Осенняя коллекция детектива

– Я видел следы. Я слышал звуки, – повторил он терпеливо, как маленькому. – Вездеход проехал. Вездеходу, однако, в это время года там делать нечего! Потом человек прошел. Другого человека тащил. Потом вездеход ушел. На нем один человек ушел, а другой остался! Ты по радио сказал – женщина из города пропала. Я радио очень уважаю. В тундре все уважают. Я подошел к землянке, послушал. Там женщина. Печку топит. А раз печку топит, сразу не замерзнет. Кровью не пахнет, значит, не ранена. Однако, идти надо. Ночью дуть сильно будет, а завтра пурга уйдет.

Олег кивнул.

Собаки лежали во дворе, свернувшись, похожие на снежные холмики. Завидев хозяина, стали подниматься и отряхиваться.

– Хорошая упряжка, – похвалил Олег.

Этого требовала вежливость.

– Жаловаться нельзя, – согласился хозяин.

В два приема он снял с нарты свой груз, чтобы Олегу было куда сесть, пристроил его под навес с той стороны, где меньше дуло – Олег помогал, – крикнул собакам, вожак стал поворачивать упряжку. Держась за «баран», круглую скобку, Нутэвэкэт разогнал упряжку вдоль улицы и пристроился на нарту. Олег, бежавший с другой стороны, неловко плюхнулся – все же давно не ездил. Собаки набрали скорость и затрусили вдоль лимана, обходя город.

Ветер свистел, метель мела, и казалось, что она не кончится никогда и весь мир состоит только из снега, холода, тьмы и равномерного бега собачьей упряжки…

Была еще одна свечка, но Лиля не решилась ее зажечь. Нужно беречь свечи и дрова. Нужно беречь силы. После первой волны тепла, от которого дергающей, воспаленной болью зашлись все внутренности, после водки и глотка кипятка, получившегося из целого чайника снега, Лиля снова стала замерзать.

Как-то по-другому, медленно и всерьез. Холод постепенно пробирался в нее подло, изнутри.

Она топала ногами, совала ледяные руки сначала в карманы телогрейки, потом в колени, потом под мышки, и везде было холодно, холодно!.. Она жалась к печке боками и спиной, и печка старалась, помогала ей, прогоняла холод! Но стоило только повернуться другим боком или сделать шаг к поленнице, как стужа опять одолевала, наваливалась, очень тяжелая. Она никогда не знала, что стужа такая тяжелая. Она весит много тонн, ее невозможно скинуть с себя, она везде, со всех сторон.

Приемничек «Пионер» работал тихо-тихо – «В эфире радио «Пурга» и Алена Долинская», – чтобы батарейки сразу не сели. О том, что будет, когда батарейки сядут, а она все еще не умрет, Лиля не думала.

Запретила себе.

Зато она представляла, как все сейчас там, на радиостанции, – разрешала себе, – и получалось легко, любовно, как в хорошем сне.

Олег ушел из эфира, почему-то даже не попрощавшись, а она ждала, и на его место заступила Алена, которая тоже начала с того, что пропала Лиля Молчанова, ее ищут, но пока не нашли.

Они же не знают, что она здесь, она слышит их и знает, что они беспокоятся о ней!..

Лиля представляла себе лицо Ромки Литвиненко, матроса-обманщика, и редактора Настю, которая непременно разбавляет свой кофе холодной водой из кулера – зачем? И вахтера Богданыча за очередным детективом или кроссвордом.

Она представляла себе студию с первоклассной шумоизоляцей и ультрасовременным пультом – куда там радио «Рок» в Кёльне, – и портреты диджеев с Аляски, и необыкновенные фотографии, сделанные неизвестным ей Аркадием Сухониным, знаменитым фотографом, и надпись «Микрофон включен», и сами микрофоны на изломанных журавлиных ножках. Весь мир сосредоточен вокруг микрофонов, когда ты в эфире. И время, и пространство!.. И голоса, которые знает вся Чукотка, их слушают в стойбищах и кочевьях, и они сейчас поддерживают Лилю, не дают ей совсем уж пропасть.

Она и не пропадет, покуда эти голоса рядом.

Значит, надо беречь свечи, батарейки и силы. Она позволит себе еще чуть-чуть, еще немного, а потом станет слушать радио по пятнадцать минут. Чтобы экономить батарейки.

Пятнадцать минут эфира, пятнадцать минут тишины. Она так решила, чтобы подольше продержаться.

Может быть, пурга утихнет, и она выживет, выберется и сама сможет дойти до людей, и невиданные картинки представлялись ей: слепящее солнце, искрящийся снег до самого горизонта, какие-то разноцветные палатки, и высокий человек в меховых одеждах поворачивается и идет ей навстречу, а это значит, что она спасена.

Но это был бред, и она понимала, что бред.

Олег Преображенцев сказал, что ее ищут. Он каждые полчаса ставил песню «Кажется» в надежде, что она услышит!

Ноги мерзли и болели невыносимо, хотя Лиля и завернула их в брезентовую штуковину с капюшоном, снятую со стены. Время от времени она протягивала их к печке, и они начинали согреваться, но за эти минуты замерзало все остальное: руки, бока, спина, голова. Она не знала, что человек настолько не приспособлен к холоду.

Олег Преображенцев, должно быть, уже несколько раз объехал город. Конечно, он ищет ее, ездит по улицам! А как еще он может ее искать? И Таня с Левой беспокоятся. Лиля помнила, что из-за чего-то поссорилась с Таней, но отсюда, от чугунной печки, которая изо всех сил спасала Лилю, казалось глупым и ненужным вспоминать, из-за чего именно они поссорились.

Олег Преображенцев, которому она сначала нравилась, а потом разонравилась, не знает, что она сидит сейчас в землянке где-то посреди огромной белой планеты, именуемой Чукоткой, и никак не может подать ему знак, что жива, что ее еще можно спасти!..

Как распахнулась припертая чурбаком дверь землянки и, нагнувшись, вошел высокий человек в меховых одеждах, она даже не заметила. Только что смотрела в огонь и страшилась, что сейчас придется отодвинуться от него, чтобы как-то погреть ледяные ноги, и готовилась к тому, что это надо сделать, а в следующую секунду возле нее оказался человек.

– Лиля, это я, – сказал он голосом Олега Преображенцева из приемника, откинул с головы меховой малахай и посветил фонарем.

Она в ужасе зажмурилась и подалась от него назад. Алюминиевый помятый чайник, загрохотав, свалился с печки. Ветер ворвался следом за ним, и Олег прогнал его, прихлопнув хлипкую дверцу.

Он не боялся ветра. Он вообще не обращал на него внимания.

Он увидел все сразу: черное лицо в потеках и саже, голые ступни, торчащую из ватника шею, располосованную царапинами от уха до горла. Он на секунду зажмурился и повторил:

– Это я.

Перебирая руками по поленнице, Лиля поднялась – он ничем ей не помогал – и моргнула.

Потом сделала шаг и осторожно потрогала его кухлянку, сшитую бабушкой Туар. Потрогала в том самом месте, где был нагрудник из шкуры белого медведя. Шкура была холодной и жесткой.

– Как ты долго, – сказала она, вдруг рассердившись. – Ужасно долго!

– Нам надо ехать.

– Я слышала тебя в эфире.

Он оглянулся на приемник, бормотавший на столе.

– Почему ты не попрощался? В конце эфира?.. Я ждала, ждала! А ты так больше и не появился!

– Я поехал за тобой.

Тут она обняла его, огромного от шкур и холодного от метели. Рук не хватало, чтобы его обнять, но она обнимала как могла, изо всех сил.

Его чувства, хорошенько пристегнутые, натянули стропы до отказа. Все потом, потом!.. Но немного можно сейчас, самую малость.

Он обнял ее тоже изо всех сил, прижимая заострившееся и похудевшее лицо к нагруднику из белого медведя, чувствуя, как она измучилась и устала, зная все без слов – как боялась, как терпела, ждала, когда все закончится!

– Мне показалось, что щенок скулит, а это я скулила! Я скулила и слышала себя.

– Я искал тебя. Тебя весь город ищет.

– Я думала, приемник-то уж точно не работает, а он вдруг заработал! И я тебя услышала! Это было такое счастье!

– …У тебя могут быть пальцы отморожены.

– Как хорошо, что ты меня нашел, Олег.

– Как хорошо, что я тебя нашел.