Последний акт «симфонии»

Что же касается числа книг, имеющихся в те далекие времена в хождении, то их на Руси было чрезвычайно мало, а потому каждая из них ценилась на вес золота, подлежала строгому учету, бережно хранилась и бесконечное число раз переписывалась. Но человек – не машина. Плохое знание языка переводчиком, невнимательность или нерадивость переписчика, и книга, неся в себе не только грамматические, но и догматические ошибки, становилась испорченной. Огромное количество книг погибло или бесследно пропало в тяжелые годы лихолетья и разорения. В попытках восстановить разрушенное за годы Смуты церковное хозяйство, а вместе с ним и заметно оскудевший книжный фонд, к работе по переписке книг привлекались все, кто разумел в грамматике и правописании. Но, не имея специального богословского образования, такие переписчики, толкуя священные тексты каждый на свой лад, засоряли их новыми ошибками. В такой ситуации единственным спасением от крамолы могли бы быть изданные или вновь переизданные первоисточники, которые Русь тем или иным путем получала с Востока. Но бедственное положение самой Восточной церкви и прерванные с ней в годы польской оккупации отношения лишили Русскую церковь и этого последнего притока богослужебных изданий.

Ошибочно полагая, что расхождение в обрядовой практике двух Церквей – Русской и Восточной произошло из-за неверного перевода греческих первопечатных книг, Алексей Михайлович развернул широкую компанию по исправлению русских рукописных изданий.

Первыми в Москву по приглашению царя прибыли авторитетные и уважаемые в своей среде языковеды и богословы Епифаний Славинецкий и Арсений Сатановский, к которым чуть позже присоединился и Дамаскин Птицкий, сменивший арестованного Арсения Грека.

Все они – и Епифаний Славинецкий, и Арсений Сатановский, и Дамаскин Птицкий были выбраны Алексеем из числа прочих киевских ученых неслучайно, а по той одной причине, что, будучи выпускниками Киевской академии, они, помимо своего родного языка, свободно владели еще двумя – славянским и греческим, необходимыми для исправления церковных книг.

Впрочем, нанятые царем ученые, кроме исполнения основного заказа, часто привлекались светской и духовной властями к составлению и переводу различных общеобразовательных пособий и энциклопедических справочников, главным образом по географии и по космографии, которые пользовались у москвичей большим спросом, особенно при Дворе и в Посольском приказе. Книги такого содержания прежде в ограниченном количестве выписывались из-за границы, главным образом из Польши. А ныне в переводах Епифания Славинецкого и Арсения Сатановского поступали в продажу сообразно установившемуся на них спросу. Так в большом ходу были такие издания Славинецкого, как «География», «Врачебная анатомия», «Гражданство» и «Обучение нравов детских». А также книга «О граде царском» и сборник всякой всячины, принадлежащие перу Сатановского.

Нельзя не упомянуть и еще об одном моменте, с которым было связано приглашение киевских ученых в Москву. Ведь изначально планировалось, что они будут использованы в качестве преподавателей «риторского учения», но нашлись ли у них ученики, желающие развивать в себе дар красноречия или таковых не оказалось, история о том умалчивает.

Зато доподлинно известно, что отношения приезжих киевских знаменитостей с московскими доморощенными справщиками книг, которые из-за плохого знания языков, вносили в тексты много ошибок, складывались очень непросто. Особенно осложнились они после скандального разоблачения еретической сущности Арсения Грека. И тщетно Епифаний Славинецкий, обращаясь к патриарху Иосифу и царскому духовнику Стефану Вонифатьеву, жаловался на неумелых переписчиков, и тот, и другой, оставляя его ходатайства без рассмотрения, объясняли придирки ученого обычной заносчивостью. Так что нетрудно себе представить, насколько болезненно воспринимались русскими справщиками укоры киевских ученых. И понятно почему! С каждым новым замечанием справщики невольно превращались в исказителей. А быть заклейменными таким страшным словом, как «исказитель», значило потерять работу и доверие царя. Тем более, что на слуху еще жива была история, связанная с одним из иноземных просветителей – Арсением Греком, оказавшимся трижды вероотступником.

***

Разоблачение Арсения Грека, наделавшее в Москве много шума и вызвавшее справедливое недоверие как к самому почину исправления книг, так и к малороссийским справщикам, всколыхнуло очередную волну дискуссией, связанных с церковной реформой. Подвергнув репутацию Иерусалимского патриарха Паисия большому сомнению, противники реформы поставили под большой знак вопроса и справедливость всех его замечаний относительно отступления Русской Церкви от истинного православия. Обращаясь к общественности Москвы, они не без известного резона призывали ее серьезно задуматься над тем, а можно ли и должно ли доверять мнению служителя Церкви, который выступает поручителем такого беспринципного и разуверившегося в Боге человека, как Арсений Грек? Не таков ли он сам?!

