Волшебный диссонанс

Не услышав ответа и глядя в полные боли и растерянности глаза матери, снова задала вопрос:

– Ведь он поправится, да?

Галина обняла Глашу и прошептала каким-то чужим голосом:

– Доченька, папа умер. Его больше нет.

Глафира отпрянула от матери и, стараясь не кричать, прошипела в гневе:

– То есть как это – нет? Вот так взял и умер, да? Ты что такое говоришь?!

Галина попыталась взять её за руку, но дочь руку выдернула и с лицом, полным отчаянья, молча повернулась и убежала в свою комнату, захлопнув дверь.

Немедленно заплакал Алёшка. Галя вышла на балкон, приподняла козырёк коляски от солнца и машинально, как робот, какое-то время укачивала сына.

Вернувшись в кухню, снова села на табурет. Плакать она не могла, что-то замкнуло внутри, и наступил ступор. Сознание работало, но эмоции были заблокированы. Она механически посмотрела на часы, механически поднялась и забрала сына с балкона. Переодев Алёшу в сухое, покормила его грудью, после чего оставила в кроватке дёргать погремушки. Снова посмотрев на часы, Галя поняла, что пора кормить детей ужином. Автоматическими движениями она разогрела на сковородке еду и достала тарелки.

Постучав в комнату Глафиры, Галя вошла и увидела, что дочь сидит за письменным столом, тупо глядя в окно.

– Глаша, пора ужинать, – тихо позвала Галина.

Дочь посмотрела на неё взглядом, полным недоумения, и снова уставилась в окно.

Закрыв дверь, Галина зашла к Жене и позвала кушать его. Мальчик проголодался и с радостью побежал на кухню.

– А Глаша? – спросил он.

– Она не хочет есть.

– А ты почему не ешь?

– Мне что-то нездоровится, сынок. Ты, пожалуйста, после ужина посмотри мультики и не беспокой меня сегодня, хорошо?

Галина твёрдо решила завтра сказать мальчику правду. Всё так же на автомате она перемыла посуду и снова села на табурет. «Похороны», – подумала Галя, и её вдруг охватил ужас. В одной комнате трёхмесячный малыш лежал в кроватке, в другой пятилетний Женя смотрел мультфильмы, а в третьей замкнулась в себе Глаша. Галине не обойтись было без помощи извне. И тут её пронзила мысль: «Лена! Я должна позвонить Лене».

Галя схватила телефон и набрала номер старшей дочери Валерия.

– Алло!

– Лена…, – Галя замолчала растерянно.

– Алло, Галина Сергеевна, говорите.

– Леночка, папа умер, – выдавила она из себя дикие слова хриплым голосом, но слёз по-прежнему не было.

Потрясённая Лена какое-то время молчала. Галя тоже.

– Галина Сергеевна, Вы здесь?

– Да.

Лена хотела задать вопросы, но услышав это хриплое «да», поняла, что Галина не в себе, и сразу сказала:

– Я немедленно выезжаю к вам. Ждите.

Повесив трубку, Галина уложила Женю, снова переодела Алёшу, который тут же сладко уснул, и стала ждать, сидя всё на том же табурете и глядя в стену невидящими глазами.

Было уже за полночь, когда из соседнего города на своей машине примчалась Елена. Она вошла в незапертую почему-то дверь и сразу прошла на кухню. Галина встала ей навстречу:

– Леночка…

Женщины обнялись, и тут Галю, наконец, прорвало. Слёзы полились ручьями, она глухо рыдала, стараясь не переходить на крик. Плакали обе. Это были спасительные слёзы, без которых можно просто сойти с ума, а Лена была единственным взрослым человеком, на которого Галя могла сейчас опереться.

Ополоснув зарёванные лица водой из-под крана на кухне, они присели, и Галина медленно, шаг за шагом, пересказала Лене все события сегодняшнего, нет, уже вчерашнего дня. По мере продвижения собственного рассказа к Галине приходило и чёткое осознание случившегося, в эти минуты к ней, как ни странно, возвращалась жизнь, прерванная недавним ступором. Возвращалась жуткой болью, но Галя уже знала, что она должна пережить и это – у неё дети.

– Леночка, – сказала Галя, – Женьке я пока не говорила, завтра скажу. А вот с Глашей беда. Она весь день не выходит из комнаты, не ест, со мной не разговаривает. Может, ты попробуешь с ней поговорить? Я уверена, что она не спит.

– Конечно. – Елена поднялась и заглянула в комнату сестры.

