Медальон

– Я вот что тебе скажу, – тихо сказал Всемил, подходя к соседу, – ведьма то все. Она, гадина, она, кикимора болотная. То она нашу скотину сгубила, а теперя аж и до мелкой животины добралась. Негоже, Ваня, нам такую бабу Ягу у самого своего дома держать. Негоже… Надобно каргу ту изжить вперед того, как она и до нас доберется.

– Чего ты удумал? – подозрительно спросил Иван, из мешка которого раздался короткий жалобный писк. В последний раз.

– Вече надо собирать, вот что, – ответил Всемил, – да на ведьму с вилами идти. У Петра с Марфой две коровы скопытились, у бабы Таси все куры передохли, у меня вон корова… у тебя ишь – цуцики, и те повыздохли!

– Ты про ту бабу, что в лесу с дочкой живет?

– А про кого ж еще! Говорю тебе – она это! Ну кто ж, как не ведьма, могет мор такой наслать, а?

– А может мы Бога чем прогневили? – спросил с опаской мужик с мешком в руках.

– Типун тебе на язык, Ваня! Соберемся все, порешим, как с ведьмой быть.

– Поди не твоя ли Хавронья к ней бегала, помнится мне, когда все никак понести не могла, а? Всемил?

– А ты-то, Иван, – злобно сказал ему Всемил, – пасть-то свою прикрой. Разок бегала, а значится, почитай, что и не было ничего. И то не твоего ума дело, когда и опосля чего баба моя детей моих нарожала. Бог дал, да и я к тому приложился. А ты нос свой не суй. Иди, вон, выродков закапывай, а я народ честной собирать буду.

– А ежели то не ведьмы вина-то? – спросил Иван.

– А ты чего это каргу защищаешь? Никак под чары ведьминские попал? Ты гляди, Ваня, я, ежели понадобится, и запамятовать могу, что у нас с тобою бабка общая была, упокой Господь ее душу.

И Всемил, и Иван перекрестились. В мешке уж давно никто не шевелился.

– Сип тебе в кадык да чирий во весь бок! – сплюнул Иван. – Ты, Всемил, добротою моею шибко не пользуйся. Чай, на пол аршина выше тебя буду, и в обиду себя не дам. Ежели твоя правда, и баба та, что в лесу сидит, мор скотине устроила, пойдем с вилами. А коли хворь та иная какая будет, негоже грех на душу брать. Разобраться надобно.

– Вот как выродков схоронишь, так и разбирайся, – ответил Всемил, – я давеча коровку свою закапывал… Насилу с Филиппом моим яму выкопали. Хавронья плакала, причитала, но на мясо резать скотину я не дал. Одному Богу да той ведьме ведомо, что за хворь нашу Машку сгубила. И цуциков твоих…

Копал Ваня да думал, неужто и впрямь ведьма хворь напустила на скотину? Да в толк он никак взять не мог, какой с того ведьме прок?

– Из вредности, на зло людям честным, православным крестьянам! Чертовка! – выкрикнула одна бабка на вопрос Ивана, который теперь он озвучил на вече.

– Она дьяволу душу продала, вот и не может видеть, как под Богом живем, – кто-то добавил.

– А как же девка? У ведьмы же дочка имеется? – продолжал спорить люд.

Иван больше в разговор не встревал, лишь спокойно держал на могучей руке зареванную дочурку, которая нашла шестого кутенка мертвым, да женушку свою молодую другой рукою за талию обнимал, а у той сынишка мелкий на руках сладко посапывал.

– Свинья козу не родит! – сказал Всемил. – Ежели мамка – ведьма, то неужто отродье у нее иным будет? Скажи мне, люд православный? Никак от беса девка та!

Хавронья молчала. Что думала, сказать боялась, а не прийти – значит не поддержать мужика своего. Негоже жене в стороне стоять. Да только помнила она, как с Иваном своим три года прожила, а родить все не могла. И смешки ходили, и подозрения всякие. А потом она все-таки решилась в лес к ведьме отправиться. Да только ведьма та на ведьму и не походила вовсе: была то такая же молодая баба, как и сама Хавронья, не старше годов двадцати пяти, к тому же у самой чародейки дочка имелась – было девочке тогда всего один годок от роду. Маленькая, чернявая, веселая такая. С ходу к Хавронье на руки пошла. И собачонка тогда жил у ведуньи, и козочки имелись, и не хворал никто. А как воротилась Хавронья, так аккурат через девять месяцев Филиппа своего первенца и родила. И после за тринадцать лет еще пятерых. Оттого Хавронья и молчала на вече.

