Дорога – это вернуться после

Она спросила это, просто чтобы потешить душу.

– Я бывал в разных краях и видел много всякого, – начал странник. – И взгляд мой искушён диковинным и удивительным. Но твоё королевство поистине впечатляет своей военной мощью и строгим порядком, и всё бы хорошо, – вздохнул он, – но ты взгляни кругом: лето на дворе, а у тебя в королевстве будто зимней стужей веет. Толстые стены хранят от напасти, но они же не впустят весну, а без весны мир не пробудится ото сна, не зацветут деревья, не запоют птицы, не родится новая жизнь.

– Ты глуп! – королева не ожидала подобного ответа и оттого разозлилась. – Оглянись вокруг! Нет места надёжнее, чем моё королевство. Лучшие лучники и дозорные стерегут его покой. Кому нужны цветы и птицы, когда есть безопасность и защита от бед?

– От бед?! – рассмеялся бродяга. – Мир велик и прекрасен, а это всего лишь страшные сказки для маленьких детей. От настоящей беды не спрячешься за высокими стенами, не сбежишь, а вот от жизни – да. Но к чему прятаться от неё, ведь она и дана-то только на время и годится разве что для радости.

Сказочнику было жаль её, и он хотел помочь ей снять с плеч неподъёмную ношу.

– Протяни руку, королева, – смиренно попросил он.

Королева недоверчиво взглянула на нищего старика, но протянула руку открытой ладонью вверх, и старик положил пёстрое перо ей на ладонь. Перо переливалось и горело синим, красным и золотым, так что она невольно залюбовалась, покачивая его на ладони.

– Гляди, – говорил странник, – мир, как это пёрышко, весь лежит на твоей ладони и весь принадлежит тебе: и радость, и печаль, и удача, и невзгоды – что хочешь выбирай. Представь, простым пером ты можешь свободно вершить свою судьбу.

Мудрый странник убеждал и рассказывал, вдохновенно и красноречиво, а королева слушала с сомнением и настороженностью.

– Всем на свете правят слова. Ты можешь сочинить и придумать всё что пожелаешь, любую историю и любой финал, задать какой хочешь сюжет, можешь переписать и исправить то, что вздумается, и всё будет так, как велит твоя рука, в которой ты держишь перо. Сделай это, королева, или перо возьмут чужие руки, и тогда жить придётся в чужой легенде и играть по чужим правилам.

Мудрец призывал и просил, и в его лучистых глазах разгорался горячий, неравнодушный огонь.

– Мир – это сказка, придумай светлую и лёгкую, как свежее раннее утро, – он вложил всё красноречие, отпущенное ему, в свои слова и хотел верить, что девочка на троне его услышала.

Пожалуй, всё, что говорили о мудром скитальце, его таланте и знаниях, и то, о чём даже не догадывались, было правдой. Его слова затронули что-то в душе королевы, и ей отчаянно захотелось ему поверить, чтобы всё было именно так: просто и легко. Но королева не была бы собой, если бы верила каждому встречному.

«Этот словоплёт всего лишь хочет обмануть и запутать меня», – мысль эта встряхнула королеву, как удар грома. Ярость поднялась в её душе, и королева оттолкнула его руку. Перо взмыло вверх и упало на белый мраморный пол.

– Быть сказочником – значит быть лжецом! – бросила она ему в лицо. – И ты один из них, обманщик!

Обвиняя его, она поднялась со своего трона, яростная и грозная, и хрупкая девочка исчезла, скрылась, спряталась за праведным гневом.

– Сказочники не лгут ни единым словом, – тихо отвечал старик, ничуть не смутившись и не сходя с места ни на шаг.

– Но как же так? В сказках со счастливым концом нет правды.

Она сжала руки в кулаки, и лицо её побелело, а нос стал острее.

– От столетнего сна не просыпаются, мёртвые не воскресают, добрые и честные не побеждают хитрых и изворотливых, вечной любви не существует!

Королева сердилась уже по-настоящему, и слова её сочились и злостью, и обидой на таких пустопорожних болтунов, как он.

– Но никто, никто из словоплётов не скажет, как всё было на самом деле. Ведь так! – она требовала ответа у него, за всё, что казалось ей неправильным и несправедливым.

