Возьми меня с собой

Она чувствовала легкое волнение и подъем: разве не об этом мечталось ей все эти годы? Работать в настоящей больнице, пусть в небольшом, но слаженном коллективе, заниматься делом, выбранным еще с детства, которому уже отданы шесть тяжелых лет учебы, но так и не пришлось им заняться всерьез.

– Ну вот, гляди, как у нас тут здорово. – Анна свернула направо и остановилась перед плотно закрытой дверью. Она рывком потянула ее на себя, и на Леру пахнуло дождливой свежестью.

Девушки вышли на длинный узкий балкон с низкими витыми перильцами. В углу горбилась темная фигура. Она обернулась на шум и оказалась женщиной лет тридцати – тридцати пяти. На ней не было формы, черный свитер сплошь покрывали капельки дождя, они застряли в гладких прямых волосах, свободно струившихся вдоль щек.

– Анюта, привет, – кивнула женщина и внимательно посмотрела на Леру.

В ней было что-то от монахини: высокая худая фигура, правильные, но сухие черты лица, темные глаза – почти не накрашенные, но выразительные, яркие, словно подсвеченные изнутри.

– Привет, – поздоровалась Анна. – Ты уже тут, с утра пораньше?

– Тут, – подтвердила длинноволосая. – Не спалось чего-то, в пять встала, в полседьмого уже здесь была. Это кто? – Она кивнула на Леру.

– Врач. – Анна, улыбаясь, обняла ее за плечи и подтолкнула вперед. – Вместо Светки взяли. Той месяц до декрета остался.

– Врач, – задумчиво повторила «монахиня», продолжая неторопливо разглядывать девушку, – что ж, хорошо. Светлане-то тяжело, будет теперь кому ей помочь. Это хорошо. – Голос у нее был ровным и монотонным, как нельзя более соответствующим внешности, и говорила она со странной интонацией, по нескольку раз повторяя слова, точно гипнотизируя.

Анна чиркнула зажигалкой и закурила, отворачиваясь от ветра. «Монашка» выкинула окурок с балкона и протиснулась между ней и Лерой.

– Курите, девочки, не буду вам мешать.

– Да брось, Наташка. – Анна пожала плечами, с наслаждением делая глубокие затяжки, что выдавало в ней заядлую курильщицу, с трудом дожидающуюся очередной сигареты. – Постой с нами. Ты не мешаешь.

– Пойду, – возразила Наташка, – дел полно. Я еще не переоделась даже.

И она бесшумно скрылась за дверью.

– Какая странная, – тихо сказала Лера. – Похожа на монахиню, правда?

– Правда, – захохотала Анна, – она у нас и есть Наташка-монашка.

– Кем она работает?

– Она? Старшая медсестра. Между прочим, отличная сестра, таких поискать. Она тебе не понравилась?

– Ну почему сразу не понравилась? – смутилась Лера.

Она никак не могла привыкнуть к манере Анны говорить все в лоб. Однако в глубине души чувствовала, что та права – Наталья действительно вызвала у нее неприязнь.

– Я просто так спросила, из интереса, – объяснила она.

– Да брось, – спокойно проговорила Анна, – она всем поначалу не нравится. Думают, что она того. – Анна повертела пальцем у виска. – А потом привыкают. Она добрая, славная, работу любит фанатично. В больнице сто лет, днюет и ночует здесь. Семьи-то у нее нет.

– Почему?

– Черт ее разберет! – Анна жадно докурила сигарету и тут же полезла за новой. – А ты что ж? – спохватилась она, глядя на Леру, и протянула пачку. – Угощайся.

Та взяла сигарету и нехотя зажгла. Она относилась к этому равнодушно, курила так, за компанию.

– Что-то ты кислая, – изрекла Анна, наблюдая за ее вялыми движениями. – Такая куколка, а глаза того и гляди потекут. С чего бы это?

– Глупости, – обиделась Лера. – Вовсе я не кислая и реветь не собираюсь.

– Ну ладно, ладно, – примирительно произнесла Анна. – Не лезь в бутылку. Просто мне показалось, что ты чем-то расстроена. Извини, если ошиблась.

– Не ошиблась, – тихо проговорила Лера. – Дочку я в садике оставила. В первый раз.

– Сколько дочке?

– Пять, скоро шесть.

– У! – присвистнула Анна. – Здоровая, в школу уже пора. Чего волноваться, не малышка же?

– Для меня малышка. – Лера опустила голову.

Никому она не рассказывала о своей жизни и о том, что случилось с ней за последние полгода, ни одной живой душе, кроме заведующей детсадом, Веры Васильевны. И не собиралась рассказывать – до этого момента. Но сейчас Лера вдруг почувствовала, что не может больше молчать, копить в себе боль и обиду, гнев и отчаяние.

– Для меня малышка, – повторила она и сломала недокуренную сигарету. – Я из-за нее не работала все эти годы. Семимесячная она у меня родилась, болела долго.