А все дело было в том, что в Москву Арсений Грек был привезен и отрекомендован царю Алексею, как человек грамотный, образованный и достойный во всех отношениях, все тем же Иерусалимским патриархом Паисием.

Что же касается биографии Арсения Грека, то истории известно, что родился он в турецком городе Трикале где-то около 1610 года. Образование получил в Риме, окончив курс в греческой иезуитской коллегии. Но страсть к знаниям у Арсения была настолько сильной, что ради науки он совершил святотатство и принял католичество. Это первое отступничество позволило ему продолжить обучение в Венеции в Падуанском университете. Но полученных знаний по философии и медицине Арсению вновь показалось недостаточно и он, вернувшись в Константинополь в лоно своей Церкви, постригся вторично и, приняв чин православного монаха, погрузился в изучение богословия. Однако вскоре жизненные перипетии заставили Арсения отречься от своей веры во второй раз и перейти в магометанство. Скитаясь по Валахии и Молдавии, этот дважды расхристанный грек, нахватавшись лукавых премудростей варварских народов Востока, вновь вернулся на родину и в третий раз прошел обряд православного крещения, но лишь для того, чтобы в скором времени, очутившись в Польше, назвать себя униатом.

Очаровав польского короля своей ученостью и многознанием, Арсений не только прижился в его дворцовых апартаментах, но избавил своего господина от какой-то трудно поддающейся излечению болезни. Но новые странствия и жажда впечатлений позвали Арсения в путь и он, заручившись на всякий случай королевскими рекомендациями, направился из Кракова в Киев, где и повстречался с Иерусалимским патриархом Паисием. Войдя к нему в доверие, Грек примкнул к его свите и, как и намеривался, сначала посетил Малороссию, а потом вместе с патриаршим посольством прибыл в Москву.

Шел 1649 год. Москва вступала в новую эпоху – эпоху просвещения. В столице открывалось множество учебных заведений – церковно-приходских школ, училищ, в которых чувствовалась острая нехватка учителей.

Доверяя тем лестным оценкам, которые Паисий Иерусалимский дал своему случайному попутчику, царь Алексей встретил ученого грека с распростертыми объятиями, предложив ему доходную должность преподавателя «риторского учения» в училище при Чудовом монастыре.

Учительский бум в ту пору в Москве был настолько оживленный, что даже один из близких друзей царя – Федор Михайлович Ртищев – открыл под Москвой при Андреевском монастыре школу, куда затребовал сразу тридцать ученых монахов для перевода иностранных книг на русский язык. Но одновременно эта школа служила и для обучения всех желающих греческой, латинской, славянской грамматике, а также риторике и философии. Причем, Федор Ртищев был настолько увлечен новизной затеваемого им предприятия, что и сам записался в студенты этой школы, а потом целые дни и ночи проводил в умозрительных беседах с учеными мужами, испытывая от подобного общения небывалое удовольствие. Со временем примеру Ртищева последовали и другие московские служилые люди, получив по оценкам того времени вполне приличное образование.

Однако преподавательская карьера Арсения Грека, не успев как следует начаться, закончилась вскоре после того, как курьер доставил царю Алексею Михайловичу письмо от выехавшего на Восток в составе посольского обоза патриарха Паисия, московского ученого, келаря Троице-Сергиевой лавры Арсения Суханова. В письме черным по белому излагались все неприглядные факты странной и запутанной биографии скитальца по миру, слуги многих господ, безбожника и авантюриста Арсения Грека. Подробности, которыми изобиловало данное сообщение, как следовало из признания самого Суханова, были выведаны им у патриаршего казначея.

Сведения, доставленные царю с нарочным, были настолько скандальными, что их не удалось утаить от общественности, и скоро об изолгавшемся интригане судачила вся Москва. Пережив нечто наподобие шока, патриарх Иосиф и царь Алексей Михайлович почувствовали себя не просто одураченными, но и глубоко оскорбленными. Их уязвленное самолюбие жаждало удовлетворения. Арсений Грек был немедленно арестован и после дознания, проведенного с особым тщанием, объявлен «еретиком» и сослан для «исправления веры» в Соловецкий монастырь. Игумену монастыря – Илье было строго настрого наказано держать дерзкого «еретика в крепости, в земляной тюрьме».