– Всё так, твоя правда, королева, – согласился с ней бродячий мудрец. – В мире достаточно боли и зла, но в противовес ему есть и добро, и свет, и счастье, и любовь, и даже место чуду.

Это простое признание правоты остудило её гнев, отрезвило, как ушат ледяной воды, обезоружило, и грозная правительница, прерывисто дыша, растеряно слушала его.

– Сказочники вкладывают свои слова в нити судьбы, которые плетутся где-то на небесах, – мягко увещевал тот.

– Да, столетний сон нельзя разрушить, и мёртвые не возвращаются в мир живых, но любовь способна прогнать смерть, ведь пока ты кого-то любишь и помнишь, он не умирает по-настоящему, он продолжает жить в твоих мыслях и твоём сердце, – наставительно и утешающее говорил мудрец.

– Добрых и честных хранит судьба, а хитрых и изворотливых настигает неотвратимый рок.

– Да, любовь не может быть вечной, как нет ничего вечного. Всему однажды суждено обратиться в прах и исчезнуть, но она стоит того, чтобы бороться за неё и, возможно, однажды потерять, чем не иметь вовсе, – и глаза старика вновь лучились отголосками радости ушедших дней.

– Не страшно потерять всё, что имеешь: казну, титул и королевство. Страшно потерять себя или даже так и не встретиться с собой, – грустно улыбнулся он.

– Королева, пусть твоя сказка сделает мир лучше и светлее, – голос сказочника звенел под сводами зала, отдаваясь эхом и повторяясь вновь, всё тише, пока не смолк последний отзвук.

А королева так и стояла, не говоря ни слова, хрупкая и потерянная, изумленно глядя в пространство широко открытыми глазами, трогательная и по-детски доверчивая.

– Прощай, госпожа, – тихо сказал сказочник, чтобы не помешать встрече королевы и её души, и незаметно ушёл. А перо осталось лежать на полу, невозможно яркое, нежное, пушистое и невесомое, но – самое обыкновенное перо золотого фазана.

А королева ещё долго думала о том, что сказал ей мудрец, и ещё долго звучали в её памяти его слова. Сумела ли она понять его, разглядеть истину в мозаике его слов, увы неизвестно.

Что было дальше – неясно, с тех пор минуло немало лет, давно стёрлись краски тех дней. Говорят, что королевство стало цветущим и весёлым, но это совсем другая сказка. Сказка старая, а слова – слова новые.

Цербер

История наша начнётся в старом-старом лесу, таком древнем, что и не вспомнить, так ли он стар, как сама земля, или нет. Среди могучих вековечных дубов, чьи некогда стройные ветви и стволы скручены временем в узловатые коряги, потемневшие, покрытые зелёными бархатными мхами и лишайниками; над кривыми корнями, что взрывают землю, пересекая и испещряя тропинки и просеки переплетениями, буграми и ухабами, превращая их в путь, полный препятствий; под кронами, такими высокими и смыкающимися столь плотно, что свет, проникающий сквозь них, становится зелёным.

Хранит этот лес мудрость веков и немало тайн, а разгадает их тот, кто даст себе возможность внимательно присмотреться и прислушаться, а потом подумать об увиденном и услышанном. И, пожалуй, он однажды станет настоящим мудрецом, как и тот, что жил на поляне, окружённой семью камнями.

Поляна так и называлась – Круг Семи Камней, а мудрец был друидом, и никто не называл его иначе. Хотя когда-то давно, тогда, когда жил он ещё среди людей, звали его Финген, но имя это уже многие годы никто не произносил вслух, и оно забылось. Так его и звали – Друид из Круга Семи Камней.

Друид был стар, трудно сказать насколько, ведь друидам подвластна магия, что кроется в природных стихиях, и жить они могут сколь угодно долго. Но этот был стар настолько, что успел прослыть самым мудрым среди всех прочих, а друиды в ту пору не были редкостью. Говорили, что узнал он тайны и земли, и звёзд, и ветра, что летает по миру, и дождевой воды, что приходит с дальних берегов и снежных гор, знал он, о чём молчат рыбы и что думают камни. Не было того, чего он не знал, говорили даже, что он знает ответы на все вопросы и может решить любую задачу.

