Тайна, покрытая мраком

– Постой, – сложив лорнет с легким щелчком, ахнула бабка. – Куда ж эта курица безмозглая без паспорта? Надо его вернуть.

– Я пыталась, только Кагарлицкая оказалась вовсе не Кагарлицкой, а Проскуриной, и зовут ее Ольга.

– Что ты мелешь? Здесь русским языком написано, – бабка вновь вооружилась лорнетом и удовлетворенно кивнула. – Ну вот, Кагарлицкая.

– Вы мне лучше скажите, как эта Софья к вам устроилась. Кто ее рекомендовал?

– А никто, – ответила Теодоровна, потеряв интерес к паспорту.

– Вы объявление давали?

– Еще чего… понабегут кто ни попадя.

– Как она к вам попала? – теряя терпение, рявкнула я.

– Не ори, не глухая, – отмахнулась бабуля. – Как попала, как попала, с улицы пришла, я как раз домработницу уволила. На Витеньку она глаз положила, прохиндейка хренова, все норовила окрутить мужика, а у самой в Хохляндии трое детей, мамаша и муж-пьяница. Почто ему такое счастье? А он вроде как повелся. У мужиков мозги сама знаешь где, а у паскудницы задница шире паровоза и титьки как два арбуза. Как колыхнет, у него глаза на переносице. Я и погнала. Знай свое место, поганка. А без домработницы – беда. Витя, кроме каши, ничего приготовить не может, кашу трижды в день жрать не будешь, а яичницу я не люблю.

– Ваши кулинарные предпочтения мне известны, – поторопила я. – Вы теряете нить повествования.

– Ничего я не теряю, – проворчала бабка. – А память у меня получше твоей. Сто раз тебе говорила: две ложки сахара в кофе, все равно сыпешь одну.

– Сахар вреден, особенно в вашем возрасте. Я поняла, вы бедствовали, каша стояла комом в горле, что дальше?

– Дальше явилась Сонька.

– Просто так явилась?

– С букетом. Большой букет, тыщи на две потянет по нынешним-то меркам. Открыл ей Витя, я в гостиной. Слышу, соловьем поет, не Витя, девка. Я велела впустить. Она ко мне чуть ли не в ноги. Я, говорит, слышала, вам домработница требуется. А я, говорит, всегда мечтала соприкоснуться с настоящим искусством и готова хоть даром, лишь бы рядом с гениальной актрисой… – Тут бабка гордо вскинула голову, косясь на меня левым глазом.

– Откуда ей знать, что вы гениальная, если вы ушли со сцены еще до ее рождения? – хмыкнула я, дивясь бабкиной наивности.

– А репутация? – хмыкнула та в ответ. – Репутация, милая, живет в веках…

– Милана Теодоровна, – сказала я. – У вас мания величия. Вы бы хоть подумали… – тут я махнула рукой и продолжила: – Девица к вам устроилась по чужому паспорту. Не удивлюсь, если вы, разомлев от наглой лести, даже на документы не потрудились взглянуть. А между тем…

Тут бабка рухнула на подушки, прижав ладошку к груди, как всегда перепутав левую сторону с правой, и глаза закатила. А я забеспокоилась, зря я так, чего доброго, старушенцию и впрямь удар хватит.

– Кругом аспиды и вороги лютые, – скороговоркой выпалила она упавшим голосом. – Обложили бедную старушку со всех сторон, на богатство мое зарятся, пригрела на груди змеюк немерено…

– От змеюк есть верное средство, – сказала я. – Наводить справки о тех, кого нанимаешь.

– Много проку, – неожиданно весело фыркнула Теодоровна. – Смотрела я твои бумажки, и что? А Сонька мне сразу не понравилась. По дому шарит, везде свой нос сует… А неряха, Господи прости, да и готовит как мой Витя… Дура рукожопая.

– Это что-то новенькое, – покачала я головой. – Скоро с вами без словаря разговаривать будет невозможно.

– А чего непонятного-то? – скривилась бабка. – Руки из жопы у нее росли. Потому и выгнала. А что по дому шарила, так пусть. Вы-то не лучше. Надька, лахудра, так и вьется возле двери, что в другую половину дома ведет. Небось думает, там золото-бриллианты. Да и ты в шкафу шаришь, будто я не вижу, – тут я густо покраснела, а бабка довольно усмехнулась.

– В шкафу я шарила совершенно с другой целью. Пыталась установить некоторые факты вашей примечательной биографии. Может, я о вас книгу написать хочу. А Любка, которая Надька, между прочим, не золото-бриллианты высматривает, а боится, что вы в запертой половине скелетов держите.