Много народ чего говорил, многие поддержали Всемила.

– Иван! Иван! – кричал мужик, что бежал к толпе.

– Чего тебе? – ответил Ваня.

– Кобыла твоя, Ваня… кобыла твоя упала и ржет, копытами бьет. А у самой аж пена из ноздрей!

– Ведьма, – довольно ухмыльнулся Всемил двоюродному брату.

Сперва шли они полем, затем вошли в густой лес, куда лучи солнца почти не попадали. Впереди всех с вилами, как и грозился, шел Всемил. За ним еще пятеро мужиков и три бабы. По дороге попался им дохлый заяц, тельце которого плотно облепили мухи, немного погодя – мертвая сорока.

Пройдя какое-то время, Всемил наткнулся на топь. Болото было неглубоким, но вот обходить его пришлось бы долго.

– Чего вам? – раздался женский голос.

Всемил и другие с ним всмотрелись в чащу леса за болотом. Оттуда вышла к ним та самая, кого они почитали ведьмой. То была женщина лет сорока, стройная и высокая, с плечей которой ниспадали длинные черные косы, достающие до ее колен, а в косы те были вплетены красные ленты.

– Чего вам? – повторила женщина, вплотную подойдя к противоположной стороне болота.

– Ты – ведьма? – немного растерявшись, крикнул ей в ответ Всемил, грозно держа вилы в правой руке.

– Отчего же сразу ведьма? – рассмеялась женщина. – Не видишь – болото в моих владениях, так, почитай, что кикимора я. Аль не похожа?

– Не язви, баба! – пытаясь скрыть страх, вновь выкрикнул Всемил.

– Поглядите-ка! Уже баба! – ухмыльнулась женщина. – Уже не ведьма! – Тут она переменилась в лице и повторила свой вопрос суровым, строгим голосом: – Чего вам?

– Это ты хворь на скотину напустила? – осмелилась спросить одна из баб, что стояла за Всемилом. – Это из-за тебя, гадины, наши коровы издыхают?

– Оттого и живу тут, без вас, что вы такие злые, люди… стало некогда домом мне болото… – сказала женщина с черными косами. – Чего ж вы, как беда у вас, ко мне за подмогой бежите? А как случилось чего злого, так меня обвиняете? Знаю я про хворь, знаю. У меня козочка померла три дня тому назад, куры дохнут, да в лесу живность, куда не плюнь, чахнет. Отчего ж вы порешали, что я тому виной? Али в деревне закончились козлы отпущения?

– А кто, окромя ведьмы, хворь напустить может? – спросила баба.

– Когда хворь или мор, то лекарство искать надобно, а не виноватых, – ответила чернявая.

– Ты нам зубы не заговаривай, – снова посмелел Всемил, – все знают, что ты – ведьма.

– И что с того? – невозмутимо спросила женщина на другом берегу болота.

– А то, – сказал Всемил, – что, окромя тебя, некому хворь навести на скотину…

– Как и снять, – буркнула себе под нос та. – Мил человек, – сказала она громко, – вот мое тебе слово. Мне нет никакой надобности мор на живность наводить. Зверушек я люблю поболе, чем людишек И мне нет дела до ваших слов. Молвите, что вашей душе угодно, мне все одно. Бывайте здоровы…

Женщина развернулась и ушла в чащу леса. Всемил и бывшие с ним люди остались несолоно хлебавши. Кто-то выругался, плюнул под ноги, развернулся и пошел прочь из леса.

– Чертовка, – буркнула баба, что говорила с ведуньей.

– Надо сжечь ведьму, – пробормотал Всемил.

– Чего? – спросила его баба.

– Ничего, – ответил он, – говорю, идем в деревню.

– Чего выходили? – спросила Хавронья.

– Испужались ведьмы, – недовольно буркнул Всемил. – Вышла эта… косы длиннючие, что две змеюки, морда наглая, голос злющий. Вот они и испужались.