подписал протокол номер 6, я бы лично посадил вместе с этими убийцами и насильниками, как их пособника.

Никитин сидел и смотрел в стол. Он не знал лично своего собеседника, но слышал о нем много хорошего. Именно этому человеку россияне были обязаны тем, что волна организованной преступности в стране постепенно стала отступать. Прекратилась стрельба на улицах Москвы и существенно сократились случаи бандитизма и вымогательства по всей стране.

Раньше он бы согласился с каждым словом старшего товарища, но сейчас он смотрел на крышку стола, видел перед собой глаза Олега: затравленные, напуганные, и не мог поднять взгляд. А старший товарищ продолжал говорить: веско, уверенный в раз и навсегда уясненной для себя истине, не давая право на ошибки ни себе, ни другим. А за ним, невидимый, стоял другой: запутавшийся одинокий смертник, которому еще предстояло пройти все муки пыток в Израильской тюрьме.

Никитин резко поднялся, тем самым обрывая речь хозяина кабинета.

– Да, – сказал он отрывисто, не поднимая глаз. Извините, мне надо идти. До свидания.

– До свидания, – удивленно протянул собеседник. – Скажите, у вас что-то личное к Кореневу? Да? Тогда израильское правосудие должно удовлетворить вас.

Никитин отвернулся и вышел, не отвечая на вопрос. Он и сам не мог объяснить себе, что с ним происходит. «Выручай, братан», – стоял у него в ушах голос Андрея, и сердце его сжималось при этом.

Никитин пытался вспомнить свой страх, когда ему по телефону сообщили о похищении дочери, окровавленный маленький пальчик в коробке из-под дешевых конфет. Но тут же вспоминал, как Андрей машет ему, чтобы он отошел от горящего катера, начиненного взрывчаткой, а сам бросается к рубке управления.

Никитин убеждал себя, что делает все ради Олега, заставлял себя вспоминать Андрея, окруженного боевиками, обросшего, с шальным взглядом убийцы. Вспоминал, как Андрей тащил его к дверце вертолета и выталкивал наружу, в голубую бездну, и тут же видел, как Андрей прижимает его к стене, закрывая собой от осколков взорвавшейся гранаты. Никитин – взрослый мужик с твердыми убеждениями и двадцатилетним стажем работы в правоохранительных органах запутался в борьбе с собой.

Экстрадиция Коренева стала его навязчивой идеей. И он пошел в военную прокуратуру.

Внимательный товарищ в военной форме с прокурорскими нашивками терпеливо выслушав его, сделал несколько пометок в ежедневнике и пообещал рассмотреть и прояснить.

И сотрудники двух прокуратур, различных, как небо и земля, обменялись телефонами, попрощались и расстались, каждый считая именно свою работу самой важной в стране.

Военную прокуратуру не интересовало криминальное прошлое Коренева. Но он был солдатом-дезертиром, подписавшим контракт на службу в зону военных действий. Слишком много случаев дезертирства, а также, уклонения от призыва на службу, происходило в стране на тот момент. Требовался показательный суд, чтобы научить и запугать других, еще не ступивших на скользкий путь, но готовых ступить. За каждого такого дезертира тут же вставал Союз Солдатских Матерей, правозащитники, СМИ. Телеканалы переполняли ток-шоу, преподносившие таких парней, как неких героев-страдальцев.

Андрей Коренев был идеальным кандидатом для такого процесса. Дезертир, убийца, бандит – он не вызывал сочувствия. Его жизненный путь – яркая иллюстрация того, к чему приводит подобное деяние.

И военная прокуратура приступила к длительному процессу экстрадиции, полному нюансов и препятствий.

И тут случилось чудо. Моссад легко уступил упрямого преступника, потому что, не смотря на пытки, тот твердо отказывался сотрудничать с израильтянами. Верховный суд, утвердивший заочный приговор, тоже посчитал, что казнить преступника, или посадить его на пожизненное могут и на его Родине. В МИДе Израиля решили поддержать хорошие отношения с Россией, оказав ей братскую услугу. Президент не хотел портить свою политическую карьеру, приводя в исполнение казнь, уже не популярную в мировом сообществе. И в итоге Андрея Коренева в наручниках и в сопровождении израильского конвоя доставили в международный аэропорт Бен-Гурион, где его уже ждали пять человек: представители внутренних войск России и НЦБ Интерпола. Его сводили в туалет еще в аэропорту, предупредили, первым завели на борт и, в хвосте салона эконом класса, посадили между двумя крепкими конвоирами.

– Не вздумай бежать, – в который раз говорил конвоир, прикрывая наручники на руках конвоируемого развернутой газетой.

– От себя не убежишь.

Это были первые слова Андрея за весь день, и голос его сорвался на хрип, сел, в горле запершило. Андрей кашлянул, опустил голову и больше уже не произнес ни слова. Он сидел спокойно, не менял позу, практически не шевелился все четыре часа полета и от еды отказывался.

В московском аэропорту, прямо на летном поле его ждала «Газель» с решетками на окнах. Вывели его из самолета последним, когда салон опустел, посадили в машину за решетчатую перегородку. Андрей не чувствовал ничего, словно та его часть, которая отвечает за переживания, умерла, или уснула. Ни жеста, ни живого взгляда. Пытки в Моссаде дорого ему обошлись – казалось, ничто уже не выведет его из состояния равнодушия.

Олег Коренев тоже словно закрылся в скорлупу. Жил он теперь отдельно, в квартире Никитина, с Мариной, и если раньше каждый день приходил к Никитиным, потому что тосковал, то теперь вообще, избегал их.

Что Никитин мог сказать ему. Андрей находился в Лефортовском СИЗО, совсем рядом, только ему от этого не было легче. Никитин мог добиться посещения, но он не хотел делать этого, пока его не вызвал сам прокурор и не приказал взять показания у Андрея Коренева для прояснения некоторых дел.

И Никитин поехал в Лефортово.

Андрея Коренева ввели в кабинет следователя с руками, скованными за спиной наручниками.

– Снимите наручники и идите, я позову вас, – привычно и бесцветно распорядился Никитин, вставая навстречу.

– Но он опасный.

– Свободны, – уже с раздражением повторил Никитин.

И он остался с Андреем наедине.

– Ну, здравствуй!

Никитин враз забыл, что перед ним особо опасный преступник и, шагнув к нему, крепко обнял. Андрей слегка переступил и поднял руки, вяло касаясь его спины.

– Как ты? – Никитин отступил и вгляделся в его глаза.

Выбритое, исхудавшее лицо, тусклый взгляд, черные веки и полное равнодушие. Это поразило следователя.

– Что с тобой произошло, Андрей? Тебя сильно мучали в Израиле? Ну, ответь же?

Андрей слегка, словно неохотно, кивнул.

– Садись. Я распоряжусь, чтобы тебя осмотрел врач. Ты сидишь в одиночке? Я переведу тебя в общую, с хорошими условиями.

Андрей, послушно сев, лишь слегка пожал плечами.

Никитин продолжал вглядываться в непривычное лицо Андрея, небольшую щетину на его голове, по которой можно было определить, сколько он находится в СИЗО.

– Претензий к условиям содержания нет? Андрей…

Но тот даже не поднял головы.

– Я прошу тебя, не замыкайся. Сотрудничай со следствием. Тогда ты избежишь пожизненного. Даже самый большой срок, это только срок, другая тюрьма, другие условия, возможность досрочного. Главное – ты живой, Андрей. У нас с Олегом все хорошо. Он живет сейчас с Мариной. Андрей?