Вяземская Голгофа

В прихожей было тесно. Танцующие сталкивались боками, терлись спина о спину. Никому не хотелось возвращаться в комнату, где кружились Вера Кириленко с Клепчуком и ещё одна, самая отважная из пар.

– Не здесь! – решительно заявил Тимофей. – Айда на улицу!

Ксения повиновалась. Они слетели вниз по вонючей лестнице. Прежде чем выскочить наружу, Тимофей с громким треском прикрыл дверь квартиры Резаевых.

– Ой! – пискнула Зухра.

– Так тебе и надо! – засмеялась Ксения.

Они выбежали в заросший тополями двор. Над их головами, сквозь редкие пока кроны, светила огоньками труба кирпичного завода.

– Куда пойдем? – спросила Ксения.

– К тебе.

– Может быть, здесь потанцуем? Слышишь музыку?

Из открытого окна Наметовых слышались звуки фокстрота.

– Ах, Катя-Катенька!.. – принялся подпевать Тимофей.

* * *

Белая кипень яблонь бушевала над дощатыми оградами. Воздух был напоен ароматами растений. Трещал соловей. Звуки фокстрота ещё долго преследовали их, а Тимофей бежал прочь. Так спасается от проливного дождя бестолковый, позабывший о зонтике пешеход.

Как унять боль? Где спрятаться? Нагорный поселок невелик. Стань среди улицы, вертись волчком, всё, что увидишь – пыльные кроны тополей и фабричные трубы над ними. Двух- и трехэтажные дома можно по пальцам пересчитать. Остальное – домишки-пятистенки с двухскатными крышами. Эти утопают в майском цветении, а он, Тимофей, захлебывается собственной ревностью. Девчонка тянет его в калитку. Наверное, здесь она живет: половина дома в три окна, остекленная веранда, посыпанный щебнем двор. На дворе, под навесом – штабель дров, куча угля. Угольная пыль повсюду. В центре двора – качели на покосившихся столбах. В углу двора – летняя кухня. Девчонка тянет его к обитой дерматином двери.

– Погоди! – смеется он. – А апельсины?

– Дома съедим, – недоумевает она.

– Они не для еды! Хочешь я выжму из них сок?

– Хочу!

– А не побоишься?

– Я? – Она снова недоумевает. Забавно.

Тимофей оглядывает двор.

– Встань-ка спиной к дровнику, – распоряжается он, и девчонка послушно становится спиной к угольной куче. Тимофей кладет ей на макушку апельсин, расстегивает кобуру, снимает ТТ с предохранителя.

– Ой! – смеется девчонка, а в глазах страха нет.

Молодец! Тимофей отступает, прижимается спиной к низкой юбке веранды. Большой двор! Шагов в двадцать в ширину. Тимофей прицеливается. В рассветных сумерках оранжевый плод чужой страны ярок, подобен упавшей с неба звезде. Хлопок выстрела спугивает пугливых котов на крыше летней кухни и те с истошным мяуканьем разбегаются в стороны. На волосах и лбу девчонки – сок апельсина с волоконцами мякоти. Она смеется, вытирает пальцами сок, облизывает ладони, шепчет:

– Ещё!

Тимофей водружает второй апельсин ей на макушку. Ему уже становится скучно. Он целится, мажет. Пуля зарывается в уголь, вздымая в воздух облачко черной пыли.

– Ещё! Ну же! – настаивает девчонка.

– Больше нельзя. Патронов нет, – Тимофей застегивает кобуру.

Сени пахнут семейным уютом. В углу, под вешалкой – груда обуви. Сапоги, туфли ботинки. Девчонка разувается, кидает свои туфлишки в кучу. Тимофей стягивает сапоги.

– Все уже спят, но мы будем пить чай. Ведь у Наметовых не напились, – шепчет она.

Не напились? Тимофей смеется. Уж он-то напился вдосталь. Налился горечью да болью с девчачьим сидром пополам.

Почти всё пространство кухоньки занимает большая беленая печь. На ней, за ситцевой занавеской, кто-то громко сопит.

– Кто там? – спрашивает Тимофей.

– Это один несчастный человек, – отвечает девчонка. – Мама приютила его. В теплое время года он живет в летней кухне. Но сейчас ещё бывает холодно ночами и он спит на печи.

– Да кто ж таков?

– Инвалид Гражданской войны. Старик.

Девчушка оглядывает кухоньку. Ищет подходящую посуду, находит лишь стаканы да чашку с отбитой ручкой. Сейчас ради него выставит лучший сервиз. Добрая. Экие забавные у неё кудряшки, а личико серьезное. Глаза блестят. Пожалуй, хороши эти глаза, но не такие глубокие, как у Веры. Эх, потонул он в омуте! Неужто навек пропал? Ах, Вера, хоть бы раз за весь вечер посмотрела ласково. Хоть бы заговорила! О чем угодно! Так нет же! Муж явился! Герой! А он, Тимофей, разве не герой? Из-за занавески вылезло косое суконное рыло. Мужик ли баба – не разберешь.

– Ты кто? – устало спросил Тимофей.

– Это ты кто, – отозвалось рыло. – Таскается всякая шваль по чужим кухням. Спать мешает.

Тимофей крякнул. Сунул в рыло кулаком, оно убралось за занавеску. Нашел на подоконнике недопитую поллитровку. Допил. Стало немного легче.

Из комнат прибежала, звеня посудой, девчушка. Зарозовела, глазки блестят пуще прежнего. Спрашивает смущенно:

– Ничего, что старая заварка?

Эх, придется ещё и чай пить!

– А давай притворимся, что мы любим друг друга? – смеется Тимофей.

– Как это? – она в смятении.

Чашка вырывается из её рук. Тимофей ловким движением ловит её, не дает упасть на пол.

– А так. Я тебя научу. Ты ведь не делала такого никогда раньше?

Девчушка действительно такого раньше никогда не делала. Она колеблется. Схватка страха и решимости. Ах, как это знакомо Тимофею! Да она, пожалуй, чем-то похожа на него. Смелая! Но косится на печь, стесняется. Это нормально.

– Оно не помешает нам, – шепчет Тимофей ей на ухо.

Девчонка пахнет сидром и наметовским студнем. Тимофей смеется. Как забавно! Она и целоваться-то не умеет.