…Машка родилась, когда Лера оканчивала последний курс мединститута. Девушку забрали в роддом прямо с экзамена, когда до срока, поставленного врачами, оставалось ровно два месяца.

Дочку Лера увидела лишь через три недели – все это время та лежала в кювете для недоношенных, и прогнозы были самые неблагоприятные. Чудом выжившего ребенка выписали наконец домой, и начался настоящий ад: аллергия шла за диспепсией, а за ними – бесконечные простуды.

Уколы, таблетки, ночные вызовы «Скорой», больницы, где приходилось спать буквально на полу и мыть палаты, чтобы разрешили остаться с дочкой. За несколько месяцев Лера из очаровательной, розовой пампушечки превратилась в сухой, бесцветный скелет. Врачи, глядя на нее, разводили руками: мол, чего вы хотите, у ребенка глубокая недоношенность плюс стафилококк.

Госэкзамены молодая мама кое-как ухитрилась сдать, а о работе пришлось забыть. Машка занимала всю жизнь без остатка. Кормления, укрепляющие ванны, массаж, прогулки по три часа в любую погоду – все это выполнялось неукоснительно и методично, строго по рекомендациям врачей, и не было в мире такой силы, которая заставила бы Леру отступиться, хотя бы на малую толику нарушить режим, пропустить какую-нибудь процедуру.

К трем годам Машка окрепла настолько, что почти сравнялась со сверстниками. О страшных болезнях напоминали лишь худоба и бледность, а в целом она была даже более развитой, чем дети ее возраста.

Лере страстно хотелось выйти на работу. Вспоминалось счастливое время, когда она проходила практику в терапии. Все у нее тогда ладилось, все получалось, и завотделением не мог нахвалиться на расторопную, толковую студентку. Муж, Илья, бывший однокурсник, уже несколько лет работал в госпитале, успешно делая карьеру, и вечерами, слушая его рассказы о работе, Лера изнывала от тоски и зависти.

Однако расстаться с Машкой она не решалась. Бабушки-дедушки далеко, в других городах, а в сад отдавать такого слабого ребенка врачи настоятельно не рекомендовали. Так и сидела Лера с дочерью, пока той не исполнилось пять. Через пару месяцев после Машкиного дня рождения врач Морозовской больницы, у которого все эти годы наблюдалась девочка, осмотрел ее и сказал Лере:

– Ну, милая, вы просто героиня. Ребенок абсолютно здоров. Более чем кто-либо другой. Завидую вашему мужеству и упорству.

Домой Лера летела как на крыльях. Машка здорова, позади ужасные годы, бессонные ночи, страх потерять ребенка. Впереди – полная жизнь, возможность хотя бы немного работать, заниматься любимым делом.

Она не сразу поняла, что случилось. Почему раскрыта створка шкафа, в котором хранились вещи Ильи? Почему видны пустые полки? Глянула на вешалку и не увидела привычно висевшей там куртки, в которой муж выходил во двор выбить ковер, вынести мусор, погулять с Машкой.

На кухонном столе лежала записка, придавленная солонкой. Лера схватила ее, прочла, рассеянно повертела в руках, снова пробежала глазами и отложила.

Она все равно не понимала. Ничего не понимала! Илья писал, что уходит к другой, к той, которую давно любит. Ему очень жаль и стыдно, но он ничего не может поделать. Давно хотел все объяснить, пытался поговорить, но она не видела, не желала слушать. И так далее.

Лера, как была, в пальто и сапогах, опустилась на табурет посреди кухни. Как же так? Почему она ничего не заметила, не заподозрила, что у мужа есть любовница? Ведь можно было догадаться! Он поздно возвращался домой в последние месяцы, но Лера считала, что муж задерживается на работе. Он часто уходил с телефоном в комнату и закрывал за собой дверь, но ее это не смущало: она опять-таки полагала, что муж занят деловыми переговорами. Кажется, иногда от него пахло духами. Как-то Лера даже шутливо поинтересовались, откуда этот едва уловимый сладкий запах. Илья рассмеялся, ответив, что у одной из сестер в отделении довольно стойкая туалетная вода, и все сотрудники страдают от этого.

А она, дуреха, поверила. Слепая, наивная идиотка! Лера готова была убить себя за свои глупость и доверчивость. И только когда позабытая ею Машка подошла и положила голову ей на колени, она внезапно поняла, что не была слепа. Просто все эти годы она смотрела в другом направлении – на больного ребенка, напряженно вглядывалась в детское личико, пытаясь не пропустить страшные симптомы. Она не ждала нападения с тыла, от того, кого считала главным союзником в тяжкой борьбе за Машкину жизнь. Потому и не придавала значения мелким странностям в поведении мужа, считая, что они вместе, рука об руку выполняют общую задачу. На следующий день Илья позвонил. Говорил сумбурно, лепетал что-то в свое оправдание, просил заботиться о Машке.

– Заботиться о ней я буду и без твоего напоминания, – сухо сказала Лера. – Давай лучше решим, как часто и по каким дням вы будете видеться.