Оценить:
 Рейтинг: 4

Чистый бор

Год написания книги
1983
Теги
<< 1 ... 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 >>
На страницу:
7 из 12
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Первый день работают укрупнённой бригадой на один наряд. Именно работают, а не томятся в тепляке, получая тариф!

Удивительно, но трактор Микулова ожил ещё в Чёрной Пади. Иван заводит его на платформу трейлера. А когда прибывают на Косогор, он его с платформы скатывает, и дальше трактор трещит, не умолкая. Врал Ванька про «дефехт»? Врал, нежась в тепляке с похмелья?

Валка тут вверх да вверх. Отдыхает Луканин, глядя с этой пологой горы: трактора на площадке, с одного гидропогрузчик убирает хлысты, кладёт их на лесовоз. Над вагончиком дымок. С другого волока гуд пилы. Шрамков валит.

Опять отдыхает он, ругая делянку: от дерева до дерева – цепкие кусты. А другая пила взвизгивает на холостых оборотах и опять воет, входя в ствол. Рванул свою со свежего пня. Внизу живота – боль. Опять бы отдохнуть, да Шрамков… Прекрати он валку, хоть на миг, но не умолкает гуд той, второй пилы. Подгоняемый ею, – от дерева к дереву… Вдруг – тихо! «И у этого отдых!» И сам – на пенёк. Тишина! Только топорики обрубщиков: тюк, тюк, тюк (обрубают сучья).

– Григорий, не подашь канистру?.. – толстый голос неутомимого Кольки.

Луканин кинулся к следующему меченому дереву. Вторая пила опять: заправил. До обеда тот ни разу не отдохнул! Наконец, обед. Устал, а рабочий день далеко не к концу. В руках – дрожь, будто в них вибрирует пила.

Дядя Федя отцепляет от трактора хлысты, но прерывает работу и – плюх на бревно, из ватника – трубку.

– Ты чё опять куришь! – орёт Иван Микулов. – Давай разгрузим!

Лицо дяди Феди Оградихина, как из бани:

– Счас, Ваня, счас!

– Когда «счас»? Каждый кубометр записывают!

А трактор тарахтит: дал бы он отдохнуть мотору, что ли! Вдруг, сам мотор умолк.

– Мать-перемать……..! – горланит Микулов. – Никак заглох скотина! Только бегал, вот дьявол…. чтоб его громом…

– Так опосля обеда, Ваня, глянешь, – предлагает дядя Федя.

– Опосля-то, опосля, – Иван, недолго думая, хлопает крышкой капота и тоже закуривает.

И тут выходят с волоков собригадники, а к ним с другого волока подбегает жена Луканина:

– Вот это работа!

Да она липнет к Шрамкову! Но в этот день не будет говорить обычное: «Сидим, как дураки, а деньги мимо плывут».

Зойка с обедом. Шрамковцы обедают у одного края, луканинцы – у другого. Пока на плите подогреваются блюда, выкладывают домашние соленья, колбасу, варёные яйца. Угощают своих.

Луканин побаивался: в момент наедятся эти, пойдут вкалывать, и тогда хочешь, не хочешь, выходи. Но обедают они, как работают, основательно. Спина Шрамкова, которой он к Луканину, вроде, умотанная. А чё – покемарим! У Микулова слипаются глаза, он как войдёт в тепло, бух на лавку, точно в обморок. Но тут нет его лавки. Тут две, но будто не его.

Чай допит. Дядя Федя прикуривает. Катерина брезгливо следит, как в падающем от окна свете тянется дым. Она ненавидит куряк, и её муж давно в этом плане ею лично закодирован. Иван не дымит в тепляке, но дядю Федю никто не одёргивает. И Шрамковцы не думают тут курить и выходят.

Тихо в тайге, и Луканин рад!

– Кто как может, так и работает!

– Вот-вот, Лексей! – подхватывает дядя Федя: – Молодец, дело говоришь! Кто сколь могёт, столь и робит!

– Шрамков в блокнот кубы и трелёвки пишет. И этот его Илья параллельно, – напоминает Иван.

– Пущай гонят, техника у их новая! – ещё поглупел дядя Федя: трактор у Горячевского далеко не новый. – Щеловек должон быть щестен, – это главно! – оглядывает публику, как с трибуны: – За имя нам гнаться не надо. Главно – робим щестно-благородно, с коммунистическим огоньком!

– Какую погань ты куришь, Фёдор Григорьевич! – отмахивает дым Катерина.

