Гроза над морем

– О чем задумалась?

Знакомый голос вернул ее на землю. Марта фыркнула и тряхнула головой. Вот еще, нашла, о чем думать и мечтать! Ей бы выжить в этом пекле, а она о любви грезит. Да и какая ей сейчас любовь, когда она для всех – безродная сирота?

– Капитан велел тебе помочь, – хмуро ответила Марта. – Полы мыть… то есть палубу.

– Проще простого, – юнга сверкнул белозубой улыбкой и сунул нежданному "помощнику" в руки мокрую тряпку. Оглядевшись, Марта поняла, что стоит почти по щиколотку в воде.

– Разуйся, тут не холодно, – добавил парень. – И ведро опрокинь прямо сюда, не то до утра провозишься. А я сейчас еще одно принесу.

Марта неловко отжала тряпку, мокрую и грязную, и поморщилась. Как-то унизительно – стоять здесь на глазах у всех и ползать на четвереньках по нагретой солнцем палубе, оттирая от соленых и грязных разводов темные доски. Дома никогда не приходилось работать по хозяйству. Холодная и мутная вода потекла по рукам на пол. К тому времени уже вернулся юнга. Они остановились друг напротив друга: хмурая и недовольная Марта и он, все такой же неизменно красивый и улыбающийся, босой, с растрепанными темно-русыми волосами, лихо подхваченными черной банданой, темными крапинками в зеленых глазах.

– Сними ботинки, – терпеливо повторил юнга. – Если вдруг, не дай Светлейший, ты упадешь в море, обувь станет первым, что потащит тебя на дно.

И пока она разувалась, он сам опрокинул на палубу оба ведра и, стараясь не смотреть в сторону девушки, начал ожесточенно тереть свой выбранный "уголок". Глядя на него, Марта делала все то же самое и спустя некоторое время поняла, что хотя и ноги гудят с непривычки, и спина не так-то просто разгибается, она все-таки на что-то способна.

– Как тебя зовут? – наконец решилась заговорить она после долгих минут работы в молчании. Вдалеке перекликались чайки, солнце палило нещадно, волосы курчавились от влаги и прилипали завитками ко лбу и к шее. Юнга тоже то и дело смахивал локтем со лба отросшие пряди и тихо ругался.

– Меня? – он на мгновение обернулся, приподнял одну бровь, будто не расслышал вопроса. – Дэниэл. Можно просто Дэн. Ох, Маргарет, что же ты делаешь?

Неожиданно Дэниэл отложил в сторону свою тряпку, подошел к Марте, положил руки поверх ее хрупких ладоней. Девушка невольно вздрогнула, но тут же одернула себя.

– Так не отмоешь, а только напачкаешь, – усмехнулся Дэниэл. – Воду нужно как бы сгребать к себе, а потом выжимать тряпку. Давай покажу.

Они вместе нагнулись, и руками Марты юнга с силой провел по широкой начищенной воском доске. Грязные струйки воды побежали в разные стороны, но он ловко собрал их так, что не осталось ни капли, и Марта выжала воду в ведро.

– Легко?

Дэниэл снова улыбнулся. На щеках появились очаровательные ямочки. Марта на мгновение подняла взгляд и кивнула, быстро опустив ресницы. Что-то будто бы обожгло Дэниэла изнутри, когда их глаза встретились, и он, изо всех сил сдерживая этот жар внутри себя, крепко сжал губы и снова наклонился над палубой.

Глава 4 Будем друзьями?

К счастью Марты, перед всей командой ее представлять не стали: впечатлений и без того хватило на ближайшие дни. С юнгой она так и не поговорила: оба ужасно смущались друг перед другом и не могли ни о чем разговаривать. Впрочем, девушка подумала, что это и к лучшему: и он не будет ее расспрашивать о прошлом, и она пока не готова принять и выслушать рассказы о чьей-то жизни.

Однако на этом ничего не закончилось. Когда прозвенели последние дневные склянки, по которым вахта сменялась на ночную, все, кто работал днем, разбрелись по каютам, а Марта осталась одна. Хотела было идти обратно, к Уолтеру, в каюте у которого провела минувшую ночь, но он велел идти к квартирмейстеру Райану и попросить себе личное место для ночлега.

Ночью на море было намного холоднее, чем днем. Зябко ежась от пронизывающего ветра и сунув руки в противоположные рукава, чтобы хоть как-то согреться, Марта поднялась на палубу. Ужасно болели ноги и спина после долгой и тяжелой дневной работы. Ладони за день стали твердыми от набитых мозолей, а кожа – сухой от соли и ветра. Девушка невесело усмехнулась, думая про себя, что теперь мама никакими силами богов не смогла бы сделать из нее настоящую леди, а отец не признал бы свою младшенькую, свою любимицу, в обгоревшей на солнце усталой девчонке.