Гнев судей был настолько суров, что никакие уверения несчастного в том, что он исповедался и причастился у самого патриарха Паисия и что тот, отпустив ему тяжкий грех, благословил его на дальнейшее служение во славу «Господа нашего», не были приняты во внимание.

Конфуз, который пришлось пережить царю по вине Паисия Иерусалимского и отголоски которого еще долго витали в столичном обществе, никак не повлиял на общий ход событий и не подвиг Алексея Михайловича быть более осмотрительным в выборе деловых партнеров.

ЦАРЬ АЛЕКСЕЙ МИХАЙЛОВИЧ

***

История появления на свет второго царя из рода Романовых – царевича Алексея хоть и окружена ореолом таинственности, но при более пристальном рассмотрении по-житейски обыденна и проста. Отец Алексея – царь Михаил Федорович женился, по понятиям того времени, поздно. Ему было тридцать лет, когда после двух неудачных попыток создать семью, он, наконец-то, выбрал себе в жены дочь бедного можайского дворянина, девицу зрелую – Евдокию Стрешневу. Ей на ту пору исполнился двадцать один год. Евдокия была простой, покорной и не способной за себя постоять.

Судя по всему, робкая и неприметная молодая царица вовсе не подходила на ту роль, которую ей уготовила судьба. А, впрочем, от нее такой жертвы и не требовалось. Свекор Евдокии – патриарх Филарет и свекровь – великая старица Марфа, ограждая свое единственное и великовозрастное дитя от непосильного бремени государственных забот, вершили судьбу страны по своему усмотрению. И, к слову сказать, сам Михаил Федорович, не унаследовав от родителей и малой доли честолюбия, никогда не стремился к власти, представляя на троне фигуру скорее парадную, нежели авторитарную. Более того, природа, создавая царя Михаила для чего-то иного, но только не для хлопотного царского дела, была к нему не особенно щедра и не наделила ни глубоким умом, ни сильным характером, ни крепким здоровьем. Так еще будучи юным отроком, сосланным Борисом Годуновым вместе с родными тетками в далекий северный край на Белоозеро, он занемог страшным и неизлечимым недугом – камчугою в ногах и с тех пор маялся и боролся с тяжелой хворью без видимых успехов.

Не испытывал Михаил, сердце которого навсегда было отдано его первой любви – Марии Хлоповой, никакой особой нежности к своей молодой супруге и выбрал ее из числа многих представленных на смотрины красавиц более за кроткий и незлобивый нрав, чем за красоту лица и иные женские достоинства. Здоровая, статная, крепкая на вид Евдокия как нельзя лучше подходила на ту роль, которая ей отводилась при Дворе. Главной обязанностью государыни являлось вынашивание, рождение и воспитание здорового потомства и в первую очередь – наследника.

Десять детей подарила Евдокия Стрешнева своему супругу за девятнадцать лет безрадостного и не согретого взаимной нежностью и привязанностью супружества. Первой в 1627 году на свет появилась дочь Ирина, второй в семье в 1628 году снова родилась девочка, названная Пелагеей. Но, всякий раз принимая от повитухи новорожденных дочерей на руки, Михаил сожалел о том, что это не мальчик. Он ждал сына, Филарет и Марфа – внука, а государство – царевича!

В конце концов, утратив последнюю надежду обрести сына, супруги обратились за помощью к известному Соловецкому затворнику и чудотворцу – старцу Елеазару Анзерскому. Откликаясь на просьбу царской четы, Елеазар приехал в Москву и, как принято считать, вымолил у Бога для Михаила и Евдокии сына. Смущало во всей этой истории только то обстоятельство, что старец Елеазар не сразу был отпущен Михаилом Алексеевичем в свою обитель, а удерживался в Чудовом монастыре целый год до тех пор, пока предсказанное им пророчество не исполнилось.

Впоследствии этот и многие иные факты, связанные с появлением царевича Алексея на свет, породили в народе немало досужих сплетен. Но все они, в общем-то, сводились к одному весьма любопытному слуху, который, многие годы спустя, распространял один курский рассыльщик по имени Стенька Негин, будто «де государь царевич Алексей Михайлович – царевич подменный»!

Подозрения в законности новорожденного появились вскоре после его рождения в 1629 году, потому как после Алексея в семье царя Михаила до царевича Ивана, появившегося на свет в 1633 году, вновь рождались одни девочки. В 1630 родилась Анна, в 1631 – Марфа. Но, в отличие от крепких и здоровых девочек, мальчики, а в особенности Иван, представляли собой существа слабые, болезненные и нежизнеспособные.

