Сковородка судного дня

– Что значит «зачем»? Перекрытия менять, полы стелить. Деньги нужны. Талеров пятьсот для начала… Может, устроить сообщество пайщиков? – Он размышлял вслух, подлаживаясь к моим шагам, успевал тоже здороваться.

– В Лимбурге, – сообщила я, – такие суммы только в сундуках господина бургомистра водятся.

– Точно! Наш рыжеволосый фаханчик. Любопытно, за что… Испытание? Да какая разница. Пусть сундуки нам откроет…

– Испытание? – переспросила я.

– Ну там, – Марек пошевелил в воздухе пальцами, – в вышних сферах так принято, разных провинившихся к людям посылать.

– То есть в том, что пан Килер – фахан, ты полностью уверен?

– Разумеется. Я думал, вы все осведомлены. Тоже мне, тайна… Карл… Карлуша, Каракуша… Вертится что-то такое в голове… Знаешь, он же меня вчера узнал, узнал и испугался. Шляпу Петрика съем, если нет. О, сколько бы я отдал, чтоб в магическую башенку нашего бургомистра заглянуть!

Я посмотрела в сторону холма, башни было две, венчали симметрично оба крыла бургомистровых хором.

Пана Ежи дома, разумеется, уже не было, говорила я с хозяйкой пани Еживой. Дом подозрительной соседки она указала, влажный ком овечьего сыра завернула в тряпочку и опустила в корзинку, подмигнула:

– Не нужно денег, панна Моровянка. Подарок за услугу, так у нас еще с матушкой вашей заведено было.

Марек удивился:

– Что за услуга?

Хозяйка хихикнула и снова подмигнула, прежде чем попрощаться.

– Держи, – отдала я парню корзинку, – во дворе обожди.

И отправилась к указанному дому. Соседка была из пришлых, тех, кто переехал в Лимбург после памятного схода лавины. Поэтому и звали ее Новак. Жила она одна, подрабатывала плетением кружев, то есть едва сводила концы с концами. И, как будто для недоверия старожилов этого было мало, Спящий и супруги его наградили пожилую женщину отвратительной, отталкивающей внешностью. Бургомистр? Кто угодно в городе мог поклясться, что это не пан Килер, а плетельщица – переодетый фахан. Кто угодно, кроме меня. Я пани Новак жалела.

Марек не послушался, во дворе ждать не стал и, когда на мой стук открылась дверь, ахнул. Было от чего. Огромный нос женщины крючком нависал над толстыми бесформенными губами, почти встречаясь с бугристым подбородком, крошечные глазки смотрели из-под густых черных бровей.

– Доброго утречка, пани Новак, – сказала я приветливо. – Как здоровье вельможной пани? Мы с новым работником за сыром заходили, решили и к вам заглянуть.

– Трактирщица? – Глазки прищурились, совсем скрывшись в морщинах. – Надо чего?

– Хочу одну из ваших кружевных накидок приобрести. – Я достала из кармана передника несколько талеров. – Покажете, какие есть?

– Ты говорила, у нас денег нет, – шептал Марек, проходя вслед за мной в ветхий домик. – Маленькая лгунья.

Я сделала вид, что ничего не слышу, обошла гостиную, она же спальня, она же мастерская, заглянула на кухню, под кровать. Вот ведь пан Ежи – балабол. Наговаривает на старуху. У нее из потустороннего только кружева ее волшебной уродливости и размеров.

– Эту, пожалуй, возьму, – показала я на сетчатое полотно, растянутое вдоль глухой стены.

Торговаться не стала, заплатила, свернула покупку тючком, положила поверх сыра в корзинку. Повеселевшая пани Новак рассказывала, что здоровье ее стариковское, но пальцы дело помнят, что скоро к ней сестра из Замбурга приедет, и они в четыре руки столько красоты наплетут…

Я держала на лице вежливую улыбку, внутренне содрогаясь. Еще больше такой красоты Лимбург мог не перенести.

Пани Ежива поджидала нас у окошка. Я покачала головой. Жена пастуха улыбнулась и сложила перед грудью руки, вознося благодарственную молитву пану нашему Спящему.

– Я все понял, Адель, – сказал Марек, когда мы уже почти подходили к магистрату.

– Давай после поговорим.

Парень меня не услышал:

– За что? За что мне это все? За какие прегрешения? – Он воздел очи горе. – Я щекотал Спящего? Флиртовал с обеими его супругами? Вы так решили мне отомстить? Подсунуть этот ядовитый цветок, притворяющийся невинной лилией?

Марек развернулся на каблуках, ткнул пальцем мне в живот:

– Это что? Что вышито на твоем переднике? Лотос? Астра?

– Эдельвейс. – Я холодно улыбнулась. – Ты же именно аромат эдельвейсов чувствуешь, когда я рядом, правда? И тебе очень хочется сделать то, что нельзя – вцепиться в меня зубами и жрать, пока… Ай!

Корзинка качалась из стороны в сторону, упав на брусчатку, Марек крепко прижимал меня к себе, прикусив мою мочку. Страха не было, за свои двадцать три года я прекрасно уяснила, что кровь моя может открыться только в двух случаях: если я сама захочу или случайно, но тоже от меня.

– Что, пан маг, тяжко?

– Ты дева, чья плоть пахнет цветами, а на вкус слаще меда. Твоя кровь – чистое волшебство, испивший ее получит огромную, невероятную силу. Ты видишь то, что скрыто и… – Марек отстранился, повертел меня за плечи. – Откуда твоя сковородка?

Я освободилась и даже пнула чернявого:

– Меня ты не получишь.

– Это мы еще посмотрим, – Марек ухватил пояс моего передника, узел развязался, – кто тебя не получит.

Смуглые пальцы двигались очень быстро, через мгновение у меня на животе справа красовался изящный бант.

– Никто, кроме меня, Адель. Поняла? Ни человек, ни бессмертный, ни фахан из бездны.

– Это мы еще посмотрим, – вернула я обещание и зашагала к дверям магистрата. – Корзинку подбери.

В приемной бургомистра ожидали полтора десятка посетителей, и каждый из них заметил мой узел. Каждый.

– Бойкий какой хлопец, – одобрил пан Рышард, посасывая пустую трубку, – меньше чем за день Моравянку окрутил.

Пан Гжегож с подвязанной тряпочкой челюстью смотрел на чернявого с ненавистью. А тот принимал поздравления, многозначительно улыбаясь.

Пана Ясна выглянула на шум из кабинета:

– Следующий. Ах, нет, простите, пан Килер велел к нему пропустить пану трактирщицу без очереди.

Марек сунулся было следом, но секретарша быстро захлопнула дверь перед его длинным носом. Кабинет был огромным, как площадь, с золоченой мебелью, ткаными портьерами, картинами на стенах и люстрой, свисающей с потолка хрустальным водопадом.

– Адель! – Бургомистр поднялся из-за письменного стола.

Для начала я расплакалась, ткнула себе в живот и проговорила с протяжным всхлипом:

– Полюбуйтесь на это, вельможный пан!