Вяземская Голгофа

– Теперь будет пятно! – вздохнула Ксения. – Эх, Клавка!

– Не волнуйтесь, девушки! – Летчик широко улыбнулся. Сердечко Ксении ёкнуло. – Я всё исправлю.

Он перегнулся через Клавдию. Глаза его оказались совсем близко. Серо-голубая, с редкими черными искорками и тёмной каймой радужка, дурманящие ароматы одеколона и сидра. Как тут не потерять голову? Не убирая рук с коленей Клавдии, он склонился к груди Ксении. Одно ловкое движение – и кусок студня молниеносно исчез с белой ткани, не оставив на ней ни пятнышка. Летчик сглотнул, облизнулся, но отстраняться не спешил.

– Как же хорошо от тебя пахнет булочкой! – прошептал он. – Ты ведь где-то неподалеку живешь?

– Да, – пискнула Ксения. – Здесь и живу. На Нагорном поселке.

Она растерянно, будто ища поддержки, уставилась на Клавдию, но та о чем-то оживленно разговаривала с женой Анатолия, которая расположилась как раз напротив них.

– Я живу через три дома, и сейчас…

Она осеклась. Ильин отстранился и больше не смотрел на неё. Всё внимание летчика занимала красивая жена полковника Героя Испании. Летчица о чем-то говорила. На её гладко зачесанных, блестящих волосах поигрывали зеленые блики.

– Немцы не могут напасть! Вы не правы, Вероника Аркадьевна!

– Польша, Нидерланды, Люксембург, Франция, наконец. – Мать Клавдии разволновалась не на шутку. – Фашисты бомбят Лондон.

– Дался вам этот Лондон, – тихо сказал кто-то возле двери.

– Какое вам дело до распрей капиталистического мира? – фыркнула Вера. – Немцы – культурная нация. Шиллер, Гёте, Бетховен! Они по-прежнему ценят своих классиков. Верно, Костя?

Когда она повернулась к мужу, положила ладонь на его грудь, Тимофей вскочил с места. Стул с грохотом опрокинулся. Клавдия ахнула.

– Мы были в Германии, – подтвердил полковник. – Общались с немецкими летчиками. Это настоящие люди. Победители.

– Германия не нападет на СССР, – повторила Вера. – Это говорю вам я, жена полковника Кириленко! Я заявляю со всей ответственностью коммуниста – войны с немцами не будет!

Под зеленым абажуром повисло неловкое молчание.

– Ты заговариваешься, Вера! – внезапно рявкнул Тимофей. – Немцы верят Гитлеру больше, чем христианским заповедям. Они поклоняются фюреру, как божеству. Они верят в его мощь, а во имя веры ещё и не то можно сотворить. Они не побоятся. Они нападут, и нападут скоро.

Тимофей кричал. Девушки сидели, смиренно сложив руки на коленках. А под зеленым абажуром внезапно всё изменилось, возникли новые лица. Хозяйка уже не присматривала за ними. Мать Клавдии поднялась, выбежала из комнаты. Кто-то из мужчин – вероятно, сам Генка – последовал за ней. Хлопнула входная дверь. Почему хозяева в разгар веселья выскочили из квартиры? Клавдия тоже поднялась, поспешила в угол, к окну, туда, где стоял патефон. Она недолго перебирала пластинки. Звуки медленного фокстрота подняли гостей на ноги. Кто-то топтался на небольшом пятачке, возле двери. Остальные пошли танцевать в прихожую.

Вернулись хозяева, принесли табуреты. Новых гостей супруги Наметовы посадили между собой. Один из них, восточного вида, смуглый, крупный мужчина, чрезвычайно заинтересовался закуской. Отведав говяжьего языка, закусив прозрачную, рубиновую наливку свекольным салатом, он уставил на Ксению темные с поволокой очи.

– Чья это девушка? Ваша дочь? – спросил он.

– Да это ж подружка нашей Клавдии. Вместе учатся в Институте философии, литературы и истории имени Чернышевского. Гуманитарии. – Отец Клавдии, мастер кирпичного завода, говорил торопливо. Белоусый, кряжистый старик с нарочитым подобострастием наполнял быстро пустеющую тарелку нового гостя.

Второй гость – неприметная, молчаливая и пронырливая с виду личность, закусив на скорую руку, без лишних церемоний обежал всю квартиру Наметовых. Он осмотрелся, цепляясь острым взглядом за каждое лицо. Он обследовал каждый предмет. Он прислушивался пока наконец не остановился возле Веры Кириленко и та не положила руки ему на плечи. Они закружились в фокстроте. Легкий подол шелкового платья, подобно виноградной лозе, обвил, яловые, до блеска начищенные голенища.

Клавдия со вздохом облегчения опустилась на соседний стул. Ксения наклонилась к самому уху подруги. Чувствуя напряжение Клавдии, старалась говорить как можно тише.

– Кто это?

– Клепчук и Леонтьев, – едва слышно отвечала та. – Он ну…

– Что?

– Один – майор, другой – старший майор госбезопасности, – пояснила Клавдия.