Разговор с Райаном оказался короток: квартирмейстер отправил нового члена команды спать в трюм, где ночевали все матросы. Злясь на весь мир и мучительно краснея от еще одного предстоящего стыда, Марта долго бродила по задней части корабля, невольно заставляя вахтенных хихикать над ней. Когда смешки за спиной изрядно надоели и холод доконал, девушка, махнув рукой на свою неловкость, сбежала по трапу в трюм и, ошибившись дверью пару раз, наконец нашла вход в общую "спальню".

Один уголок возле двух иллюминаторов был огражден несколькими деревянными ящиками, тканевой занавеской и – с четвертой стороны – стеной. Юнга еще не спал. Сидел, раскачивая свой гамак, подтянув колени к груди и укутавшись тонким стеганым одеялом, и увлеченно разглядывал маленький клочок пожелтевшей бумаги, истрепанный по краям. В руке у него дрожала свечка, выхватывая золотистым ореолом из темноты светлые пятна лица, рубашки, желтой бумаги.

Марта робко замерла на месте, придержавшись за балку. Заслышав шаги, юнга вздрогнул и едва не выронил свечу; та качнулась, по внутренней обшивке корабля потянулись ожившие длинные тени, похожие на изогнутые лапы чудовищ. Девушка испуганно отпрянула, закрывая рукой лицо от яркого света, и Дэниэл смутился, прикрыл фитилек ладонью:

– Извини.

– Что ты делаешь?

– Читал, – Дэн свернул записку и спрятал за пазуху. Погасил свечу двумя пальцами – как взрослый! – и указал новой знакомой на гамак напротив. – Располагайся. Я больше не буду.

Марта осторожно присела на край гамака и упала. В темноте послышались неразборчивые шепотки и приглушенный хохот. Злясь и краснея от досады, она поднялась, потерла коленку, но и вторая попытка забраться в постель не увенчалась успехом. Матросы захохотали в голос, кто-то дал совет поспать на полу, а Дэниэл молча спрыгнул со своего места, легко поднял Марту в воздух и посадил в гамак.

– Суть в равновесии, – пояснил он, когда девушке, наконец, удалось устроиться. – Надо забираться сразу в центр, тогда он раскачается и тебя удержит. На корабле это удобно: засыпать гораздо легче, чем в обыкновенной постели.

Без формы он выглядел несколько младше. Не было суровых знаков отличия "Исиды" – вышивки-круга со штурвалом внутри, не было взгляда исподлобья, каким он казался из-за банданы и падающей на лоб челки, не было кинжала за поясом и широкой кожаной портупеи. Марте так тоже стало спокойнее. Конечно, она понимала, что при случае он легко справится с ней и без оружия, но она искренне надеялась, что такого случая не представится. Она могла доверять юнге, но пока не хотела. Слишком много двуличия оказалось в ее жизни последнее время.

Дэниэл ей понравился, но она боялась позволить себе это робкое признание. Ветер растрепал его темные волосы, слипшаяся треугольниками челка в беспорядке падала по обеим сторонам лба, в зеленых глазах плясали черные крапинки, которые превращались в маленьких демонят, стоило парню улыбнуться.

Старательно не замечая пристальный взгляд девушки и ничего больше не говоря, юнга аккуратно свернул рубаху, завернулся обратно в одеяло, сел на свой гамак, скрестив ноги, и снова развернул таинственную записку, но свечу не зажег, помня о своем обещании не мешать девушке спать. Поднес бумагу к самому носу, сощурился, словно от близорукости, и ей стало его жаль: в конце концов, свеча – это не бортовой прожектор, и она вполне могла бы накрыться одеялом с головой, чтобы он почитал еще.

– Дэниэл, – позвала она шепотом. Паренек молча поднял глаза. – Ты читай, если хочешь. Мне не мешает. Правда.

– Я и так вижу. Луна светит, – протянув руку в тонкий серебристый луч, нанизавший корабль на себя, как на нить, юнга пошевелил пальцами, пуская на борт тень.

