Рассказы бабушки Тани. Книга первая

У нас финских саней не было. Мы зимой ходили в Таврический сад кататься на лыжах и обычных санках. Катали друг дружку и катались с берега пруда на лед. Берег был высокий-высокий, как потолок у нас дома, и очень крутой. Один раз Сережа скатился с горки, лежа на санках. Его там тряхнуло на каком-то бугре. И он стукнулся подбородком об железный крюк, за который к санкам привязывают веревку. Ранка была очень глубокая, и доктор наложил ему швы. Это были металлические скобки, вроде тех, какими бумаги сшивают. И Серега гордо всем показывал свой подбородок. Потом все зажило, и доктор снял эти скобки. Но шрам остался. И теперь Сережа всем гордо показывал свой шрам. Ни у кого из нас не было шрама, только у Сереги!

Зимой не только пруд замерзал, но даже и Нева. Лед был очень крепкий и толстый. Все любили переходить Неву по льду, а не ехать по мосту. Мы ехали с папой и мамой, они – в институт, а мы – в детский сад. Мы выходили из трамвая у Зимнего дворца, спускались на лед около «львов сторожевых» и шли через Неву по тропочке. Конечно, если не опаздывали. На Неве было полно лыжников, которые носились от моста до моста и обратно.

Лошади

В городе было много лошадей. Потому что мало еще было автомобилей. Зимой по дороге в детский сад мы видели на Неве, прямо на льду, большие сани, запряженные лошадьми. Рядом с ними люди, они большими пилами выпиливают огромные куски льда и складывают на сани. Зачем? Для ледников. Ведь тогда обыкновенных холодильников не было. Их еще не придумали. Молоко и всякие другие продукты хранились зимой – между рамами, а летом – в ледниках. На Неве выпиливали глыбы льда и привозили их в ледники. Главные ледники, для магазинов, устраивали в больших ямах. Глыбы льда привозили и складывали в эти ямы, а сверху насыпали соломы. И там хранили все как в холодильнике. У нас дома такой шкаф-ледник был на лестничной площадке. Мы покупали лед и складывали в этом шкафу. Там было холодно почти все лето.

Тяжелые грузы возили особые лошади, их называли «ломовики». Могучие! Спина широкая, как стол, ноги мохнатые. Их запрягали в большие телеги с автомобильными колесами. Иногда они привозили что-нибудь в магазин в нашем доме. Тогда мы с Юрой и Сережей выбегали и угощали лошадь хлебом с солью. Это для нее как торт. Летом мы приносили арбузные корки.

Еду надо давать лошади с ладони. Она берет хлеб бархатными своими губами, очень-очень осторожно. А если хлеб давать в пальцах, то она может нечаянно укусить. Ей ведь не видно твоих пальцев, у нее глаза видят только вбок, а не вперед. Папа объяснил – почему. Когда лошадь пасется, ест траву, голова у нее опущена вниз. Впереди – только трава. На нее нечего смотреть. Вот она, перед носом. А в это время могут появиться, например, волки. Они ведь не из-под земли появляются, а прибегают сбоку или сзади. Вот поэтому у лошадей глаза смотрят вбок. Чтобы заметить волков, если они подкрадываются. И вовремя удрать. Такие же глаза у коров, у оленей и всех животных, которые едят траву.

Вместо такси пассажиров возили красивые стройные кони. Они назывались «рысаки». Потому что они умели бегать только рысью. Но не умели скакать. И хорошо, что не умели – а то ведь они могли бы задними ногами так стукнуть своего кучера, что ой-ой-ой! Он ведь сидел впереди, на облучке. А седоки – на заднем сиденье. Такси тогда еще не было. Но в городе был один автомобиль, про который говорили, что это – «линкольн». Очень редко удавалось его увидеть. Иногда он подавал сигналы, чтоб люди не попадали ему под колеса. У него снаружи у окна была груша резиновая. Шофер высовывал руку из окна и сжимал грушу в кулаке. И тогда эта линкольная груша громко говорила:

– А-ыы-а!

Между поездами

Однажды папа Глеб Николаевич поехал за город поискать дачу, где бы пожить летом. На поезде поехал. И меня взял с собой. Вышли на станции. Папа сказал: «Подожди меня тут». А сам пошел искать подводу, чтобы она подвезла нас в деревню. И тут поезд, на котором мы приехали, тронулся. И поехал все быстрее и быстрее. И появился другой поезд, который не собирался тут останавливаться, а мчался полным ходом, но в другую сторону. Я скоро окажусь между двумя поездами! И они мчатся в разные стороны! Ой как интересно!

Начальник станции в красной фуражке увидел маленькую девочку между двумя путями. И начальник испугался, что девочка может испугаться. И завизжит. И побежит к папе. И попадет под поезд. Еще начальник испугался, что не успеет к этой девочке добежать и ее успокоить! Чтобы она не боялась. И поэтому он не просто бежал – а в ужасе мчался изо всей силы. И кричал тоже изо всей силы, чтобы ее успокоить:

– Сто-о-ой! Ни с ме-е-е-ста-а-а-а!

А я и так стояла – ни с места – и не собиралась никуда бежать. Зачем мне бежать? Ведь там поезд!

Тут скорый примчался. И поезда подняли сильный ветер! И в воздух взлетели листья и разные бумажки! Ветер метался между двумя поездами, не зная, куда же ему дуть. И колеса стучали:

– Та-та! Та-та! Та-та! Та-та!