Опасаясь за жизнь единственного наследника, царь Михаил Федорович ожидал от жены рождения других сыновей, но все его старания оказались напрасными. И следующими в семье снова появились дочери: в 1634 – Софья, в 1636 – Татьяна, в 1637 – Евдокия. Отношения между супругами расстроились настолько, что Михаил стал всерьез подумывать о расторжении брака с Евдокией. И вдруг, после долгих постов, молитв и пожертвований Богу, Евдокия Лукьяновна в 1639 году разродилась от бремени мальчиком, названным Василием! Но радость отца оказалась недолгой! Сердце новорожденного перестало биться едва он успел появиться на свет. А несколькими днями позже в возрасте неполных шести лет скончался и средний сын царя – царевич Иван. Вопрос о престолонаследнике приобрел еще большую остроту.

А между тем после не совсем удачных родов царевича Василия царица Евдокия до самой смерти царя в 1645 году оставалась бесплодной и между супругами, будто черная кошка пробежала. Между ними начались раздоры и долгие размолвки. И напрасно Евдокия Лукьяновна и Михаил Федорович самозабвенно молились, выказывая безграничную веру в святые мощи преподобного чудотворца Александра Свирского, которые своими руками уложили в богатую серебряную раку, накрыв плащаницей, вышитой золотом, серебром и жемчугом. «Бог не благословил этого благочестивого ходатайства».

Отныне все надежды царства Московского на благостное и стабильное процветание династии были связаны с единственным и законным престолонаследником – царевичем Алексеем.

***

Алексею Михайловичу едва исполнилось шестнадцать лет, когда он лишился сразу обоих родителей – и отца, и матери. Смерть самых близких и дорогих ему людей случилась неожиданно не только для него, но и для всей земли русской. И хоть все в государстве знали, что царь Михаил Федорович «скорбен ногами» и что его «до возка и из возка носили в креслах», но никто не считал его недуг опасным, а тем более смертельным. Определенный оптимизм, связанный с долгим царствованием первого Романова, внушал и молодой возраст царя – сорок девять лет. И объяснялся он тем одним, что его родитель – государь и патриарх Филарет покинул бренный мир восьмидесятилетним старцем.

Однако коварство такого, на первый взгляд, легко распознаваемого недуга, как подагра, состояло в том, что, нарушая солевой обмен в организме больного, он разрушал его исподволь, способствуя на первых этапах заболевания неполному и затрудненному выведению жидкости из организма, а со временем и ее чрезмерному накоплению. Больной буквально набухал на глазах и медленно и мучительно умирал, отравляясь собственными шлаками и нечистотами.

Но хуже всего в этом заболевании было то, что, передаваясь по мужской линии, оно неизбежно обрекало мужскую ветвь Романовых на скорое угасание.

Немногим чуть дольше месяца задержалась на белом свете после описываемых событий и Евдокия Лукьяновна Стрешнева, скорая кончина которой и вовсе повергла всех в полное недоумение. Хотя, чему тут было удивляться? Частые беременности, которые следовали одна за другой, осложненные роды, выхаживание слабых и уже пораженных тяжелых недугом мальчиков, и болезненных девочек, не оставляли молодой женщине никаких шансов на восстановление защитных сил организма. Мало способствовали расцвету ее красоты и те надрывающие материнское сердце утраты, которые ей пришлось пережить в своей жизни не однажды. Так только четверо детей Евдокии Лукьяновны – три дочери: Ирина, Анна и Татьяна, да сын Алексей дожили до зрелых лет, а шесть остальных – умерли в младенческие годы. Тридцать семь лет – таким недолгим оказался бабий век царицы Евдокии Лукьяновны Стрешневой.

Раннее сиротство царевича Алексея и его неготовность по младости лет принять на себя такую сложную и ответственную обузу, как управление государством, побудили его искать в своем близком окружении людей, способных не только поддержать его, но и разделить с ним нелегкую ношу царской власти. Одним словом, он, как и его отец, мало был приспособлен для царствования, а потому нуждался в правителе с сильным характером, за спиной которого мог бы укрыться и с честью нести звание царя и великого князя государства Московского.

Но если у его родителя – Михаила Федоровича таким человеком был родной батюшка – патриарх Филарет, счастливо соединивший в себе должности и светского, и духовного правителя, то Алексею Михайловичу, в этом смысле, приходилось прибегать к помощи чужих людей. Так, в решении светских вопросов он опирался на авторитетное мнение своего «дядьки» – боярина Бориса Ивановича Морозова, а в церковных делах – держал совет со своим духовником Стефаном Вонифатьевым.