И тут – рык соседского трактора. Микулов, будто упал с лавки. Нахлобучив шапку, вылетел.

Какое-то время работает один мотор, потом – и второй.

Иван криком – в дверь:

– Айда работать! И Николай с Ильёй считают, – дефехт!

– Понятно, кто бригадир? А ты – липовый инициатор, Луканчик! Ой, не могу, бабы, сердце слабое! – хохот Катерины.

Ни на кого не глядя, Луканин бредёт на волок, где работает тяжко и горько. Трактора трещат без передыха. А он надрывается. До обеда день у него был прямо ударным…

– Маловато у тебя? – Шрамков!

Не отвечает Алексей. И тот, ничего дополнительно не сказав, отваливает. Но – пять минут – и Генка Голяткин с пилой (у них две!):

– Вы идите к нам на волок на обрубку. – И давай валить, будто так и надо.

Сучья обрубать легко, но как-то обидно.

В целом день прибыльный (с тарифом не сравнить), но Луканин не рад. Обида пухнет, будто квашня, которую ставит Катерина. В полумраке автобуса Катька глядит весело, и туда, где Шрамков, баба которого болеет женской болезнью. И год, наверное, она так, а он год – монах. Про «монаха», правда, молва говорит надвое. О нём в памяти – то одно, то другое, будто мусор (раньше – в углах) собирается в кучку.

Эта история с Ивановым трактором не выходит из головы. Да и приятней работа, как поезд. А тут, того гляди, рельсы двинут не туда, а то и останется без них вообще. И какая ему – шлея?.. Ярко видит Дворец Труда, Егор Посохин – на трибуне. А в номере говорит о таком, о чём робеет говорить Алексей. Про евойную бабу – хоть под кровать – от стыда! Будет ли Катерина вытворять в койке то, что вытворяет Посохинская жена? Недавняя ночь – не то! И, наверное, глупо он с этим методом!

Генка Голяткин: «Идите к нам на волок». И мимо пня с утомлённым на нём Луканиным, будто на пеньке не бригадир, а какой-то ненужный старый гриб! Крикнул «берегись!» и – падает сосна.

Зря вместо этой инициативы не уехал в деревню Калиново, да и жить там тихо! Но, нет. В те краткие минуты счастья («догнать и перегнать» он приравнивает именно к счастью), усёк: может более гладко говорить с трибун, не как этот Егор. Тот глупо добавляет «понимашь», а он будет говорить только дельное. Нет охоты пятиться на рельсы накатанные, которые ведут в тупик.

Лёг на диван, звездочка в окне, ветер стих. Но мороз окреп. Радио передало: в Надеждинске минус двадцать. Тогда в Улыме всех двадцать пять.

Глава вторая

…Человека заметили. Он стоял между бетонными складами, но не на земле, а, будто над землёй.

Кран несёт кругляк на открытую платформу вагона, и у стропаля, работающего на штабеле, минутка сбегать в туалет. Он – заочник из областного города с думой о длинном-предлинном рубле. Лес меряют кубометрами, и этот Лёвка Санитаров умножает их в уме на расценки, имея в итоге немалые цифры заработка. Правда, говорят, на нижнем складе не так выгодно работать, как на верхнем в тайге, особенно вальщиком леса! Это форменный Клондайк!

День на исходе. Ругнув не в меру выпитое импортное пиво, перед уборной, деревянным домиком, выбеленным белым (входить в него вечером небезопасно для обуви), он опять в уме умножает кубы брёвен, но вдруг видит: неподалёку у пакгаузов что-то темнеет. Днём не было. Это напугало Лёвку: новые кубы не умножил (дообеденные – успел).

Он трогает ботинком ледяную корку сугроба, она скрипит, как фольга. Звук предупредил: туда не надо. И тут кран гудит коротко, игриво – шутка крановщика. Лёвка вздрагивает. Обратно – бегом.

Его напарник, дядька непонятных лет, в молодые годы немало скитался по таким предприятиям. В Улыме женат и года три – никуда, только на отдых в деревню. Пиво импортное он не пьёт, но многовато пьёт водки. Этот Кузьмич (на работе, как стекло) в ответ на нервный доклад молодого коллеги:

– Идём, гляну.

Мах рукой в небо крановщику, удивлённому у себя на верху: стропали у пакгаузов, глядят в проход между ними.

<< 1 ... 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 >>
На страницу:
7 из 12