– Почто мне скелеты?

– Не почто, а с умыслом, – поправила я, с удовлетворением отметив, что последнее мое замечание бабку задело. – Любка считает, что, раз домработница исчезла, а паспорт ее завалился за холодильник, значит, ее следует поискать за закрытой дверью.

– И как только таких дур земля носит, – покачала головой бабка. – Ладно, – махнула она рукой. – От Соньки я давно избавилась, если паспорт не ее, то и возвращать его нужды нет… И это все твои новости? – Я только головой покачала в крайней досаде. – Иди, – сказала бабка. – Буду о вечном думать да внучка ждать. Как считаешь, объявится Андрюшенька? Должен… все-таки я ему бабка. Дождется, завещание перепишу… – рявкнула она и швырнула в меня подушкой, но угодила в Пушкина, который все это время сладко спал в кресле. Кот взметнулся ввысь, грохнулся на пол и с громким воплем совершил круг почета: с ковра на спинку дивана, потом на шкаф, оттуда прыгнул на бархатные шторы, завис на мгновение и рванул к двери, которую я предусмотрительно открыла. – Смотри, как носится, шельмец, – задумчиво произнесла бабка. – А ведь ему годков десять будет. По кошачьим меркам мой ровесник.

– Ну, вы ему вряд ли уступите, – раздвинула я рот в широкой улыбке.

– За что я тебя терплю, – вдруг сказала бабка, – так это за то, что таиться не умеешь. Стервь, но что на уме, то и на языке. Хоть знаю, чего от тебя ждать.

– Спасибочки вам, Милана Теодоровна, – кланяясь в пояс, сказала я и удалилась.

Любка в кухне возилась возле плиты, увидев меня, замерла с ложкой в руке и спросила:

– Чего бабушка сказала?

– Сказала, раз от Соньки избавились, значит, нечего о ней и думать.

– Как избавились? – побелела Любка.

– В смысле, уволили, – торопливо пояснила я и решила поскорее отвлечь ее от пагубных мыслей. – Кстати, выяснилось, Витька наш не совсем отстойный, шашни завел с домработницей, той, что еще до Соньки была. Оказывается, он предпочитает дамочек в теле.

– Ой, – сказала Любка, побледнев еще больше, с беспокойством глядя на свой роскошный бюст. – Надо на диету садиться.

– Ага, – кивнула я. – Пирожные жрать завязывай и сразу похудеешь.

– Мне без пирожных никак нельзя, – заныла она. – Я без пирожных начну в обморок падать. Да что ж за наказанье! – отшвырнув ложку, завопила она. – Витька – упырь проклятый, теперь только и жди…

– Да ладно, обычный мужик, хоть и с придурью.

– Нет, Леночка, – перешла Любка на зловещий шепот. – Я теперь точно знаю: за запертой дверью их страшная тайна. Сегодня в замочную скважину подглядывала… Я и раньше подглядывала, но ничего не видела. А сегодня догадалась маникюрными ножницами в замочной скважине поковыряться и вытащила вату. Они ватой ее забили, чтоб ничего видно не было.

– Завязывай возле двери вертеться, – тоже перешла я на шепот. – Бабка у нас глазастая и на твой интерес внимание обратила.

– Там, Леночка, гроб, – не слушая меня, заявила Любка.

– Ага. Спятила совсем, – я взяла ее руку, сжала ладонь в кулак и по лбу постучала. Она в ответ постучала по моему лбу, стук почему-то вышел разный, и что обидно – мой звонче.

– Вот тебе крест, – истово перекрестилась Любка. – Собственными глазами его видела. Хочешь, покажу?

– Валяй, – буркнула я, и мы направились к запертой двери.

Любка встала на коленки, заглянула в замочную скважину и удовлетворенно кивнула:

– Стоит.

– С глюками повремени, – сказала я, отжимая ее плечом.

Замочная скважина выглядела внушительно, замок в двери старый и ключ к нему полагался большой, такие теперь разве что в музее водятся. Я прильнула к отверстию, задержав дыхание. И в первое мгновение ничегошеньки не увидела, должно быть, шторы в комнате за дверью плотно задернуты. Потом в сумраке начали проступать предметы. Тот, что стоял прямо напротив, в самом деле подозрительно напоминал гроб. Но с выводами я не спешила, сначала одним глазом его разглядывала, потом, когда взор затуманился от напряжения, другим. Вроде, правда, гроб.