Кортик капитана Нелидова

Какова-то нынче Тверь? Узнаю ли я её? Нет нужды гадать, потому что наверняка не узнаю, потому что не доживу до встречи. Родную Тверь, как и многие веси Руси, подкосила, подмяла Великая война.

Но запахи цветущих садов и реки, гудки пароходов и шелест велосипедных покрышек я помнил каждую минуту. В окопах и за штабной работой, в опасных вылазках на нейтральной полосе и в пропахших карболкой госпиталях я помнил звоны Тверских колоколен и шелест бального платья Ларисы. Да-да, в Твери давали балы, но мы на тот момент вполне гражданские шпаки жались по углам, не решаясь соперничать с форсистыми юнкерами. А те кружили наших барышень…

* * *

– Ты помнишь Ларису?

Мой вопрос показался ему неожиданным или волнующим – я не смог понять. Но он завозился, задвигался и ушёл от ответа самым мастерским способом:

– Прости… я вдруг вспомнил… У меня есть хлеб! Немного, но он намазан настоящим сливочным маслом. Вот!

В темноте непосредственно перед моим лицом возникло светлое пятно. И я почувствовал аромат настоящего сливочного масла. Неподдельный, мощный, зовущий, он заглушил все доминирующие в подвале запахи: кирзы, грязных портянок, мочи, гнилостный дух старой соломы, несвежий дух давно немытых тел, плесени, сырости – всю гамму окопно-фронтовых ароматов. Поперхнувшись сливочно-масляным ароматом, я закашлялся.

– Прости. Я привык к окопной вони, к пороху и кровище, а от масла отвык. – Юрка, как обычно угадывал мои мысли. – Ешь же!

Я взял в руки свёрток. Нечто было завёрнуто в чистую салфетку. Настоящую льняную салфетку. А под салфеткой – пергамент.

– Ну же! Бери! – торопил Юрий. – Разворачивай!

Я развернул.

Что-то зашелестело, и пахнущая порохом рука поднесла к моему носу кусок настоящей, щедро смазанной маслом сдобы. Мой рот наполнился слюной, а глаза слезами.

– Ты специально принёс это мне? – задыхаясь спросил я.

– Узнаю друга Ваню. Ты всё так же романтичен. Ну скажи на милость, дружочек, как я мог знать, что ты сидишь в подвале Псковского Чека?

– Не мог. Значит, ты здесь случайно. Но какими же, чёрт тебя возьми, судьбами?

– Шёл мимо. Краем уха услышал о вчерашнем расстреле балаховцев. Сорока на хвосте принесла, дескать, в подвале ещё кто-то остался. Вот я и зашёл.

– Но я…

– Я знаю, ты стал красным.

– Твой тон означает, что ты на стороне монархистов. Что ж, это вполне предсказуемо.

– «Всё смешалось в Датском королевстве»! Родовые дворяне дерутся за красных, а разночинцы на белой стороне!

Он засмеялся. В полумраке блеснули его жемчужные зубы.

– Красный ты или белый – для меня это ничего не меняет. Я помню Тверь. Наш кружок, юность. Всё помню. Теперь же каждый из выживших блуждает впотьмах.

Суть последней фразы противоречила его уверенному тону. Уж он-то точно не блуждал. Уж он-то ясно видел цель. Юрий говорил что-то ещё, но я, снедаемый сытой сонливостью, уже не вполне осознавал смысл его слов. Моё железо вдруг сделалось невыразимо тяжёлым. Стоило немало труда приподнять обременённые кандалами ноги, чтобы кое-как уложить их на нары.

– Я осёл! – вскричал он. – Твои кандалы. Постой! Сейчас!

Он возился недолго. Металл скрежетал, соприкасаясь с металлом. Вскоре я почувствовал, как железная хватка на моих запястьях и лодыжках ослабевает.

– Ах, ты жертва термидора… Ну всё. Свободен!

Кандалы тяжело ухнули на каменный пол. На миг мне почудилось, будто вместе с ними я утратил и свои конечности, настолько им сделалось легко.

– История о том, как я сделался красным, и смешна, и банальна одновременно. Примерно так же разочаровываются в страстной любви. Рассказывать долго. Слушать скучно.

– Я готов слушать. Делать-то всё равно нечего.

– Постараюсь уложиться до рассвета.

Я примолк, прислушиваясь к тишине нашего подземелья. Никаких опасных звуков. Лишь потрескивают остывающие уголья в печке.

– За соглядатаев не волнуйся. Часовой спит. Твой сокамерник – тоже. Итак?

* * *

– Итак, я перешёл к белым вместе с отрядом Булак-Балаховича. Так уж получилось. Не внезапно, нет. Балахович имел предварительную договорённость с фон Розенбергом[7 - Гвардии ротмистр В.Г. фон Розенберг в конце 1918 года – начальник штаба Особого Псковского добровольческого корпуса, в дальнейшем преобразованного в Северо-Западную армию.].

– С ротмистром фон Розенбергом я встречался в Петрограде. Присутствовал при его переговорах с представителем германского командования. Ротмистр Розенберг – честный офицер и вполне приличный человек. О чём ему договариваться с такой мразью, как Балахович?

Я вскочил. Перед глазами запрыгали белые сверкающие зайчики. Железо под моими ногами зазвенело.

– Юрка! Ты тоже участвуешь в этом!

Удар в грудь отбросил меня обратно на нары. Грохот получился ужасный, и мы оба затихли, прислушиваясь к темноте. Я слышал только скрежет собственных зубов – больше ничего.

– Какой ты горячий! – прошептал он едва слышно. – Да, я участвую. А что? Есть иной выбор?

– Выбор всегда есть. Например, умереть, – прошептал я.

– То-то я и смотрю. Ты не умирать ли собрался?

Смущенный его проницательностью, я затих. Действительно, мысль о смерти не казалась мне такой уж глупой. Смерть – возможный выход на все случаи жизни. Нет, я никогда не одобрял самоубийц. Но в наше бурное время возможностей умереть всегда предостаточно. Причём умереть красиво, защищая правое дело.

– Всё же я не пойму, Иван. Ты подался к красным, разочаровавшись в белом деле, или наоборот?

Он прикоснулся к моему лбу ладонью, безошибочно найдя его в кромешной темноте. Ах, похоже я погрузился в рассуждения о смерти, не заметив, что говорю вслух.

– Белое дело? Не сказал бы, что оно такое уж белое. Больше пятен, чем белизны. – Я отшатнулся, оттолкнул его руку. – Русскую землю попирают оккупанты. Армия генерала Краснова сформирована при содействии австро-германских оккупационных войск. На Украине по приблизительным прикидкам было двадцать пять вербовочных пунктов…

– Ты хорошо информирован… Двадцать пять вербовочных пунктов! Сам считал?

– Постой! Твой фон Розенберг, прежде чем передать командование фон Нефу[8 - Генрих Генрихович фон Неф (1880–1950) – полковник лейб-гвардии 4-го Стрелкового полка, герой Первой мировой войны. Участник Белого движения в чине генерал-майора. С ноября 1918 года по январь 1919 года временно командовал Отдельным Псковским добровольческим корпусом.], вел переговоры с германцами. Для этого в Петроград специально откомандировали некоего гауптмана. Фамилия не называлась, но он встречался в членами некоей гвардейской офицерской организацией…

– В Питере?

– В Питере.

– Зачем ты мне это рассказываешь?