Овечка в волчьей шкуре

Через сорок минут тряски на стареньком трамвае я стояла на площади со зданием железнодорожного вокзала в центре, построенным еще при царе Горохе, давно не ремонтированным, грязным и каким-то неприютным. Здесь мне опять повезло: поезд в нужном мне направлении отправлялся меньше чем через час. Купив билет, я едва успела позавтракать в кафе, таком же обшарпанном и неуютном, как и вокзал. Еда тоже оставляла желать лучшего, но я особо не привередничала и съела все, что мне подали.

Через десять часов я опять стояла на площади, почти точной копии предыдущей, с билетом в кармане до Екатеринбурга, перекусила в ресторанчике со скромным названием «Метрополь», а еще через два часа, лежа на верхней полке, наблюдала, как исчезают в ночной темноте редкие огни, вновь дремала, вздрагивала, чего-то пугаясь, прислушивалась к стуку колес и пыталась отгадать, что ждет меня впереди.

Солнечным днем я стояла на площади рядом с вереницей такси, смотрела по сторонам и пыталась успокоиться. Сердце билось так, что я всерьез подумала: может, стоит устроиться где-нибудь на скамейке и переждать? И тут я увидела четырнадцатый троллейбус. Он совершенно не отличался от других, прогрохотавших мимо меня, но я, разом вспомнив рассказы Андрея, бросилась к остановке и успела вскочить в него. Не знаю, на что я рассчитывала, но торопливо оглядела салон и вздохнула: наверное, всерьез верила, что увижу здесь мужа. Он так же, как и я, добрался до Екатеринбурга и, повинуясь безотчетному порыву… Три остановки я таращилась в окно, силясь прийти в себя от разочарования, затем начала приставать к пассажирам, и вскоре к разочарованию прибавилось чувство тревоги: мои родители жили в другом районе, так что добираться домой на четырнадцатом троллейбусе я не могла. Либо мои родители переехали, либо Андрей что-то напутал. Наверное, до дома я добиралась с пересадкой, ведь я понятия не имею, где находится институт, в котором училась. Из-за какого-то странного упрямства я доехала до конечной, а здесь пересела на такси.

Родители жили в сто двадцать восьмом доме, но я попросила остановить возле восьмидесятого. Очень возможно, что те, кто преследует меня, уже здесь. Нырнув в ближайшую подворотню, я переоделась в спортивные штаны и футболку, нахлобучила на голову парик, который однажды уже выручил меня, и в таком виде достигла сто двадцать восьмого дома. Типовая девятиэтажка с застекленными лоджиями, пять подъездов, квартира родителей во втором, этаж, должно быть, третий. Я мельком заглянула во двор, проходя мимо, через два квартала свернула и вышла к дому с другой стороны только для того, чтобы убедиться: поблизости нет безопасного места, откуда я могла бы вести наблюдение за подъездом. Все осложнялось еще и тем, что я не знала, как выглядят мои родители, и если я даже увижу их на улице… Выход один: позвонить и узнать, интересовался ли кто мной. Это тоже опасно, телефон могли прослушивать… Я должна встретиться с мамой, я должна все выяснить, мама знает, что со мной было до одиннадцатого мая прошлого года, мне никогда не разобраться одной во всей этой чудовищной ситуации. Я должна встретиться с мамой…

Тут я сообразила, что стою возле магазина «Продукты», пожилая женщина с подкрашенными голубоватыми волосами сошла со ступенек, недовольно косясь в мою сторону.

– Вы не скажете, где здесь телефон-автомат? – спросила я.

– Понятия не имею. – Голос ее звучал строго, она поспешно отвела глаза, а я, не придумав ничего лучшего, вошла в магазин и выглянула в окно. Женщина не торопясь пересекла двор и исчезла в нужном мне подъезде.

Минут пятнадцать я наблюдала за просматривавшейся отсюда частью двора, прекрасно понимая всю наивность подобных предосторожностей. Они могли находиться в любой из квартир, чьи окна выходили во двор, в десятке машин, замерших на стоянке слева, в конце концов, они могли ждать в квартире родителей. Милиция так просто обязана была связаться с ними и даже устроить засаду, ведь меня обвиняют в убийстве их сотрудника…

На меня уже обращали внимание, продавец кондитерского отдела нет-нет да и косился в мою сторону. Надо решаться.

Телефон оказался за углом, я набрала номер и вскоре услышала мамин голос.

– Да?

– Мама, – вышло хрипло, так я волновалась. – Мама, это я.

– Анечка? – В ее голосе зазвенела радость. – Здравствуй, дочка. Как твои дела? Я звонила вам вчера, почему-то никто не отвечал. Ты слышала мое сообщение на автоответчике?

– Нет, мама. Меня никто не спрашивал? Андрюша не звонил?

– Андрюша? Нет. А что случилось?

– Мама, кто-нибудь интересовался мною?

– У нас? Нет, а что случилось?

– Из милиции не звонили?

– Господи, Аня, что за странные вопросы? Ты меня пугаешь. Что происходит?

