Земля святого Николая

– Ох уж эти мне поэты… Je ne supporte pas[14 - Терпеть не могу (фр.)]. А этого я и вовсе читать бы не стала. Потому что лично его не люблю.

– Вы – не любите? За что? – спросила Евдокия.

– Он лютеранин.

– Посмею с вами не согласиться. Граф посещает нашу церковь. Разве вы не встречали его на службах?

– Ну, не знаю, Дунечка, – дама в чёрном пожала плечами. – Je ne sais pas…[15 - Не знаю… (фр.)] На немке жениться собирался. Да свадьба расстроилась. Не то невеста отказала, не то сам он сбежал.

Евдокию будто заставили откусить червивое яблоко, да вдобавок облили кипятком. И горько стало, и жарко. Арсений Будрейский – мог убежать от невесты? Тогда ему верить нельзя.

«А ежели его сговорили против воли? Как меня – за Дрёмина…»

Кто знает правду?

Степан Никитич – вот кто не умолчит. Но… Взгляд Евдокии молнией прошёлся по гостиной: где граф Будрейский? Уехал?..

За летящими в мазурке парами она прошла в залу, где горничная убирала со стола грязную посуду и расставляла вазочки с блан-манже.

– Палаша, кто-нибудь из гостей уезжал?

– Нет, барышня, лошади все на месте, кажись…

Евдокия порхнула в двери, в коридор, спустилась парадной лестницей в вестибюль и прошла через пустую столовую. Потолок трясся под танцующими ногами.

За кухонной дверью смеялась Алёна:

– Да что вы, барин! Разве из нас сделаешь благородных? Уж какими родилися…

Она подбежала к печи, помешала поварёшкой в кипящем котле. Степан Никитич – и граф Будрейский… оглянулись на дверной скрип и встали из-за дубового стола без скатерти. На кухне пахло печёным мясом, сдобой и сушёными грибами.

– Продолжайте, прошу вас, – Евдокия села напротив.

– Я говорил о том, что было бы справедливо ввести у нас единое образование для всех сословий, – сказал граф Будрейский. – Пусть крестьянским детям не пригодятся светские манеры и риторика – но они и не помешают.

– А коли кто не захочет учиться? – спросила Алёна.

– Мотивировать надобно учение – вежливостью и собственным примером учёного сословия. А начать следует с защиты прав. Хотя бы с понимания, что грубость и всякое уничижительное слово – убивают.

– А вы, барышня, поди желаете чего? – Алёна не садилась, замерла перед господами внаклонку. – Стеша-то ушла, делов у ней много. Меня здеся за себя оставила…

– Я желаю тут побыть. Устала слушать сплетни…

– О чём? – спросил граф.

– О вас. И о вашей несостоявшейся женитьбе.

Степан Никитич загоготал.

– Должно быть, они слышали об Анне Гернер, – брови, как были прямые у Арсения, так и остались. Лоб гладкий. И глаза – как у голубка, невиноватые…

Не скажет так не скажет. У Евдокии похолодели пальцы, но выспрашивать она не стала. Обидеться хотелось. Да только за что?

С чёрного хода на кухню вбежал пятилетний братишка Алёны: курносый, с веснушками, под горшок постриженный, в серой холщовой рубахе и в лаптях. Увидел господ – захлопал глазами, закланялся.

– Чего хотел-то? – спросила девка.