Вранова погоня

– Это не домик, это потаенный дом. – Она не обернулась, она водила кистью по холсту, сначала медленно, сосредоточенно, а потом все быстрее и быстрее. И картинка на холсте оживала с каждым мазком. Зарябило от легкого ветерка лесное озеро, по небу пробежала туча, зацепилась за шпиль башни, всплакнула быстрым летним дождем, ушла за горизонт. С высокого векового дуба сорвалась стая воронья, закружила, закрывая крыльями небо, марая картину черным, превращая солнечный день в темную ночь.

– Эльза?.. – позвал Никита. Ему бы положить ладони ей на плечи, оттащить от этой чертовой ожившей картины. Но не получалось. Страх, почти животный ужас овладел Никитой.

А стая превратилась в одного-единственного ворона. Крупного, остроклювого, с седыми перьями в разверстых крыльях. Ворон всматривался в Никиту черным глазом, недобро всматривался, словно примерялся, прицеливался к жертве. Эльза пыталась закрыть ворона перепачканными краской ладонями, не пустить из нарисованного мира в мир реальный, но как-то вдруг стало совершенно ясно, что ей его не удержать, что еще чуть-чуть – и острые когти порвут тонкую ткань мироздания.

Уже порвали… Легкий ветерок превратился в ураган, завязал в узел рыжие Эльзины кудри, окрасил серым, дохнул на Никиту смрадным дыханием, закричал по-птичьи гортанно. А когти, острые, как бритва, уже тянулись к нему, рвали кожу на шее…

Никита заорал и от собственного крика проснулся. Не ворон, а кошка! Чертова черная кошка драла когтями майку на его груди и утробно выла. Он чертыхнулся, стряхнул кошку на пол, перевел еще расфокусированный со сна взгляд на кровать.

Похоже, проснулся он очень вовремя. Или кошка вовремя его разбудила. Эльзу рвало, она хрипела, захлебывалась и задыхалась. Она умирала, пока Никита спал. Едва не умерла…

Он вскочил на ноги, ринулся к кровати, едва не снеся штатив с капельницей, подхватил Эльзу за плечи, перевернул на бок. Руки дрожали то ли со сна, то ли от испуга. А может, от всего сразу. Наверное, поэтому он не сразу понял, что она говорит.

– Пусти, – прохрипела и закашлялась. – Отвяжи меня.

А Ильюха велел не идти на поводу и не отвязывать. Велел ведерко поближе придвинуть. Не успел он с ведерком, проморгал.

– Я прошу тебя. – Эльза на него не смотрела, занавесила лицо спутанными волосами. – Мне нужно в ванну и прибраться.

В ванну и прибраться – это хорошо. Если женщине хочется прибраться – это благоприятный признак.

– Пожалуйста…

Развязал. Пока возился с ремнями, Эльза молчала, только дышала тяжело, с присвистом, а как только оказалась на свободе, ударила. Целилась в нос, но попала в челюсть, задела по касательной, он даже боли не почувствовал. Боли не почувствовал и не стал спрашивать за что. Ильюха предупреждал, что она будет упрекать, оскорблять и уговаривать. А она не стала, она просто врезала ему изо всех сил. Какие были силы, из таких и врезала.

– Пойдем, покажу, где ванная. – Он крепко сжал ее плечи, снова, в который уже раз, ужасаясь ее хрупкости.

– Сама. – Она попыталась отмахнуться и едва не свалилась. Пришлось подхватить на руки, понести.

На сопротивление сил, наверное, больше не осталось, потому что Эльза затихла, даже глаза зажмурила. Еще бы чертова кошка не путалась под ногами!

В ванной Никита приткнул Эльзу на корзину для белья, придерживая одной рукой, второй принялся открывать кран. Сначала холодная, потом горячая. Наверное, очень горячую не нужно, чтобы ее не развезло.

Готово!

– Раздевайся! – Смотреть на Эльзу при беспощадном свете галогеновых ламп было больно. Не противно и не страшно, а именно больно. Но выбора у них нет, из ванной он не выйдет, как бы она ни просила.

Она поняла, потрескавшиеся губы скривились в горькой усмешке.

– Отвернись. – Все-таки она открыла глаза, по-прежнему болотно-мутные, но уже с искрами прежней изумрудной зелени. – Просто отвернись.

– Я останусь, – сказал Никита решительно и отвернулся, а уже отвернувшись, проворчал: – Между прочим, я врач. Если ты забыла.

Зашуршала одежда, зашелестели шторки, и струи воды зашумели по-другому, разбиваясь уже не о дно ванны, а о подставленные Эльзины ладони.

– Ты как? – спросил он, все еще не оборачиваясь, давая ей фору.