– Не знаю, мама. Я ничего не знаю. Мне очень страшно.

– Анна, прекрати меня пугать и объясни, в чем дело.

– Мама, я в трех шагах от твоего дома.

– Ты в Екатеринбурге?

– Конечно.

– Тогда почему ты не идешь к нам? У тебя много вещей, ты на такси? А где Андрюша?

– Я сейчас приду, – ответила я и повесила трубку. Затем еще раз набрала номер родителей: короткие гудки. Мама кому-то звонит или просто неаккуратно положила трубку?

Оглядевшись, я торопливо пересекла двор и вошла в подъезд, нужная мне квартира находилась на втором этаже. Внушительная металлическая дверь, обитая дерматином. Я надавила кнопку звонка, рука дрожала. Дверь открылась сразу, точно мама поджидала с той стороны, не отходя ни на шаг… Дверь открылась, и я с некоторым удивлением увидела женщину, с которой столкнулась на ступеньках магазина. Пушистые, совершенно седые волосы, оттого-то они и имели после окрашивания немного смешной голубоватый оттенок, строгое лицо, в котором не было ничего от моего, тонкие вытянутые в нитку губы, но главное, глаза: какого-то странного цвета, словно выцветшие, они смотрели сурово и даже зло, а я растерялась, и только мамин вопрос вернул меня к действительности:

– Вам кого? – резко спросила она, с явным намерением захлопнуть дверь перед моим носом.

– Мама, – позвала я жалобно, точно пытаясь избавиться от наваждения, и лишь тогда вспомнила, что я нелепо одета, в дурацком парике, и мама попросту меня не узнала.

– О господи, – пробормотала она испуганно, втянула меня в просторную прихожую и захлопнула дверь. – Анечка, что за странный маскарад?

Я стянула парик, наблюдая за ней. Выражение ее лица изменилось, теперь на нем читалась тревога, и только глаза остались прежними. Она вглядывалась в меня, точно надеясь прочитать мои мысли, затем торопливо обняла меня и прижала к груди, а я удивилась: на первый взгляд она казалась хрупкой и гораздо старше своего возраста, но теперь, прижимаясь к ней, я ощутила силу, идущую от ее костистого тела, к тому же мама была выше меня ростом почти на полголовы.

– Девочка моя, – прошептала она, гладя узкой рукой мою спину. – Как я рада, что ты приехала. Но почему так неожиданно? Идем выпьем чаю. Папа только что уснул, не стоит его беспокоить. Вот он удивится… – «Удивится», а не «обрадуется» почему-то резануло мне слух, и что-то похожее на тревогу, не страх перед теми, кто преследовал меня, а именно тревога шевельнулась в глубине моего сознания и начала расти. – Идем в кухню.

Кухня была небольшой, чистенькой и уютной. Я устроилась на стуле, пытаясь понять, что меня беспокоит, все казалось неправильным, нереальным, точно мне снился сон и уже во сне я знала, что сплю и все это не взаправду.

– Хочешь чаю?

– Мама, сколько мы не виделись? – спросила я, не зная, с чего начать наш разговор.

– Почти год. – Она вроде бы удивилась. – Почему ты спрашиваешь?

– Происходит что-то странное. Кто-то пытался меня убить, стреляли в Андрюшу, я даже не знаю, жив он или нет. Он не звонил?

– Андрюша? Не звонил. Ты говоришь безумные вещи. Кто хотел убить вас? С какой стати? Андрюша ведь не бизнесмен, он рядовой труженик… Ты ничего не выдумываешь?

– Мама, – позвала я в отчаянии, она поставила передо мной чашку и сказала:

– Ну-ну, успокойся и расскажи по порядку. Нам совершенно некуда торопиться. Ты ведь не на полчаса заскочила?

Я подумала: моя мама была учительницей, и этот тон, и этот пронизывающий взгляд выработан годами, это отметины профессии, и тут же мне в голову пришла другая мысль и так поразила, что я на мгновение лишилась дара речи. Я никогда не любила свою мать. И она тоже не любила меня. Ни сейчас, ни в детстве. Я была любимицей отца и любила его. Он был самым близким для меня человеком: отцом, другом, наставником, кем угодно, и в этой моей любви совершенно не было места для женщины, то есть для матери.

– Ты плохо выглядишь, – сказала она участливо.

– Где папа? – спросила я.

– Отдыхает. Не беспокой его.

– Я только взгляну.

– Он просыпается от малейшего шума. Честно говоря, мне нелегко с твоим отцом. Пусть спит. Расскажи мне о том, что произошло.

– О чем?

– Да ты меня с ума сведешь. – Ее тонкие брови сошлись у переносицы. – Ты являешься сюда, рассказываешь совершенно нелепую историю… Вы что, поссорились с Андреем?

Я потерла виски, уговаривая себя, что все это не сумасшествие, я не проснусь от собственного крика и это все взаправду: кухня, мама и я сама.

– Мама, ты слышала, что я сказала: нас пытались убить.