И земля дрожала, как при землетрясении! Оба поезда страшно грррроххотали! Ведь звук этого грохота не мог разлететься во все стороны, а застрял тут, между поездами. И мы с начальником оказались прямо в середине этого грохота! Здорово! Но вот поезда разбежались, каждый в свою сторону. Тут и папа прибежал, тоже испуганный. И пришлось мне их обоих успокаивать.

Мне очень понравилось стоять между двумя поездами, в самой середине этого замечательного гррррохота. Жалко, что это так быстро кончилось…

Мы жили в Питере, и там поездов не было. Зато были трамваи. Иногда мне удавалось постоять между трамваями, которые идут в разные стороны. Там было даже страшнее, потому что между трамвайными линиями не было платформы. Эти линии проходят очень близко друг к дружке. Я помнила, что взрослые – боятся. И поэтому никому не говорила. Даже Юре-Сереже. Это была моя тайна.

Рассказы и опыты

Папа любил устраивать для нас всякие опыты. Зимой наш любимый опыт был про расширение льда. Мы наливали в бутылку воды и вывешивали ее в форточку на мороз. Вечером повесим, а утром смотрим – бутылка лопнула!

Оказывается, когда вода замерзает – она расширяется. Нам хотелось увидеть, как бутылка лопается. Но не удалось. Она всегда лопалась ночью, когда все спят.

– Вот поэтому, – сказал папа, – река и замерзает только сверху: лед легче воды и остается наверху. А представляешь, если бы лед, как только замерзнет, опускался бы на дно? Тогда сверху намерзал бы новый лед, и опять тонул. И тогда вся река промерзнет насквозь. Тогда рыбы не могли бы жить в реке – они бы за зиму все вмерзли в лед!

Прекрасная вещь – зима! Жалко людей, которые живут в теплых странах. Там совсем нет зимы. Они никогда не видели прекрасных ледяных узоров на стеклах, никогда не ходили через реку по льду, никогда не играли в снежки, не лепили снежных баб…

Другой интересный папин рассказ был про шкалу твердости. Что это такое?

– Возьмем какие-нибудь две разные вещи. Например, камень гранит и другой камень, мел. Как узнать, который тверже? Оказывается, надо поцарапать одним другой. Более твердый может оцарапать более мягкий. Вот попробуй, что тверже, гранит или мел? Правильно, гранит легко сделал царапину на куске мела. А мел не смог оцарапать гранит. Значит, гранит – тверже. Возьмем еще что-нибудь. Например, вилку железную. И пусть железо попробует оцарапать эти два камня. Что получилось? Вилка легко нарисовала царапину на куске мела. А на граните? Не получилось. Значит, железо тверже мела, но мягче гранита. Можно все вещества вот так расположить в ряд. В этом ряду каждое вещество может оцарапать более мягкого соседа, а более твердого – не может. Это и называется «шкала твердости». На этой шкале самое твердое – это алмаз. Он что угодно может царапать, а его ничем нельзя, только таким же алмазом.

Мы спрашиваем:

– Ну и зачем она, эта шкала?

Папа объяснил:

– Конечно, она нужна в технике, а ты еще не техник. Но и в домашнем хозяйстве это надо знать. Понятно ведь, что песок – это маленькие камешки. И каждая песчинка тверже, чем железо. И значит, если чистить железную кастрюльку песком, обыкновенным песком, то что будет, а? Правильно! Песок исцарапает кастрюлю, и потом ее уже никогда – никогда! – не сделать снова гладкой, блестящей и красивой.

– А если не песком, а содой?

– Вот содой можно. Она отмывает, но не царапает!

А еще папа рассказал про кино. Когда мы смотрим кино, то мы видим, что там все плавно двигается. А на самом деле кино – это много картинок, кадров, и в них ничего не движется. Но каждая картинка немножко отличается от соседней. А когда эти картинки быстро меняются, то нам кажется, что все движется.

Не веришь? А вот мы с Юрой-Сережей сами сделали такое кино. Надо взять маленький чистый блокнотик. На каждой страничке в уголочке можно что-то нарисовать – например, человечка, или собаку, или что-нибудь еще. И на каждом рисунке у человечка ноги нарисовать немножко иначе, как будто он идет. Или бежит.

И тогда, если согнуть блокнотик и отпускать странички так, чтобы они сами быстро перелистывались, то получается, что человечек бежит! Мы стали рисовать картинки с человечками, с собаками, с машинками. Получились настоящие мультики!

Это было очень давно…

Теперь можно делать мультики на компьютере. Но ведь и на компьютере кино – это много разных картинок. Каждая из них – неподвижная. И каждая немного отличается от соседних: от той, которая была до, и той, которая будет после. А когда они быстро сменяют одна другую – нам кажется, что это одна картинка, в которой все двигается.

Какая это буква?

Мама часто работала дома в выходные дни. Тогда можно было к ней приставать с вопросами:

– А что это тут написано?

– А какая это буква?

И наконец маме это надоело:

– Ты же видишь – я работаю. Мне некогда. Подожди немножко, пойдешь в школу, там тебя научат.

– А можно я завтра пойду в школу?

– В школу идут в восемь лет. A тебе еще только четыре.

– А можно мне скоро будет восемь?

– Нет, это будет через четыре года.

– Ой, четы-ы-ыре го-ода…

Я еще не очень хорошо знала, сколько это – четыре года… А мама подумала и купила на всякий случай азбуку. Картонную, разрезную. И положила ее на комод. Она никак не могла решить – стоит ли такую маленькую девочку учить читать. А я эту азбуку нашла. И стала снова приставать к маме:

– Что это?

– Это какая буква?