Ребёнок перестал хныкать и, приоткрыв ротик, начал вслушиваться в мой спокойный и плавный голос.
Детки с таким диагнозом начинают говорить к годам 4–5, а при правильном обучении и раньше.
* * *
И уже только вечером, плотно поужинав, в уединении, я позволила себе поразмышлять над своим будущим… и прошлым. Я забралась на диван, укуталась в плед, хотя было и не холодно, и подтянула колени к груди…
Прикрыла глаза и вернулась к словам своей подруги Любы.
Разумом я понимала, что она права, но вот сердце не хотело ничего слышать.
Почему именно я стала мишенью для острой стрелы несчастливого рока? Смерть мужа… Смерть моего ангелочка… Господи, как же это тяжело!
Я открыла глаза и посмотрела на каминную полку, где стояли фотографии, на которых были запечатлены двое счастливых людей – я и Глеб. Смотрю на эту пару и не верю… Не верю, что его нет…
Прошёл год, а я иногда продолжаю прислушиваться к звукам из подъезда. Иногда я думаю, а вдруг мне всё приснилось? И именно вот эти шаги – это шаги моего Глеба и он сейчас позвонит в дверь и я встречу его с работы и всё у нас будет как раньше…
Мои глаза наполнились слезами. С этими жестокими и несправедливыми ударами судьбы я до сих пор не смирилась.
Сколько раз я слышала подобные слова от женщин, у которых родились особые детки. Сколько раз они задавали себе и другим вопрос «Почему именно у меня такой ребёнок?» И сколько раз я им говорила, что не нужно пугаться этого диагноза, нужно принять своего ребёнка таким, каким он родился и просто помочь ему влиться в эту жизнь, приложив больше усилий.
Счастье у всех одинаковое, а вот горе у всех нас разное…
Итак, подведу итог. У меня нет ни ребёнка, ни мужа. Есть только профессия, в которой я нахожу утешение. Я устало откинулась на спинку дивана.
– Нельзя сдаваться, – произнесла я вслух. – Надо как-то жить дальше и устраивать свою жизнь…
Отпуск, чтоли взять?
Глеб очень хотел побывать в Италии… В Портофино…
Глава 3
* * *
Богдан
Нотариус предупредил управляющего делами семьи Инги, что мы приедем за девочкой и после этого звонка, мы тот час отправились в путь.
– Вы видели ребёнка? – спросил у него, когда остановился на красном свете светофора.
Владлен Михайлович криво улыбнулся.
– Нет, Богдан Юрьевич. Я не видел девочку. Инга не показывала её никому кроме тех людей, кто работал в доме. Вы переживаете о её состоянии здоровья?
– Я не поэтому спрашивал, – ответил ему и тронулся на зелёный свет.
– Скоро вы сами её увидите, Богдан Юрьевич, – хохотнул Войнич. – Разрешите задать вопрос?
Нотариус пожевал нижнюю губу, косясь на меня.
– Спрашивайте, – произнёс я.
– Вы уж извините за то, что сейчас спрошу… Вы ничего не сказали по поводу наследства… Вы хотите сначала взглянуть на ребёнка, чтобы понять для себя, нужна вам эта обуза или нет?
Я резко свернул на обочину и включил аварийку.
Повернулся всем корпусом к нотариусу и произнёс:
– Меня волнует сам ребёнок, а не наследство.
– Тогда почему вы не подписали сразу все бумаги? – удивился он.
– Потому что я не привык верить словам и бумагам, Владлен Михайлович. Я верю только своим глазам и ощущениям.
– Не понимаю я вас… – произнёс он. – Не сердитесь за такой вопрос, я не хотел вас оскорбить или обидеть…
– Вы меня не оскорбили и не обидели, – ответил ему. – Вы просто задали гнилой вопрос незнакомому вам человеку.
Войнич открыл рот, чтобы что-то сказать, но поймав мой суровый взгляд, захлопнул рот и отвернулся.
Я плавно вырулил автомобиль на дорогу, и мы снова держали путь в сторону дома, где жила моя полуторагодовалая дочь…
* * *
Огромное состояние, сила и власть не помогли не Инге, не её семье.
Я равнодушно отметил, что дом излишне большой и чересчур пафосный. Меня не тронули ни настороженные и подозрительные взгляды людей, которые продолжали работать в этом доме. Не залебезивший управляющий, который мне сразу не понравился как человек. Бегающие мелкие глазки, дёрганная улыбка, маленькие и потные ладошки не всегда характеризуют человека как нехорошую и гнилую личность, но этот человек был именно таким.
– Мы ждали вас, – произнёс он наигранно радостно, но я видел, как в этих глазах застыла ярость, обида, ненависть и страх. Такой взгляд ни с чем не спутаешь. Я часто видел глаза, которые смотрят именно так, с ненавистью и одновременно, со страхом. Это взгляд скользкого и прогнившего человека – труса. Такие люди не поморщатся, подставив друга или близкого человека. Они предадут и совесть их никогда не будет мучать. Жалкие и трусливые и мне невероятно жаль, что моя дочь находится в обществе такого человека.
– Не представляете, как мы были рады, когда узнали, что Инга Леонидовна оставила завещание отцу девочки! Для нас эта была весьма неожиданная новость… кхм, но хорошая. Теперь у Алиночки будет защитник. Спасибо, что вы приехали…
– Проводите меня к ребёнку, – попросил я, обрывая слащавую речь управляющего.
– Ох, малышка сейчас спит. Ей нездоровится. Как Инги Леонидовны не стало, так Алиночка перестала кого-либо слушать. Постоянно плачет… Её после завтрака смогли успокоить. Хорошо, что успокоительное действует быстро и…
– Что? – удивился я и решил, что ослышался. – Вы дали ребёнку успокоительное?
– Ну да… – развёл управляющий руками.
Я переглянулся с нотариусом, который от моего взгляда начал переминаться с ноги на ногу и опустил глаза в пол, будто он лично колол малышку. Но судя по всему, он знал о её состоянии.
Я посмотрел на прислугу, которая выстроилась в шеренгу и тоже кидали на меня любопытные и боязливые взгляды.
И на всех, на абсолютно всех лицах застыло равнодушие. Им всем было плевать на ребёнка.
Мысленно поморщился. Ощущение, будто окунулся в выгребную яму. На войне ты осознанно ждёшь от противников ненависти, убийства, даже предательства от своих… Но здесь… Люди, которые не видели морей из крови, гор трупов и искалеченных людей, вот так просто своим равнодушием, безалаберностью и невежеством, готовы сломать невинного ребёнка.