Сковородка судного дня

Тетка Рузя закончила заплетать мне косу на ночь и стала расстилать постель.

– Госечка спит? – спросила она жалобно.

– Ага, – прислушалась Гражина. – Отрыдала, как положено, и заснула. Кто ж знал, что Анджей таким мерзавцем окажется?

– А он мне сразу не понравился, пьяница и лентяй.

– Ну да, – я широко зевнула, прикрыв ладонью рот. – Только вам это не помешало молодых людей сводить. Очень прошу, умоляю даже, с Мареком Госю теперь не вздумайте паровать. Этот еще хуже может оказаться.

Я легла на кровать, накрылась тонкой льняной простыней, вдохнула привычные запахи сушеной лаванды и чабреца, которыми были набиты матрасы и подушки. Неужели высплюсь? Ночник в спальне погас. Тетки ждали, пока я усну, беседовали шепотом.

– Госька за Анджеем не пойдет, здесь останется. Такими словами его на заднем дворе чихвостила… Марек? Он неподалеку стоял, чтоб отставной жених чего не учудил. Адичка? Да как обычно… Ой, Рузька, чего расскажу, не поверишь. Наша-то хороводная королева в погреб пошла, а чернявенький, как кувшин разбился, следом. Глазищи горят. Ну, думаю, сейчас рассмотрит, как панна Моравянка честь свою блюдет, в обморок брякнется. А он…

Я повернулась на бок и прикрыла ухо подушкой, чтоб не слушать. Чернявый Марек. Если бы не он, наша служанка еще бы подумала, прежде чем отставку любезному Анджею давать. Бабник. Не Анджей, а… Хотя… оба они бабники, чего уж.

– Адичка, – сказала Гражина с испугом, – пришел кто-то.

– Марек, наверное. Он хотел со старой Агнешкой попрощаться. Я ему и ключ дала.

– С черного хода.

Пришлось стряхивать дремоту:

– Ладно, поглядим.

Я надела поверх ночной сорочки халат и пошлепала задниками тапок вниз по лестнице. В зале было темно, но мне это не мешало, в своем доме я каждую деревяшку на ощупь знала. Гражина была чуть позади, а Рузя осталась в комнатах на третьем этаже, она их никогда не покидала.

Пока я зажигала лампу, тетка Гражина успела осмотреть обстановку.

– Адичка, – сказала она гулким басом. – Сковорода-то… тю-тю.

– Вот ведь псячья дрянь, – выругалась я, – Анджей, больше некому.

Пройдя через кухню, я вышла на хозяйственный двор. Хлопец пытался унести награбленное по этой тропинке, мимо дровяного сарая, курятника, грядок с зеленью. Сковородка призывно блестела в свете обеих лун, прижав к земле кустик укропа. Анджей не первый и даже не десятый, кто пытался ее похитить. Болван! Помню, однажды к нам в Лимбург явился всамделишный вор, конкурентами нанятый. Тоже недалеко ушел. Теперь подпаском у пана Ежи работает, овцы, они безопасные, в отличие от чужих сковородок. Ежи! Завтра нужно будет к его соседке заглянуть. На всякий случай. Может, пан напраслину наговаривает про сглаз, а может, и нет.

Тетка ждала меня на пороге черного хода, я помахала ей сковородой:

– Нашлась пропажа.

– И Марек вернулся, – кивнула Гражина в глубь дома. – Не один, с приятелем.

– У него с этим быстро.

Я прошлепала через кухню, отодвинула занавеску. За столиком пана бургомистра сидели двое: мой чародей-работник-балабол и… Петрик с мельницы. Под его левым глазом чернел синячина, на голове красовалась шляпа с павлиньими перьями.

– Добрый вечерочек, вельможна панна Моравянка, – поздоровался хлопец.

– Ночь уже, – ответила я неприветливо. – Добрые люди третий сон видят.

Марек смотрел на меня. Странно смотрел, как будто не узнавал. Понятно, моя Рузечка в одежде для спальни всю свою фантазию проявляет. Моя сорочка сшита из тончайшего малихабарского шелка, а халат вообще парчовый, с золотыми хризантемами по подолу и рукавам. Я с грохотом вернула на плиту сковородку и затянула пояс потуже:

– Ладно, долго не засиживайтесь.

– Панна Аделька, – чернявый кивнул на стол, – нужно помянуть Агнешку покойную. Так принято, чтоб путь ее к чертогам пана Спящего был короче.

Там стояла бутыль мутной сливянки и три чарочки. Парень был прав, есть такой обычай.

– Госька проснулась, – сообщила тетка, – сейчас спустится.

Марек поднялся, усадил меня за стол, придвинул еще один табурет.

– Чего это? – спросила заспанная, но причесанная и нарядная служанка.

– Агнешку поминаем, сюда иди, – распорядился балабол. – И захвати там за стойкой… Нет. Просто иди. Мы с панной хозяйкой из одной чарочки пить будем. Ну, за…

Сливянка – напиток невкусный, крепкий. Горячий шарик скользнул по горлу, заставил меня закашляться. Марек сунул мне неведомо откуда появившийся носовой платок утереться, допил из чарочки, бросил в рот ядрышко лещины:

– Хорошая швея была покойница. Не она ли панне Адельке этот шлафрок исполняла?

– Хорошая, – согласилась я, – но нет, не она.

– Значит, панна сама?..

Госька фыркнула:

– Панна Моравянка не знает даже, с какого боку в иголке ушко. Ежели чего зашить надо, так мне скажи, я справлю.

Столик пана бургомистра был на одного, мы сидели за ним вчетвером, очень близко друг к другу, я вполне могла пнуть девку носком тапочки, даже очень захотела, но сдержалась, рассматривая носовой платок Марека. Дорогой шелк, на нем вышита вензельная «М», завитушки которой украшают совсем уж крошечные колокольчики.

Налили по второй. Я послушно отпила. Можно было возвращаться в спальню, но я почему-то задержалась.

– Соленые орехи к пиву, – говорил Марек, щелкая пальцами шарики лещины и засовывая ядрышки себе в рот, – если пару мешков мне к обеду достанешь…

– О чем вообще разговор? – спросила я, протягивая раскрытую ладонь. – Поделись.

Чернявый отсыпал мне горсть из кармана:

– Петрик на своей мельнице потолка иерархии достиг и в него уперся. Это для любого мужчины очень обидно.

Хлопец обиженно вздохнул, Госька его похлопала по плечу, утешая, налила из бутыли всем. Марек схватил чарочку, придержал мне затылок, я отхлебнула, он допил. Щелкнула ореховая скорлупа. У меня во рту оказалось шершавое ядрышко, другое отправилось Мареку. Все это парень проделывал быстро и уверенно, продолжая говорить:

– Мужику за двадцать, а он до сих пор в помощниках у пана Мюлера. Богуславы нос воротят, не подходит жених. А у нас…

Я раздавила скорлупу и засунула орех в рот чернявому, чтоб он на мгновение замолчал:

– Что у нас?

Губы Марека задержались у моих пальцев, ответил мне Петрик: