Вяземская Голгофа

– Мне тяжело…

Тимофей выпустил её из объятий, приподнялся, давая ей свободу.

– Я получила письмо от Кости.

– Он жив?!

– Скорее всего, мертв… Как мы и думали… или без вести пропал… Ты же слышал, что говорил Прожога о судьбе приграничных аэродромов. И Левушка был с ним. Левушка…

Тело Веры содрогнулось. Тимофей отпрянул. Вера уселась, обняла руками дрожащие колени. Её бил озноб. Тимофей заметил в её руке скомканный листок.

– Письмо?

– Да. Послание с того света.

Вера распрямилась, разложила исписанный правильным почерком тетрадный листок на хвое. Она оглаживала письмо ласковыми движениями. Тимофей неотрывно смотрел на её дрожащие пальцы, стараясь разобрать слова.

– Вот, – Вера наконец протянула ему дрожащий листок. – Сам почитай. Я уж не могу. Оказывается, и мертвецы умеют письма писать.

Тимофей принялся читать.

«Здравствуй, Вера. Надеюсь, ты жива и прочитаешь это письмо. На этот раз я действительно прощаюсь с тобой. Самое горячее моё желание сейчас, чтобы ты пережила эту войну. Это будет непросто, но ты живи. Пожалуйста, живи. Пока война не кончится, не вспоминай о нас. Вспомни потом, после Победы. Лев сейчас со мной. И он присоединяется к каждому моему слову. Сегодня каждый из нас уже сделал по два вылета. Мы оба: и Лев, и я, вернулись на аэродром живыми. Но скоро опять поднимемся в небо. Будем бить гадов. А если нас не станет, ты поработаешь за всю нашу семью, родная. Тут случилась оказия. В вашу сторону едет один надежный человек. Он взялся разыскать тебя и передать письмо. Я хочу, чтобы ты узнала, как мы со Львом прожили эти последние дни.

Приближение войны мы чувствовали заранее. Немцы стали вести себя нахально. Часто пересекали линию границы. Первого я подбил ещё до войны. Вечером двадцать первого июня мы с Николашей и Гречишниковым шли одним звеном вдоль линии государственной границы. Получили приказ: если увидим, что немцы нарушили границу, сбивать. Закат был красив, родная, а немец нахален. Я просто ударил из ШКАСов по кабине. Летчик мертв. Самолет воткнулся. Вот так я сбил свой первый самолет ещё до начала войны. Двадцать второго числа я сделал девять вылетов. За мной в тот день осталось две победы, родная. А всего наш полк сбил тридцать пять самолетов. Николаша всегда со мной в одном звене. Штурмовкой в эти дни не занимались. Все силы бросили на отражение авианалетов.

Ты будешь воевать, родная. Вероятно, появится возможность осуществить свою мечту – пересесть на истребитель. Если это случится, опасайся “сто девятых” “мессеров”. Их излюбленная тактика – атака с превышения с последующим уходом “горкой” вверх. У наших “ишачков” нет шансов догнать “мессершмитт-109”. Если доведется летать на “ишачке”, постарайся навязать схватку в горизонтальной плоскости. Становись врагу в хвост, чуть ниже, чтобы он не мог видеть тебя. Если имеешь дело с бомбардировщиками, опасайся стрелка. Его убей первым. И вообще нападай первая, показывай отвагу и моральное превосходство коммуниста над фашистом.

В эти последние минуты думаю только о тебе. Мы не ладили в последнее время. Оба виноваты. Но сейчас, перед лицом опасности, я думаю, что виноват больше. Ты просто знай: я помню всё хорошее. Помню баньку у тихой реки, со странным названием Ночь. А ты помнишь?

Вот моё последнее напутствие. Желаю побед и долгой жизни. Твой Константин Кириленко».

Под твердой росписью Кости стоял корявый мальчишеский росчерк. Это Левушка приложил руку. Тимофей поднял глаза на Веру. Её лицо стало похоже на иссохший, осенний лист.

– Он перепутал, – сказала она. – Опять всё перепутал. Река называлась Тьма. Мы с Костей впервые встретились к этих местах.

– Он хочет, чтобы ты жила, – напомнил Тимофей.

– Хотел.

– Ты же веришь в загробную жизнь.

– Погибшие на войне солдаты попадают в рай. – Вера отвела глаза.

– Ты бредишь, – вздохнул Тимофей.

Зажигалка и мятая пачка папирос «Зефир» отыскались в кармане галифе. Тимофей закурил. Тлеющий огонек папироски оказался слишком слаб. Письмецо с того света никак не хотело гореть. Даже пламя зажигалки поначалу оказалось бессильным.