И те, чью душу терзали неразрешимые проблемы и ужасные сомнения, тревожили неразгаданные загадки, не давали высыпаться по ночам страшные нераскрытые тайны, устремлялись к мудрецу из Круга Семи Камней со своими вопросами, надеждами и чаяниями. Презрев тяготы путешествия, сложности поисков, опасности, поджидающие путников на столь долгой и далёкой дороге, в дремучей, непроходимой чаще леса, и его пугающих обитателей. И никто из пришедших не уходил обиженным, каждый получал то, о чём спрашивал, становился богат мудростью, крылат откровением и силён надеждой. И слава о мудреце-друиде в лесной чаще всё росла и ширилась, долетая до самых дальних уголков мира земного, небесного и даже подземного.

Слава всегда бежит далеко впереди героя, поскольку то, о чём рассказывает один и что слышит другой, может видоизменяться, обрастать неслыханными и небывалыми подробностями, в меру впечатлительности и воображения того, кто слушает. Вот тогда может случиться всякое.

Так и вышло, что однажды, с шумом продираясь сквозь заросли дурманных трав и кусты можжевельника, путаясь в цепком плюще, густо оплетавшем стволы деревьев, с хрустом ломая ветки и сучья огромными лапами, на поляну Семи Камней, поросшую цветами и залитую солнечным светом, затерянную в заколдованной роще, вышел совсем неожиданный гость. Один лишь его вид был способен вселить в сколь угодно смелую душу трепет и суеверный ужас – столь страшен и грозен он был.

Но Друид, вышедший навстречу, ничуть не убоялся странного гостя. Вовсе не потому, что был силён и смел, а лишь потому, что был очень мудр и научился принимать превратности судьбы с благодарностью и смирением. А ещё знал, что тот, кто пришел просить помощи и совета, не причинит ему зла, сколь бы страшен он ни был.

Мудрый старец знал всё обо всём и гостя узнал сразу. А был это не кто иной, как Цербер. Да-да, тот самый Цербер. Огромный, свирепый, трёхголовый страж, что охраняет врата в Царство мёртвых, чтобы его обитатели не могли его покинуть, а живые – войти.

Цербер жил довольно долго на свете, и жизнь его была поистине бесконечной, многое он успел увидеть и узнать, был на свой лад умён и мудр, ибо имел три головы вместо одной. Но место, что он стерёг, было юдолью скорби, прибежищем мрака и печали, где души ушедших тоскуют об утраченном и былом и не имеют надежды вернуться назад. Глядел он на это день ото дня и всегда оставался безучастным и равнодушным к чужому горю, печали и беде, оттого сердце его стало твёрдым, как камень, и не ведал он жалости и сострадания. Часто он поступал согласно желаниям своего каменного сердца, жестоко, эгоистично и нехорошо, но сам не замечал этого.

Старая мудрость учит, что одна голова хорошо, а две лучше. Значит, три головы должно быть совсем замечательно. Но частенько головы Цербера не ладили между собой, и в его душе не было покоя и гармонии.

Одна его голова, та, что была слева, любила философские размышления, латынь и пыльную мудрость веков и знание ставила превыше всего прочего.

Вторая голова, та, что росла справа, любила всё самое прекрасное, любовалась всем необычным и изысканным и красоту почитала главным мерилом всего в мире.

А третья голова, та, что была посередине и имела самую крепкую связь с каменным жестоким сердцем, ведала злыми замыслами и планами, считала лишь грубую силу решением всего, а также была уверенна, что, кто сильный, тот и прав, а благими намерениями вымощена дорога в ад.

И всё бы ничего, но что бы ни происходило, тут же у каждой головы возникало мнение на этот счёт, и, конечно, оно не совпадало ни с одним из предложенных. Головы его всё время между собой спорили, и оттого стоял такой шум, гвалт и тарарам, что Цербер свирепел ещё больше и сильней. Ни в чём у его голов не было единства, а вот Цербер был одним целым, хоть и с тремя головами. Тяжело было ладить ему самому с собой. И так он намаялся и извёлся, не зная, что делать и как поступить, что, едва прослышав от шептавшихся меж собой душ о Друиде, способном дать нужный ответ, со всех ног поспешил в старый лес. Конечно, сначала выведав угрозами и хитростью, где этого мудреца искать.