Глаша лежала на кровати одетая, уставившись в потолок. Лена присела рядом, взяла её за руку. Никакой реакции. Помолчав немного, Лена попыталась заговорить. Слова давались ей с трудом. Умер их общий отец, которого обе любили, но Лена не знала, чем можно утешить сестру-подростка, страдание которой было настолько остро. Попыталась сказать о том, что маме сейчас нужна поддержка. И снова никакой реакции. Тогда Лена решила рассказать Глаше, что именно случилось с папой, с медицинской точки зрения. Услышав о тромбоэмболии как причине смерти, Глафира молча поднялась, включила компьютер и так же молча углубилась в изучение предмета, как будто это чем-то могло помочь.

Как врач Лена понимала, что результат её душеспасительных бесед был нулевым. Глаше требовался психолог, о чём она и сообщила Галине Сергеевне, вернувшись на кухню.

Все скорбные хлопоты взяла на себя Елена. В день похорон Валерия всё та же соседка Маша осталась с малышом, две другие соседки накрывали нехитрые поминки. На кладбище Женька стоял испуганный и жался к маме. Глафира, которую буквально силком одели и повели на похороны в надежде, что увидев всё своими глазами, она смирится со случившимся, стояла, как каменная. Она, не отрываясь, пожирала глазами лицо отца, пока не закрыли крышку гроба. И так же молча вернулась домой и ушла в свою комнату.

Отныне главной проблемой для Галины стало здоровье дочери, теперь уже не только физическое, но и психическое. Все три дня до похорон Глаша молча приходила на кухню, пила воду и уходила к себе. Ни с кем не разговаривала, худела на глазах. После поминок так же молча пришла и, почти давясь, заставила себя проглотить какие-то остатки еды.

Психолог нужен был срочно, и стоило это немалых денег. Похороны оплатило предприятие, где работал Валерий. И всё. Галя достала из тумбочки все сбережения, которые им с Валерой удалось скопить, и выписала из областного центра психолога, который приезжал к Глаше два раза в неделю. Не обошлось и без психотропных препаратов.

Вот как об этом периоде жизни рассказала Георгию Борисовичу сама Глаша:

– Медицинское обслуживание в нашем городе очень плохое, а те лекарства, которые мне могли бы помочь, стоят так дорого, что мы не могли их покупать, а бесплатно нам их не хотели давать. Но мама как-то стала их доставать.

Через месяц общения с психологом и приёма препаратов Глаша стала нормально есть и углубилась в учёбу. Стала разговаривать, тихо и вежливо отвечая на вопросы матери и брата, но от полноценного общения по-прежнему уклонялась, проводя всё время в своей комнате.

Сбережения таяли на глазах, и перед Галиной остро встал вопрос, на что жить. Надо было устраивать Алёшу в ясли и выходить на работу. Но тут резко ухудшилось состояние Глафиры в связи с гидроцефалией. Врачи сказали, что опять что-то не так с шунтом и срочно нужна операция по его замене.

«Господи, помоги!» – взмолилась Галина. Первая помощь пришла в лице Лены. Узнав о предстоящей операции, она взяла отпуск на работе и осталась жить с братьями, отправив Галину Сергеевну с Глашей в областную больницу. Молоко у Гали пропало уже на следующий день после смерти мужа, так что Алёшу давно кормили смесями.

Очередную операцию провели, но за ней, как узнал профессор Тихомиров из рассказа Глаши, период реабилитации не последовал.

– После этой операции мне опять стало плохо. Врачи говорили, что есть два варианта: первый – мы её дотянем до Москвы; второй – если мы её не дотянем до Москвы, будем оперировать здесь. Меня дотянули до Москвы и снова прооперировали. Это была уже шестая операция.

Пожилой профессор слушал рассказ девушки с замиранием сердца. «Господи, сколько же пришлось вынести этому детскому телу и этой наивной чистой душе», – размышлял он.

К двадцати четырём годам из Глаши получилось удивительное человеческое существо с фигуркой девятилетней девочки, вполне развившимся взрослым интеллектом и по-прежнему детской психикой с её открытостью, безоглядной искренностью, непосредственностью и незащищённостью. Это сочетание несоединимых, казалось бы, свойств в одном человеке являло собой картину настолько трогательную, что совершенно разбередило душу видавшего виды пожилого мужчины. Всё это воспринималось как диссонанс, но не в литературном смысле этого слова, а в музыкальном. Диссонанс в музыке вовсе не тождественен неблагозвучию или, того хуже, какофонии. Он функционален, и многие великие композиторы умышленно использовали его в своих произведениях. Как пример – «Весна священная» Стравинского. Вот таким волшебным диссонансом и звучала Глаша.

Но вернёмся к событиям её дальнейшей жизни после шестой по счёту операции и двух лет тяжелейшей депрессии.