– Бесполезно, – проронила Вера. – Прожога всё знает. Он сам передал мне письмо. Ты видел генерала, того, что прибыл из-под Вязьмы, Лукина? Его штабные привезли целую сумку бумаг. Письмо отыскалось среди них. Лукин сам мне передал. На глазах у Прожоги. Ничего не боится!

– Да кто такой Прожога?! – Тимофей закашлялся, будто задохнулся собственным гневом.

Не слушая возражений, Ильин поднял Веру на ноги.

* * *

Дымы иссякали. Похоже, аэродромной обслуге удалось справиться с пожарами. Но крики раненых всё ещё слышались отовсюду.

– Куда идти? – растерянно переспросила Вера. – Надо помочь своим. Раненым. Ты слышишь? Они кричат! А если новый налет? Ведь он будет? Обязательно будет!

Её всё ещё донимал озноб.

– Мы должны взлететь! – возразил Тимофей. – Встретим лаптежников в воздухе. Я снова подниму мессер, а ты останешься на земле оплакивать своих. Вот только горючее…

Топливный склад всё ещё горел. Вера молчала.

– Честно говоря, я не понимаю, – не унимался Тимофей. – Вы расстались. Жили врозь, служили в разных частях. Сын взрослый. Конечно, я понимаю…

– Не понимаешь. У тебя никогда не было семьи.

– Вы с Костей не жили. Ты спала со мной. И сейчас спишь. Вот только Левушка…

– Это ты такой человек. – Вера мельком и очень недобро глянула на него. – Ты летун в прямом и переносном смыслах. Если не сложится с одной женщиной, ты перейдешь к другой. Не сложится с другой, перейдешь к третьей. В тебе нет глубоких чувств. Ты и в Бога не веришь, и люди для тебя – хлам! Ты думаешь, я забыла ту девочку? Как её звали? Оксана? Клава? Ксения!

Верино раздраженное шипение превратилось в крик. Лицо её неприятно исказилось, стало совсем некрасивым. Пришлось запеленать её в плащ-палатку. Злоба отняла у неё последние силы. Она смогла лишь несколько раз укусить Тимофея, пока он втискивал её в узкую дверь блиндажа. Она снова сопротивлялась. Больно пинала его подкованными сапогами. Может быть, она сможет стать прежней? Так скучно обнимать тряпичную куклу!

Откуда ни возьмись явился Анатолий Афиногенович. Тимофей долго смеялся, рассматривая его. Голову и шею штурмана покрывала плотная, похожая на летный шлем повязка. На лбу посеревшие от копоти бинты набухли алой кровью.

– Вот видишь, командир, ещё и голову зашибло осколком. Не смог уберечь сапер!

Тимофей хмуро курил у входа в блиндаж.

– Тебя искали, – не отставал штурман. – Объявили приказ по полку: перебазироваться под Волоколамск, на запасной аэродром. Летчикам – на своих самолетах. Для аэродромной обслуги пришлют транспорты. Генерал-лейтенант убыл со всей своей свитой.

– Запасной? – Тимофей уставился на штурмана. – А этот какой? Скомороховский аэродром и есть запасной!

Тимофей махнул рукой в небо.

– Объявили приказ, – твердил свое Анатолий Афиногенович. – Пока ты с бабой занимался, объявили приказ…

– Вера Кириленко – не баба. Она летчик-ас! – рявкнул Тимофей. – И я не валандался с ней!

– Зачем ты ерепенишься? – глаза штурмана смотрели на него с опасливым любопытством. – Посмотри, сколько народу погибло! Прожога умаялся считать потери. Дай-ка лучше папиросу. У тебя ведь есть?

Тимофей извлек из кармана галифе мятую пачку «Зефира». Закурили. Вдали, меж стволами прореженного бомбежкой леса, рычали, колыхаясь на глубоких ухабах, черные тела штабных «мерседесов». Следом чадила выхлопом полуторка. Солдаты роты сопровождения сидели в кузове плечом к плечу, прямые, словно каждый аршин проглотил. Вереница машин двинулась на юго-запад, в сторону осажденной Вязьмы. Эх, и не боится же Лукин перемещаться по неспокойным дорогам!

– Лукин не робкого десятка офицер, – проговорил Анатолий Афиногенович. – По Москве его помню. Как он тебя вздул тогда!

Штурман засмеялся, болезненно кривясь. Пятно засохшей крови на его повязке снова сделалось влажным.