Пары чинно танцевали. Клавдию пригласил соседский парнишка – студент Политеха. Вера Кириленко танцевала с щупловатым Клепчуком третий фокстрот кряду. Из прихожей слышались беззаботный смех и шарканье нескольких пар ног. Леонтович, похоже, решил основательно надраться. Да тут ещё хозяин дома взял его в оборот. Отец Клавдии пустил в ход всё свое пролетарское обаяние, применив к тому же хорошо проверенные средства – четвертьведерную бутыль самогона и стограммовые граненые стаканчики. В прямоугольных гранях стаканов отражался зеленый шелк абажура. Мутная жидкость, попадая из бутыли в стакан, приобретала красивый фисташковый оттенок. Леонтович пил, старик Наметов подкладывал ему на тарелку снедь. Они говорили о новых марках проката, о трамвайной линии, прокладываемой от Даниловского рынка к Нагорному поселку, о будущей зиме, которая обещает быть чрезвычайно холодной. Мелодия фокстрота то замедляла темп, то убыстрялась. Леонтович сыто рыгнул и, ухватив руку старика Наметова за запястье, решительно пресек попытку вновь наполнить его стакан. Нет, похоже, надираться он не желал.

– Чем думаешь заниматься после окончания вуза? – спросил он Ксению.

– Переводами. Немецкий. Испанский, – быстро ответила Ксения.

– Такие специалисты нам понадобятся, ик. Скоро понадобятся! – Леонтович ещё раз громко икнул. Наверное, все-таки надрался. – Хорошие работники, матери семейств. Ты готова стать матерью, девушка?

Откуда выскочил летчик? Возник внезапно, будто выпущенный из катапульты.

– Ты чё к девушкам пристаешь, старший майор? Где твой моральный облик офицера? Без жены на вечеринку приперся? Если по служебной надобности, то зачем самогон трескаешь? Взыскания не боишься? И не с таких, как ты, лычки срывали! Думаешь, в гражданское платье оделся и уж можно к девушкам приставать?

Тимофей вопил, брызгая слюной. Ревность, невыносимая тупая боль мешала ему как следует рассмотреть врага. Да и на что там смотреть? Мышь-полевка, серая, неказистая, недолговечная тварь. Шаткий каблучок кудрявой девчушки-студентки раздавит такую без затруднения. А эта тварь Веру держит руками. Обеими руками! Эх, полковник! Герой! Тебе бы только небеса таранить!

– Клепчук! – ревел Тимофей. – Да разве тебе устав с чужими женами вытанцовывать позволяет? Фокстрот – танец непманов и буржуев. А ты, Клепчук, коммунист и офицер.

Патефон умолк. Из ярко освещенной прихожей в столовую, подслеповато щурясь, заглядывали оживленные лица.

– Включите же музыку! – попросил кто-то. – Петра Лещенко! В нём-то ничего зазорного, чай, нет?

На указчика зашикали. Гости настороженно ждали продолжения скандала.

– Зачем буянишь, Ильин? – шлепая губами, спросил Леонтович. – Мало тебе недавних похождений? Снова хочешь «на губу»? У нас на каждого дело заведено. Родина помнит, как ты в тридцать шестом куролесил перед отправкой сам знаешь куда. Тогда генерал Лукин[1 - Генерал Лукин Михаил Федорович. В 1935–1937 годах – военный комендант Москвы.] тебя отмазал. Героем себя считаешь? А я скажу тебе так: нет у нас героев!

– Как это: нет героев? – проговорил кто-то в коридоре.

Возможно, это полковник, муж Веры Кириленко, осмелился прекословить старшему майору госбезопасности. Но Леонтович, казалось, никого не слышал, кроме себя.

– У нас здесь и сейчас есть только один герой. Один на всех. И герой этот – наша социалистическая отчизна.

Ксения заметила, что и Клепчук, перестав кружить Веру, вперил в Тимофея сверлящий взгляд. На лице летчицы застыло пренебрежительно-брезгливое выражение. Ни мина надменности, ни плотно сомкнутые поджатые губы не портили её черт. Ксения вздохнула.

– Ты, Ильин, лучше бы девушку на танец пригласил, – продолжал вещать Леонтович. – Посмотри какая! Кудряшки-воротнички, немецкий, испанский. Дай девушке отдых от наук. Нашей стране нужны новые солдаты! Правильно, старик?

Леонтович опустил руку на плечо хозяина дома. Старик Наметов согласно закивал.

– Должны рождаться и новые солдаты, и новые мастера, такие как… – Похоже, Леонтович или забыл, или вовсе не знал имя хозяина дома.

Ксения встрепенулась. Она схватила Тимофея за руку, просительно глянула на Клаву, и та поспешила к давно умолкшему патефону. Грянул быстрый фокстрот. Заскучавшие было гости снова убрались в прихожую. Ксения потянула Тимофея за собой.

– А и правда, пойдем! – буркнул тот. – Ты как относишься к апельсинам?

– Очень люблю!

И он сунул в брючные карманы пару оранжевых плодов.