Городошники

Так женись, так женись, мой миленок Ваня!

Она хлопнула дверью.

Я не верила ни одному ее слову. Славка придет, будет весело. Мы побежим в общежитие, он на свой этаж побежит, я на свой. Наш желтенький домик снегом засыпало. Ноябрь, а снегу – как зимой, зима наступает в ноябре, и пол-осени, и всю зиму, и полвесны – зима.

– Кто здесь?

– Это я, Роза Устиновна.

– Давыдова? Что вы делаете в темноте?

– Собираюсь уходить.

– Кто здесь еще? – она быстро включила свет, заперла аудиторию и пошла проверять, не спрятался ли кто под столом.

Ну надо же, никто не спрятался.

– Я могу идти, Роза Устиновна?

– Постойте. Я вас еще не отпустила. Почему вы мне всегда дерзите, Давыдова?

– Не всегда, только когда разговариваю с вами.

Она подалась ко мне, будто хотела схватить за ухо и вывести вон, но для этого нужно было отпереть дверь.

Она сунула ключ в скважину.

– Я хочу дать вам совет, Давыдова. Не наделайте глупостей!

– Постараюсь.

– С такими независимыми девушками это чаще всего и случается, – она открыла дверь. – Но совет мой вам вряд ли поможет. Чему быть, того не миновать.

И я, независимая девушка, побежала вприпрыжку по коридору, напевая, что все обязательно будет, чего мне не миновать!

В темном подъезде ко мне кто-то метнулся, я вскрикнула.

– Люба, ты что, это я, Прохор!

Я заревела. Он обнял меня.

– Ну что же ты, ну что же ты, ну что же ты, Люба-Любочка!

Владимир Григорьевич слег. Роза Устиновна проконсультировала его по телефону, что нужно делать при радикулите. Это заболевание обусловлено поражением корешков спинномозговых нервов, главным образом, объяснила она мне, при остеохондрозе межпозвоночных дисков. Характерны боли, напряжение мышц спины, расстройство движений и прочее. Сама она этим не страдает, но ее мама время от времени мучится.

Она напомнила мне:

– Вы все еще не сдали нагрузку, а я подвожу итоги за месяц. И ваш личный журнал заполнен небрежно. Записывайте, пожалуйста, каждый час: занятия, консультации, беседы со студентами, культпоходы. Возьмите мой, поглядите.

Я взял и долго, старательно все заполнял.

Права Роза Устиновна – я слишком много всего себе вообразил.

Мы разрисовывали генпланы. Гера время от времени заходил и сбегал. Ни в чем нас больше не убеждал. Не говорил: оставьте кальки, рисуйте прямо на планшетах, чтобы ни одна линия не потерялась! Но, Герман Иванович, планшет станет грязным, как я его потом буду раскрашивать? Не надо раскрашивать, перышком рисуйте, главное, найти нужные и красивые линии!

А ненужные и некрасивые потом резинкой сотрем, почистим бумагу хлебными крошками. На перышки поплюем, прокалим их в огне спички. Этим премудростям нас обучили дипломники, у которых мы – с первого курса – были в «рабах». Они набирали свои отряды уже с осени. Входили к нам и говорили: «Ты, ты и ты – будете мне помогать». Мы спрашивали: «А что рисовать?» – «Генплан». – «А где он?» – «Как где, придумай». – «Так я не…» – «Ты – городошник?» – «Да…» – «Вот и придумывай».

У дипломников было весело. А у нас скучно. И Гера не появлялся.

Я вспомнила, как он бегал между нашими столами, и то тут, то там вспыхивали костерки идей, искрились жизнерадостно, а мы их потом, топ-топ-топ, старательно затаптывали… Думали, он нам новенькие зажжет?

Дороги, дорожки, бульвары, аллеи – упругие линии, красивые линии, напряженные, легкие, тугие, суровые, какие хотите! Так Гера нам говорил. «Что это, Люба, вы тут начирикали? Что за половичок нарисовали? Знаете, бабушки шьют из лоскутков пестрые половички? Тряпочка с цветочками, тряпочка с горошинками, тряпочка с полосочками».

Мне было так смешно… Я думала, ой, как интересно у меня получилось, сложно, я так старалась. А в генплане, оказывается, тоже есть своя композиция, образ к тому же, характер даже (злобный генплан, доброжелательный план), и когда Гера сравнил мою замечательно сложную планировку с ковриком, сразу все стало понятно – у меня генплан пестрый до монотонности, скучный.

В аудитории было непривычно тихо.

Нам чего-то так сильно не хватало.

Нам не хватало Гериной радости.

– Напоминаю, – сказал Владимир Григорьевич, – этот проект должен быть выполнен тушью, а все ваши аэрографы почистите и положите в шкаф на весьма долгое время.

Кислушка не возмутилась, как же она будет свои «био-структуры» пером прорисовывать?

Прохор не сказал: у меня дома, как грибы, по лугу разбросаны, замучусь траву рисовать.

И Гера не воскликнул: забудьте вы о своих насущных проблемах, как побыстрей квадратные дециметры краской залить.

Вот бы все стало, как было… чтобы опять зажегся костерок у кого-нибудь на столе, и жизнь опять вошла бы в искрометное русло, мы только-только попробовали ее, а забыть уже не можем.

Я стоял в телефонной будке и смотрел на улицу. Витрина «Совкино» совершенно промерзла. Вся, сверху донизу, покрылась инеем. Рисунок был интересным, а если вглядеться, то и величественным. Высокие горы в остроконечных деревьях. Леса непролазные и угрюмые, ели и пихты плотно стоят, лучи солнца вглубь не проникают. Топором не прорубиться. Над тайгой хмурое небо. Зима снежная и суровая сменяется коротким дождливым летом. А в степях – буйный ветер и пыльные бури в летний зной. Единственные союзники людей – реки. Кама вела на запад, к Москве, и на юг Предуралья. Колва – на север, к берегам Печоры. Вишера – на восток, к подножью горного Урала, и дальше в бассейн Оби. Я заметил, что и телефонная будка обмерзла, но при этом я отчетливо видел все, что было на улице. Я видел Розу Устиновну. Она закрывала лицо от холодного ветра шалью. Шаль, волосы, ресницы и брови покрылись инеем. А щеки горели. Мороз. Я протянул руку и удивился, что она так свободно прошла через стекло, потом до меня дошло, что стекла просто не было – выбито.

Она остановилась, заметив меня. Растерянно поправила шаль, сказала: «А я сегодня в валенках…» и закуталась как деревенская бабка.

Я посмотрел на ее валенки.

– Мама заставила, она все со мной, как с маленькой девочкой… Что вы меня так рассматриваете? Неужели я, в самом деле, ужасно выгляжу?

Она засмеялась.

– Пойдемте, Герман Иванович, а то я начну учить вас обхождению с женщиной. Что стоило вам сказать: ах, Роза Устиновна, валенки и шаль вас ничуть не портят, даже наоборот, вы так прекрасно выглядите… и прочее.

– Я и хотел сказать.

– А я вас опередила.

Мы поднялись на наш этаж, она поискала в сумочке ключ, открыла кафедру, зашла в закуток за шкафами, где у нас был гардероб.