Влияние Бориса Морозова на молодого царя трудно переоценить. Именно под его надзором Алексей с пяти лет начал учиться грамоте по букварю, а затем приступил к чтению часовника, псалтыри и деяний Святых апостолов. В семь лет Алексей освоил технику письма, а в девять приохотился к церковному пению. Среди книг, которые составляли его небольшую библиотеку, можно было обнаружить «учебники» лексики и грамматики, изданные в Литве, а также научные труды по космографии. Даже одевался молодой царевич в соответствии со вкусом своего наставника в немецкое платье.

Религиозная атмосфера, царящая в семье и создаваемая его родителями, развив в нем чувство долга и христианского смирения (по воспоминаниям современников он выглядел «гораздо тихим») не изменила его характера и нередко показная тихость, мягкость и добродушие царя сопровождались вспышками неконтролируемого гнева.

Как большой любитель соколиной охоты, к которой он пристрастился благодаря стараниям своего наставника, Алексей Михайлович даже сподобился составить свод охотничьих правил, которые издал под названием «Уложение сокольничья пути».

Неизвестно, каким бы еще житейским премудростям обучил своего воспитанника Борис Морозов, но ясно только одно, что все они мало способствовали превращению мальчика в государственного мужа. Таким неподготовленным и неприспособленным к управлению страной остался царевич Алексей по смерти своего родителя.

Но, как ни странно, именно «тихость» Алексея более всего пришлась по душе боярам и, полагая, что он во все времена таким и останется, Земский собор избрал Алексея Михайловича на долгое царствование. Дальше – больше. Покупаясь на кротость и незлобивость, проявляемые царевичем в обыденной обстановке, бояре, духовенство и служилые люди не потрудились даже истребовать с него письменные гарантии своей безопасности, как это сделали в свое время по отношению к его отцу – Михаилу Федоровичу. И, как показали события не столь отдаленного будущего, горько и не раз о том пожалели.

Что же касается царствования Алексея Михайловича, то, не имея личного опыта правления, молодой Алексей, следуя установившейся с древних времен традиции, правил страной по совету с боярами. О том насколько тщательно готовился он к заседаниям с Боярской думой, лучше всего свидетельствует обнаруженная в архивах и собственноручно им написанная записочка «о чем говорить с бояры».

Не меньший интерес вызывает и тот титул, который царь Алексей получил при коронации. А звучал он примерно так: «Великий государь царь и великий князь всея Великия и Малыя России, самодержец московский, киевский, владимирский, новгородский, царь казанский, царь астраханский, царь сибирский, государь псковский и великий князь тверской, югорский, пермский, вятский, болгарский и иных. Государь и великий князь Новгорода низовых земель, черниговской, рязанской, ростовской, ярославской, белоозерской, удорской, обдорской, кондинской и всея северных стран повелитель, государь иверской земли, карталинских и грузинских царей и кабардинской земли, черкасов и горских князей и многих иных восточных, западных и северных государств и земель отчина, дедича».

Последние два слова в этом длинном списке – «отчин» и «дедич», указывали на предков царя – отца и деда, завоевавших и присоединивших к Руси новые земли.

Однако на Западе никто первых Романовых за царей не признавал и в дипломатических депешах, умышленно опуская титул «Великий государь царь», величали их как обычных бояр по имени и отчеству, добавляя «великий князь» и далее по протоколу. И только последний из Романовых – Петр 1, как реформатор и завоеватель, был признан Европой и Востоком великим русским императором и получил право присовокуплять к имени и цифровой индекс.

***

Пережив горькое чувство потери отца и матери, восемнадцатилетний царь Алексей Михайлович, вскоре после окончания траура по родителям в 1467 году, надумал жениться и даже присмотрел себе в супруги дочь польского шляхтича – Рафа Всеволжского. Но дело до свадьбы у молодых так и не дошло. Во время смотрин, устроенных, как это было принято, во дворце, юная красавица, представленная царю среди прочих достойных конкурсанток, неожиданно при всем честном народе грохнулась в обморок. Несчастную тут же привели в чувство, но никакие ссылки на то, что виной всему тесный корсет и туго стянутая в узел прическа, ей уже не могли помочь. Объявив возлюбленную царевича хворой, бедняжку тут же выдворили из дворца.

Но нашлись такие, которые ни одной минуты не сомневались в том, что «хворь» невесты была подстроена «дядькой» царя, присмотревшего для своего подопечного барышню попроще – из московских девиц на выданье.