Бриллианты безымянной реки

– Ах, и я знаю! По осени человек живёт смеясь, а по весне облизываясь – так говорят люди саха. А этот человек… – Оспин указал на меня. – Тоже знает множество пословиц. Итак, весной заключённые умирали сотнями. Бывало, в день по десять человек. А экскаваторов тогда не было, чтобы могилы рыть. Всё вручную делали…

– Тер-Оганян умер осенью.

– Осень – иное дело. Осенью покойников меньше.

– Крамольные вещи говоришь, Осип, да ещё посреди улицы. Думаешь, дальше Ч. не сошлют?

Оглушенный, я слушал их речи, пожалуй, не понимая и половины. Гнев душил меня. Кулаки мои время от времени сжимались, но я терпел.

С виду Архиерееву не менее семидесяти лет. Впрочем, все, кому больше пятидесяти, включая и мою мать, и самого Цейхмистера, представлялись мне глубокими стариками. На старика невозможно поднять руку, но гневу необходимо дать выход, иначе он разорвёт тело и разум изнутри, как заряд динамита. Пока гнев выскакивал из меня бессвязными воплями, в которых смешались моя тоска по отцу, обида на мать, растущая неприязнь к карьеристу Цейхмистеру. Поминал я и Канкасову, хоть последняя, казалось бы, не имела к делу никакого отношения. В смятении я и не заметил, как рогатое животное подобралось ко мне поближе и огромным шершавым языком слизнуло с моей ладони клок газеты с автографом Архиереева, при этом больно наступив на мою ногу тяжёлым своим копытом. Я вскрикнул от боли, а потом оказался на земле, в пыли, под мохнатым брюхом рогатой скотины. Гнев мой мгновенно сдулся, уступив место пронзительной боли. Мне казалось, будто болит всё тело от макушки до пяток, словно по мне прокатился тягач на гусеничном ходу.

– О! Если б тягач, то ты б сейчас не стонал, – ласково пояснил мне кто-то.

– Мне больно, Господи! – воскликнул я.

– Ты преувеличиваешь. Я не Бог. Скорее наоборот. – В голосе неизвестного послышались знакомые насмешливые нотки.

– Бога поминает, а сам небось комсомолец, – заметил другой голос не без ехидства.

– Не комсомолец, а кандидат в члены… Цейхмистер…

– Ух, ты! Кандидат! Самого Цейхмистера родич! – произнёс второй голос, как будто бы с испугом.

– Тем более! Мой тебе совет: Бога нет, а если и есть, то всуе его лучше не поминай, – сказал первый голос.

– Тем более здесь, – поддержал первого второй. – Вы в Якутии. Здесь православный и католический Боги не имеют силы. Зато партия, ну, она везде партия. А мы-то с тобой беспартийные, капитан. Поэтому для нас с тобой только божества народа Саха и есть начальники. Как думаешь, капитан, он слышит нас?

– Мама… мне надо на переговорный пункт… Сообщить маме…

– Это дело. Надо так надо, – серьёзно ответствовал второй голос.

– Полей на него водичкой, и надо доставить его на переговорный пункт, – распорядился первый. – Нехорошо, если о нём станут раньше времени беспокоиться.

– Сюда бы Георгия. Какой-никакой, но он всё-таки врач.

– Да, врач. Накрутить твоему оленьку рога, чтобы впредь не лягался.

– А я ему говорил: не подходи к оленю спереди…

Поставив меня на ноги, они разбередили немного поутихшую боль. У якута оказалась полная фляжка очень холодной воды, и всю её он вылил мне на голову и за шиворот. А потом меня посадили на оленя. Строптивое на вид животное, поддавшись ласковым уговорам своего хозяина, безропотно приняло на свою спину столь нежеланную для себя ношу. Не имея опыта верховой езды, я ужасно страдал теперь уже не только от духоты, но и от боли, которая теперь локализовалась в области рёбер с правой стороны. Осип вёл животное под уздцы, постоянно беседуя с ним на не понятном мне языке. Мы следовали по пыльным улицам между одинаковыми длинными бревенчатыми бараками в один или два этажа. На одном из перекрёстков Архиереев исчез, но вскоре вернулся уже в сопровождении известного мне ветеринарного врача. Этот последний, мрачнее тучи, наскоро ощупал мою страдающую грудную клетку.

– Скорей всего, перелом рёбер, – констатировал он. – Тугая повязки и госпитализация. Ему нужен покой.

– Сначала переговорный пункт, – простонал я.

– Ему надо поговорить с мамой, – добавил Осип.

Георгий усмехнулся:

– С мамой, так с мамой.

И мы двинулись дальше.

* * *

Так я пересёк посёлок Ч. верхом на северном олене. При этом меня сопровождала целая процессия. Впереди шествовал якут по имени Осип с уздечкой в руке. Рядом со мной, страхуя от возможного падения со спины северного оленя, шёл старик по фамилии Архиереев, которого все почему-то называли капитаном. Замыкал шествие мой нечаянный знакомец – ветеринарный врач по имени Георгий, неведомо откуда возникший и всё такой же серьёзный.

Сквозь боль, приносимую каждым вздохом, сквозь сетку накомарника, сквозь страдания, причиняемые невыносимой жарой, моего слуха достигали обрывки оживлённого разговора, который вели между собой Георгий и Архиереев.

– Он видел деньги?

– А то! Думаю, к деньгам у него большой интерес. Уверен, он их даже пересчитал.