Марта расправила тонкий тюфяк, сняла отяжелевшие от влаги ботинки, раздеваться не стала, только завернулась, как ее новый товарищ, в одеяло от холода. Ее разбирало любопытство, что он читает, где он учился чужому языку и учился ли вообще, давно ли он служит на "Исиде". От матери и старших сестер она слышала, что подобные разговоры располагают людей друг к другу, между ними зарождается доверие. Очень хотелось в круговерти войны и среди чужих найти своего человека, своего друга, того, с кем можно было бы делиться тайнами, переживаниями, радостью. Даже если это мальчишка – ну и что? Марта и сама пока что для всех не может быть собой настоящей, и неизвестно, когда это закончится. Несмотря на то, что капитан посоветовал не притворяться, она не могла так легко перевоплотиться обратно в леди.

И, несмотря на сильную усталость после дневной работы, девушка не легла спать сразу.

– Мм… Дэн, – вышло как-то робко и неуверенно. – Что это у тебя?

Дэниэл снова поднял взгляд от бумаги и с не меньшим любопытством посмотрел на Марту. Или на Маргарет. Бездна знает, как к ней теперь обращаться про себя…

– Морская загадка, – пошутил юнга, снова пуская на дощатый борт тень от ладони и ненастоящих фантастических чудовищ. – Кружочки, палочки, веточки и прочие закорючки. Что это, по-твоему?

Марта протянула руку, он потянулся, раскачав гамак, и передал записку ей. Девушка вгляделась в таинственные символы, разукрашенные изогнутыми линиями, веточками, лентами и, как сказал сам хозяин записки, "прочими закорючками". Что-то знакомое мелькнуло среди их хоровода, но как раз в эту минуту корабль, как назло, сунулся носом в волну, и гамак закачался сильнее.

– Я знала, знала этот язык, – встревоженно и оттого быстро зашептала Марта, сжав виски двумя пальцами и еще пристальнее вглядываясь в пляшущие перед глазами буквы, словно это могло чем-то помочь. – Мой дед был родом с острова Сейдана, там живут… жили раньше люди, для которых этот язык – родной! Дедушка раньше был губернатором острова, он учил меня в детстве, а потом прошло время, и я все забыла, совсем забыла…

От волнения она даже не спохватилась о том, что говорит о себе не как о простолюдинке. И, погрузившись в воспоминания, не заметила, как смотрит на нее Дэниэл.

– Так все-таки… ты не та, за кого себя выдаешь? – выдохнул он отчего-то дрогнувшим голосом. И только тогда Марта поняла свою ошибку и прикусила губу. Да уж, за несколько дней притворства слишком трудно привыкнуть к совершенно чужой для себя роли. Правду говорил отец: нельзя казаться для людей тем, кем ты не являешься. Чем больше ты стараешься казаться не собой, тем меньше близких людей у тебя останется, потому что никому не сможешь доверять.

– Да, – обреченно выдохнула она. – Марта. Не Маргарет.

– А я сразу понял, – сказал юнга спокойно и, заметив, что она нервно хмурится, положил руку ей на плечо. – Не бойся, я никому не скажу. Ты… очень сильная. И смелая. Вчера…

– Все равно скоро все узнают. Вчера осталось вчера, – хмуро оборвала его Марта.– Мы о записке твоей говорили.

– Да, конечно… О записке, – вздохнул Дэниэл. Но еще несколько мгновений, показавшихся безумно долгими, они смотрели друг другу в глаза и не могли оторваться.

А потом Марта снова склонилась над бумагой, щурясь и вглядываясь в мелкие символы. Ничего не всплывало в памяти, ни одного знакомого слова, ни одной буковки не вспомнилось ей, хотя, казалось бы, она совсем недавно училась читать и писать на старом языке северян. Он был очень красивым для нее, пускай звучал холодно, резко и отрывисто, это ее не отталкивало. Только после смерти горячо любимого дедушки она не вернулась к прежним занятиям, потому что некому было продолжать учить ее, да и, к тому же, каждое воспоминание о таком близком и теплом прошлом заставляло снова и снова сглатывать ком в горле и стирать с ресниц непрошеные слезы.

Правда, сейчас Марта уже научилась держаться: стоило только покрепче закусить губу и подумать о чем-нибудь другом, как боль отступала. И сейчас не хотелось думать об этой боли, тревожить старую, уже почти зажившую рану: мысли занимало совсем другое.

– Прости, но я не знаю, чем тебе помочь, – она наконец подняла глаза. – Если бы мне луну-другую, может быть, прежние знания вернулись бы. А пока…

Она с сожалением пожала плечами. Дэниэл чуть отстранился и снова посмотрел на нее без тени осуждения или упрека.

– Ничего. Никто не может разобраться, не вини себя.