– Господа опекуны! Я отказываться учить! Я бежать Париж! – вопит француз.
Фома шапку Луке за спиной перекидывает, а тот ему обратно! Шутка ли! За такое – голова с плеч!
– Опять?! – очень строго кричит Фома, косясь на Луку.
– Опять! Он опять всех перебивать! Доколе…
Фома зашвыривает, наконец, шапку за трон, бежит к окну…
А там – свара! Лупит Василий народ новгородский, одних направо отправляет, других налево.
Фома к Луке оборачивается. И вдруг как завопит:
– Доколе славным новгородцам терпеть лихоимство!
Лука Фоме подмигивает и тоже в окно высовывается:
– Стража! Взять виновников побоища, невзирая на звания, и бросить в подвал!
Тотчас княжеские дружинники всем составом со двора кинулись – приказ исполнять.
– Acta est fabula! – сказал довольный француз.
– Баста! – сказали Лука и Фома, потирая руки.
Когда дружинники прибыли, Василий уже свой порядок навел: кто кричал «Держи вора!», теперь или на своих двоих удирал, или уползал на четвереньках. Были, конечно, и сильно покалеченные.
Но не справиться бы дружинникам с разгоряченным Василием, если б тот не увидел девочку в слезах. Она ходила меж покалеченных и звала тоненько: «Тятька! Тятька!».
– Переборщил…
Переборщил – не то слово! Всюду стоны, у кого носы разбиты, у кого под глазами фингалы. Повисли руки у Васи как плети, глаз потух. Да, натворил делов…
Стыдно Василию стало перед новгородцами, вот сам он дружинникам и сдался. Заодно и Садко повязали. И бросили обоих в темницу, в мешок каменный.
Захлопнулись кованые железом двери темницы! Заперся тяжелый замок! Часовые у дверей стали туда-сюда похаживать: «Ать-два! Ать-два!».
А за часовыми, довольно сложив руки на круглых животах, наблюдали Фома и Лука. Убедились дядья, что племянничек заперт крепко, и прочь пошли. Да быстро так!
Добежали до конюшен – никого! Встали у сеновала – пошушукаться.
– Здорово ты придумал, Фома!
– А то!
– Ой, и хитер же ты, Фома!
– В ледяных подвалах посидит – небось, охолодится!
Вдруг Лука прислушался. Кажись, храпят!?
– Тсс! Кто тут есть, выходи!
Дядья огляделись. Никто не вышел. Только храп с посвистом стал сильнее. Да из сена длинное ослиное ухо вылезло.
Лука ойкнул. А Фома рукой махнул.
– Осел! …А ты знаешь, Лука, что в тех подвалах-то?
И тут Фома шепнул Луке на ухо такое, отчего Лука попятился и перекрестился.
– Вона, куда ты, Фома, метишь!
Из сена резко поднялось второе ослиное ухо.
– Не трусь, Лука! Наш теперича Новгород! Ох, и откроем торговлю! – радостно зашептал Фома.
– Перво-наперво, акцизы! – добавил Лука.
– Пошли, брат! Дел невпроворот!
И они ушли.
Как только шаги за ними смолкли, сеновал зашевелился. А потом кто-то с ослиными ушами так чихнул, что все сено разлетелось. И тут же рядом в конюшне заржали кони. Ведь обладатель ослиных ушей – это и был наш старый знакомый Конек-Горбунок.
Хотите знать, почему его появление вызвало такой смех в конюшне?
Седая грива покрывала Горбунка с ног до головы, и эта грива была сплошь усеяна репейником да колючей сухой травой.
Горбунок хотел было вскинуть упавшую на глаза прядь. Но ноги его подкосились… Ай!…
– Встать – отжаться! – скомандовал сам себе Горбунок.
Он встал, попробовал отжаться. Вышло еще хуже: все четыре копыта без подков разъехались в стороны.
Кряхтя, кое-как поднялся Горбунок и побрел к поилке. Видно, какая-то мысль застряла в его голове, потому что он вдруг вновь тряхнул гривой и произнес:
– А! Не мое дело!
У поилки стеной встали кони. Горбунку как всегда никто не уступил места. Пить кони не хотели, просто вредничали, делать-то им все равно было нечего. И пришлось коротышке Горбунку протискиваться меж стройных лошадиных ног. А так недолго и копытом в глаз схлопотать!
Но вот Горбунок припал к воде, сделал глоток… и тут же выплюнул. А кони опять заржали!
– Гадость, – сказал Горбунок, – А раньше-то, бывало, за царским столом сиживал, чаи какие хошь заморские да мед-пиво пил… Э! Что вам объяснять! Разве вы хорошую жизнь знаете? – он уныло уставился на свое отражение в воде поилки – Молодой был, горячий…
И Горбунок поплелся обратно – на сеновал. Там завалился на бок. Закрыл глаза. Покрутился. Сел.
Нет, сон к Горбунку не шел в этот полдень.