Близкая даль. Мистический роман

Близкая даль. Мистический роман
Татьяна Катушонок

События происходят в деревне, в 1940–1941 годах. Накануне войны активизируются мистические силы, и герои романа сталкиваются с необычными феноменами. Дружба, любовь, в том числе к Родине, чувство патриотизма – красной нитью проходят через произведение, а мистические истории заставляют задуматься, что в жизни не все так просто, как кажется на первый взгляд. Многие истории, описанные в книге, имели место в реальной жизни, происходили с автором, его родными и близкими.Для широкого круга читателей.

Близкая даль

Мистический роман

Татьяна Катушонок

© Татьяна Катушонок, 2019

ISBN 978-5-4496-4888-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ГЛАВА 1

Мы окружены чудесами, но, слепые, не видим их.

Николай Рерих

Ничто так не характерно для чуда, как невозможность объяснить его природу естественными причинами.

Жорж-Луи Бюффон

Есть только два способа прожить жизнь. Первый – будто чудес не существует. Второй – будто кругом одни чудеса.

Альберт Эйнштейн

ДЕНЬ КЛОНИЛСЯ к вечеру… Изнуряющая жара начала понемногу спадать. Анастасия довязала очередной сноп льна и бросила взгляд на работавших рядом девчат. Потемневшие от загара, возмужавшие за лето, они выглядели значительно повзрослевшими. Даже Фаина, зимой казавшаяся нескладным подростком, налилась телом, похорошела и догнала сверстниц по росту. Глядя на подруг, Анастасия озорно улыбнулась и, подмигнув Тамаре, заметила:

– Кто-то не верил, что мы сможем закончить работу до заката солнца…

– Отвяжись! – промокнув пот на лице, отмахнулась девушка.

– Что-то не слышу энтузиазма в голосе, – разогнув спину, усмехнулась Фаина, – надо понимать, что на танцы ты сегодня не идешь… – девушка поставила на землю сноп льна и окинула взглядом убранное поле.

– Гляньте, сколько льна мы убрали… – произнесла Настя и с гордостью посмотрела на одноклассниц.

«Какие они замечательные…» – подумала девушка. Она прекрасно понимала, что ни одна из подруг по возвращении домой не выкажет усталости, но будет слезно упрашивать родителей, чтоб они позволили хотя бы на часок сбегать на танцы. И как бы ни укоряли Анастасию родители, что рано ей ходить на вечеринки, все приводимые ими доводы казались девушке незначительными, а укоры – незаслуженными. Ощущение весны, проснувшееся в душе Насти, было настолько ярким, что замечание родителей, что мала еще, болью отзывалась в девичьем сердце. Да и откуда ей было знать, что наступившая юность будет быстротечной по причине суровости времени, в котором ей выпало жить? Как она могла считать себя маленькой, если прошедшей весной ей миновало четырнадцать, а работу по дому и в поле девушка выполняла наравне с матерью и другими сельскими женщинами? По причине того, что мать Анастасии не отличалась крепким здоровьем, забота о семье часто ложилась на хрупкие плечи девушки. Ее отчим, Степан Федорович Устиненко, был человеком степенным, работящим, но на ласку скупым – потому и росла девушка не по годам рассудительной и сдержанной.

Большеглазая, темноволосая, она, на первый взгляд, ничем не отличалась от сверстниц, но было в ней нечто – в выражении лица, жестах рук, горделивой осанке, что выделяло ее в их среде. Все, за что бы ни бралась Настя, спорилось в ее руках, выходило ловко и проворно, казалось, что ее маленькие изящные ручки способны творить настоящие чудеса, а редкая природная выносливость никак не сочеталась с внешней хрупкостью. Эти редкие качества девушки не остались незамеченными у односельчан.

Как-то вечером к Устиненко наведался сосед дед Антось и, застав Настю за уборкой дома, заметил матери:

– Помощница у тебя, Пелагея, хоть куда! Такая дочь – как клад, ее беречь надо, за что ни возьмется – все у нее ладно выходит, деревенские девчата за ней гонятся, она у них вроде командира: указывать не указывает, а они к слову ее прислушиваются. Чудно…

– Прав ты, Антось, дочка у меня – золото! Только какая судьба ее ждет? Сам знаешь, какое у меня здоровье… Кроме нее у меня еще Павлик да Светланка, те совсем малые дети, вот и получается, что Настя как старше, так у нее и забот больше…

– Лето, хвала Провидению, в этом году выдалось на славу! – заметил старик. – Мужикам хватило времени запастись кормами для скотины, да и у вас, я гляжу, урожай удался во славу. Утром в воскресенье видел, как вы с Настей шли с ведрами в сторону леса, а через некоторое время заприметил тебя у вас на подворье. Неужто ничего не собрали? Уж очень быстро вернулись…

– Отчего же… Дочку я в лесу оставила, а сама домой поспешила и домашними делами занялась. Настя к полудню два ведра брусники насобирала и после обеда еще столько же, настырная… Пока доверху ведра ягодой не наполнила – домой не шла. А брусника в этом году крупная… Наварили варенья с сахарной свеклой – будем зимой пировать, мои любят горячей картошки с брусничным вареньем отведать, да и пироги с ней у нас хорошо идут…

– Молодец, дивчина! И не лень ей днями в лесу сидеть, а брусничку я и сам люблю, особливо когда моя хозяйка ее с игрушами готовит…

– Не с игрушами, а с грушами, – поправила старика Светланка. – Я их тоже люблю, особенно желтые, с розовым бочком, Павлик мне их из колхозного сада приносит… – и, как бы в подтверждение своих слов, девочка обозначила в воздухе явно преувеличенный размер описанного плода.

– Как из колхозного сада?.. – ахнула Пелагея и сердито глянула на сына, старательно складывавшего поленья под навесом сарая. – Я тебе сколько раз, Павлик, говорила, чтоб не смел этого делать? Чтоб я больше этого не слышала!.. Отец узнает – он тебе покажет, как по казенным садам шастать!

– Я не шастаю, – насупился мальчик, – это Юрка Стригунов меня угостил…

– Что творят, бесенята… – вздохнула Пелагея. – Разве за всем уследишь? Кроме троих детей и работы в колхозе, на мне еще дом да скотина. Степан только к ночи с работы возвращается, за день так нагуляется вдоль железнодорожных путей с инструментом в руках, что к вечеру ноги едва волочет, а тут еще хлев на угол просел, крыша над коровником прохудилась, подошва на обуви у детей стопталась… Что говорить – мужу работы по хозяйству хватает…

– У мужика в деревне завсегда работы много, – кивнул дед Антось. – Скоро ваш Павлик подрастет, помощником станет…

– Когда то будет… – вздохнула хозяйка. – А пока за ним глаз да глаз нужен… С тех пор, как погиб ваш Демьян, вы со Степанидой одни живете, с одной стороны – беда, когда родители своих детей переживают, а с другой – были б вы спокойны, если б он где-нибудь в Сибири на рудниках спину гнул да плесневелый хлеб ел…

Глаза деда Антося потускнели, он вспомнил о сыне, трагически погибшем во время пожара на маслоприемном пункте, произошедшем в ночь с 6 на 7 июля 1935 года. Сельчане, весело встречавшие праздник Ивана Купалы, из-за пылавших костров не обратили внимания на зарево за рекой, а когда спохватились – было уже поздно, огонь превратил постройки маслопункта в груду обуглившихся бревен, среди которых был найден труп Демьяна Корзуна. Сотрудникам НКВД не удалось установить причину возгорания и выяснить, был ли это несчастный случай или умышленный поджог. Что произошло той роковой ночью – так и осталось загадкой, из-за отсутствия улик дело закрыли, списав убытки на погибшего в огне ночного сторожа. Это обстоятельство пагубно сказалось на репутации семьи Корзунов, кто-то из сельчан верил в причастность Демьяна к пожару, кто-то – нет, из-за невыясненных обстоятельств дела семья деда Антося попала в список неблагонадежных, по этой причине многие в деревне старались избегать с ним контактов. Тех, кто сохранил к этой семье доброе доверительное отношение, осталось немного, среди них Степан и Пелагея Устиненко значились в первых рядах.

– Прости, Антось! – спохватилась Пелагея. – Правду говорят, что у женщин волос длинный, а ум короткий. Не хотела я причинить тебе боль, сама не знаю, как с языка сорвалось – не по злобе твою боль растревожила. Я мать и знаю, как тяжело растить детей и, уж не приведи Господь, их потерять…

Глаза деда Антося заволокли слезы, сколько лет прошло с момента гибели сына, а рана в душе старика не заживала.

– Что поделать, – тяжело вздохнул Антось, – жизнь есть жизнь, никто не знает, что его ждет…

– Это верно, – кивнула хозяйка, – время нынче не простое, не первый год говорят о войне – волей-неволей задумываться станешь…

– Не волнуйся – у нас с Германией договор о ненападении. Я хоть человек и не воинского призыва, однако политикой партии интересуюсь. Не верь слухам, вранье все это, живи и не думай о плохом. Ладно, пойду я, а за напоминание о Демьяне я на тебя не сержусь, это как страница из книги жизни – ее не вырвешь, эту боль во мне только смерть может унять… – старик поднялся с лавки, оперся на палку и пошел к калитке.

На какое-то время во дворе дома воцарилась тишина. Перестал громыхать поленьями Павлик, петь колыбельную песню куклам Светланка, а Настя, поставив на крыльцо ведро с водой, с тревогой глянула на мать.

– Ты чего? – поинтересовалась Пелагея.

– Правда – наша страна самая лучшая в мире?.. – дрогнувшим голосом произнесла Анастасия. – Хорошо, что мы живем в Советском Союзе. Абрам Романович рассказывал, что за границей многие люди голодают, не имеют крыши над головой, а дети в малолетнем возрасте тысячами умирают от голода и нищеты. У нас все иначе… Наша страна богатая, обо всех нас заботится партия и товарищ Сталин. В отличие от зарубежных детей, мы знаем, что такое счастливое детство… Как здорово, что я родилась в Советском Союзе! Страшно подумать, что это могло произойти где-нибудь в Америке или в другой стране… – на глазах Анастасии выступили слезы.

– А бабушка Дуня сушит сухарики на черный день, – отложив в сторону тряпичную куклу, поведала Светланка. – Они маленькие и черненькие… Только я не знаю, что это за день и когда он наступит…

– Когда он придет, дочка, всем тяжело будет, – с грустью произнесла Пелагея, – бабушка Дуня знает об этом, вот и готовится. Даст Бог, он еще не скоро наступит, – вздохнула женщина, – по крайней мере, нам так говорят.

Пелагея поцеловала дочку и вернулась к домашним делам, за хлопотами она не заметила, как пришло время встречать скот, вернувшийся с пастбища. По заведенной традиции хозяева встречали своих питомцев на центральной деревенской дороге и оттуда разводили по подворьям. Самые большие хлопоты у пастухов были с овцами. На выпасе они норовили разбрестись по полю, словно горох по тарелке, а по возвращении в деревню их приходилось силой загонять в переулки – тут и начиналась настоящая чехарда: начнут хозяева пересчитывать в хлеву овец и находят, что одна или несколько – чужие. Чтобы избежать подобной путаницы, домашний скот метили. Кто-то использовал для этих целей сажу, кто-то – синьку, иные мазали бока и спины животных красными или зелеными чернилами. Ввиду того, что скот выгоняли на выпас до восхода солнца, когда трава была влажной от росы, метки на животных расплывались, вследствие чего деревенское стадо напоминало разноцветную палитру художника, вышедшего на природу на этюды.

Услышав мычание коров, Пелагея засуетилась, кликнула Настю и наказала встретить корову. «С овцами будь внимательней, в прошлый раз из-за разговоров с Тамарой овцу Речинцевых в хлев загнала, – напомнила женщина, – мне Павлика со Светланой вымыть нужно и чистое белье отцу приготовить – после работы наверняка захочет обмыться…»

– А можно я потом на танцы схожу? – робея, спросила Настя.

– Иди за скотиной – потом поговорим… – сердито произнесла Пелагея и, взяв на руки Светланку, пошла в баню.

«Как это понимать?.. – расстроилась Анастасия. – А с Томкой нужно что-то делать – достала она меня своей ревностью, взяла моду провожать меня после танцев… Это она специально, чтоб никто из мальчишек меня не провожал. Зря переживает – мне никто не нравится, разве только Костик Николайчук, да и то – самую малость…»