Она ничего не ответила, но из-за шторы доносился плеск. Значит, жива и даже функционирует. Никита уселся на ту самую корзину для белья, вытянул перед собой ноги. Наверное, это даже хорошо, что она молчит, ни о чем не спрашивает, ни в чем не упрекает. Ошибся друг Ильюха, бывают и среди наркоманов исключения. Думать об Эльзе как о наркоманке было противно. Она больна, а болезнь можно вылечить. Он вылечит. На цепь посадит, если понадобится, но приведет ее в чувства. Вот уже начал приводить.

Запахло розой и жасмином. Еще один хороший признак – в ход пошел гель для душа или шампунь, а может, и то, и другое вместе. Никита осмотрелся, уповая на предусмотрительность Никопольского, и не ошибся. На полочке под зеркалом лежали новые зубные щетки и несколько видов паст, на вешалке висели два банных халата, один явно мужской, второй явно женский. Значит, и про Никитин комфорт не забыли гостеприимные хозяева. А на стиральной машине лежал пластиковый пакет. Никита заглянул внутрь, обнаружил дамское белье, футболку и хлопковые шорты. Все веселенького розового цвета, больше подходящее маленькой девочке, чем Эльзе. Эльзе бы бирюзу или апельсиновое что-нибудь… Он отодвинул пакет, посмотрел на свое отражение в запотевшем зеркале, взъерошил волосы, снова спросил:

– Ты как? – И тут же добавил: – Эльза, если ты мне сейчас не ответишь, я отдерну шторку.

Так себе угроза, если разобраться, но Эльза отозвалась:

– Где мы?

Голос был сиплым, словно прокуренным.

– За городом, вдали от цивилизации и всякой дури. Ты поняла? – Не хотел угрожать и нервировать, само как-то получилось.

– Мне нужно домой. – В ее голосе появились истеричные нотки. – Сейчас же!

– Зачем? Здесь все есть, Эльза. Все, что нужно для нормальной жизни.

Едва не слетев с петель, дернулась шторка, и из-за нее показалась Эльзина голова. Сейчас, мокрая и облезлая, она, как никогда, была похожа на свою кошку. Кошка. Только рыжая, а не черная, но такая же неприкаянная.

– У меня нормальная жизнь! – Наверное, хотела крикнуть, но снова получилось лишь просипеть.

– Нет. – Никита смотрел на нее в упор, изучал каждое пятнышко, каждую крошечную морщинку на ее влажном то ли от воды, то ли от слез лице. – У тебя ненормальная жизнь, Элли. У тебя вообще нет жизни. Ты больна.

– Я здорова! – Она улыбнулась. Вот только улыбка ее была больше похожа на гримасу боли. – У меня все хорошо!

А шторку она задернула, не выдержав его взгляда. Или ей просто осточертело на него смотреть. Никита не исключал оба варианта.

– У тебя не все хорошо, Элли, – сказал он терпеливо, словно разговаривал с маленьким ребенком. – Я был в твоей квартире, я видел, как ты живешь. Как ты вообще можешь так жить?

– Как видишь, могу. Прекрасно жила, пока ты не появился.

– Прекрасно умирала. Сколько уже было передозов? Сколько осталось до финального?

Может, и не нужно было ее злить, когда она в таком состоянии, но Эльза злая нравилась Никите куда больше, чем Эльза беспомощная. Пусть лучше так.

– Не твое дело!

И ведь правду сказала. Не было ему до нее никакого дела. Жил себе и горя не знал. До встречи с Никопольским. До визита в квартиру на пятом этаже. А теперь вот накатило. Словно бы и не жил, словно бы и не было этих десяти беззаботных лет.

– Теперь мое. – Сказал и сам испугался того, что сказал.

– Ты мне никто! – У нее все-таки получилось закричать. – Ты мне не муж, не брат, не сват! Кто ты мне, Быстров, чтобы решать, как мне жить?

И снова права – никто. Он ей никто, она ему – несчастная наркоманка, но раз уж так получилось, раз уж жизнь свела их снова, нужно как-то приспосабливаться, подстраиваться друг под друга. До тех пор пока Эльза не поправится и у него не появится выстраданное право уйти жить своей жизнью дальше.

– Я тебе друг, Эльза. Давай на этом пока остановимся.

Ответа он ждал затаив дыхание. Словно бы важен был ему этот ответ, словно бы от него что-то вообще зависело.

Вот только Эльза не ответила, закрыла воду, и в наступившей тишине стало слышно ее тяжелое дыхание. Надо доставать ее из ванной, чтобы снова не поплохело. Не достал, вместо этого протянул за шторку руку с полотенцем. Полотенце забрали, выхватили с силой и злостью. И откуда что взялось в таком тщедушном теле?