Тайна Каркассона

И Арль Тулонский уже дал своим пажам знак трогаться. Но его имя, с новой слой выкрикиваемое толпой, заставило его остановиться.

– Суд! Суд! – кричала чернь. – Суд сира Арля!

Это был знаменитый суд. Преподобный аббат носил на шее распятие, которое начинало кровоточить при близости ведьмы или колдуна. И толпа жаждала увидеть это чудо.

– Суд мессира Арля!

– Ваше святейшество, – к епископу приблизился еще один всадник из его свиты. – Вам следует пойти навстречу желанию толпы. Для упрочнения славы божьей и могущества Папы…

– О, мессир! – рыцарь дОнуа склонился с седла и схватил повод его коня, натягивая его на себя так, что паж вынужден был поднять руку, чтобы не выпустить ремень. В глазах юноши была мольба.

Аббат рывком вырвал повод из его руки и повернул коня к площади. Простолюдины поспешно отступили перед ним.

Колдунья не шевелилась у своего столба. Ни звука не вылетело из-под глухого капюшона. Арль Тулонский, не спешиваясь, направил коня к ней, и простолюдины с готовностью растаскали с пути хворост. Палач выше поднял факел и застыл в ожидании. Колдунья даже не дышала у своего столба. И Арль Тулонский, как был верхом, приблизился к ней. Он чуть склонился. Услужливая рука сорвала с девушки капюшон, обнажая бледное лицо, и золотые волосы рассыпались по спине и плечам, скрывая мрачное одеяние. Девушка, словно очнувшись, подняла на епископа огромные синие глаза.

– Спасите, – лишь пролепетала она и уронила голову на грудь.

Аббат прикрыл глаза. Толпа притихла. Ни звука, ни слова не упало на площади. Даже птицы на ветвях и те смолкли в образовавшейся звенящей тишине. Замерли кони, не шуршала на ветках не опавшая листва.

Аббат внутренне расслабился, чувствуя жар, идущий от колдуньи. Всю ее окутывала словно дымка, и свечение ее аббат видел сквозь веки.

Медленно он снял с шеи цепи и стал опускать распятие склоняясь в седле.

– Суд!

– Суд Арля Тулонского!

– Божий суд!

Тяжелый золотой крест коснулся опущенной головы девушки, скользнул ниже по лбу. Горячее дыхание девушки обожгло руку священника, и губы ее тронули холодный металл.

Аббат резко вскинул руку с распятием. Показывая его черни. И девушка, понимая, что это ее судьба, тоже посмотрела на него, до предела повернув голову. Крест сиял под осенним солнцем чистым золотом.

– Она невинна.

– Невинна?

– А как же костер?

Толпа недоуменно замялась на месте.

– Невиновна! – громовым голосом закричал дОнуа, направляя коня в толпу и разгоняя простолюдинов. – Слышите вы все! Девушка невиновата!

Палач, удивленный, опустил факел к земле. У него было такое чувство, словно его обсчитали на рынке.

– Не виновата… Да видано ли дело…

– Все виноваты. А она – нет!

– Мэтр Гренобль, – проговорил епископ, поворачиваясь в седле. – Позаботьтесь о бедном дите. Я хочу, чтобы она сопровождала нас до Фонтебля. Там я решу, чем ей помочь.

– Но мессир…

– Делайте, что я сказал.

Девица де Лузиньян не виновата. Чернь тупо смотрела, как блестящая кавалькада покидает площадь, увозя с собой ту, которую так и не удалось сжечь. Черный рыцарь, стоявший все это время в тени, тихо удалился.

– Не виновна, – шептал он себе под нос, и шепот его приглушали металлические пластины, скрывающие его лицо. – Как бы не так! Вот старый прохвост.

– Не виновна, – ворчливо делился со своим соседом каждый на площади.

И его толстую шкуру никак не могли пробрать эти простые слова.

Отвязав вороного под стать доспехам коня, Черный рыцарь тяжело сел в седло, шепча: «Фонтебло… нужно ли… зачем…»

– Куда вы, сударь? – спросил его трактирщик.

– В Фонтебло! – крикнул рыцарь, даже не взглянув на того, кто спросил и, развернув коня, поскакал по пыльной дороге. И солнце лишь на миг осветило подвешенный к седлу щит с рисунком черной волчьей головы на белом поле и надписью девиза:

ora pro morte

молиться о смерти.

– Святая заступница, – перекрестился трактирщик, испуганный необычным видом рыцаря и изображением на щите. Латынь он не знал, но запомнил из проповедей священника лишь одно слово: morte.

Лето, вступив в свои права, искрилось и сверкало в радужном водопаде горного ручья, насквозь пронизанное солнечными лучами.

Ковер трав расстилался по склону горной гряды, выше тянулся девственный лес, сверкая на солнце умытой листвой.

Ранним утром прошел дождь, и его капли еще блестели и переливались в травах и на листве, но небо было уже девственно чистым, без малейшего облачка и синь его резала глаза. В воздухе пахло влагой, травой и землей.

Птицы наперебой звенели в кустах и густых кронах, бабочки порхали над скромными полевыми цветами. Жёлтые, белые, голубые, они мелькали и медленно зависали над цветочными головками в поисках нектара.

Но вот из леса, хрустя валежником, осторожно вышел благородный олень, высоко держа увенчанную тяжелой короной из ветвистых рогов красивую голову. Он чутко прислушивался и принюхивался. И вот из леса вышла олениха, трепетная и робкая. Она настороженно поводила ушами, замерев у кромки леса и пугливо озираясь по сторонам большими карими очень выразительными глазами. Горделивый супруг ее обернулся, шумно вздохнул и медленно склонился к земле, призывая нежную подругу последовать за собой. Трепеща всем телом медленно вышла олениха из пятнистой тени леса, утопая маленькими копытцами в мягкой зелени. Но не успела она коснуться губами обильного угощения, как олень, напряженно застыв, вытянул шею и, дрогнув всем телом, стукнул копытом о землю. И как не тих был удар, чуткая подруга встрепенулась и сорвалась с места, делая прыжок к спасительной тени деревьев. Олень подождал немного и скрылся из глаз, быстрый и стремительный.

Едва только животные исчезли среди стволов и кустарников, и перестали дрожать ветки, задетые ветвями, как со стороны гор послышались трубные рулады охотничьего рога, раздался переливчатый собачий лай и на поляну выскочила свора охотничьих псов, хрипящих и задыхающихся от бега и вольного ветра.

Почуяв следы оленей, псы напрягли сильные мускулистые тела с крепким костяком, вытянулись и разом издав скорее рев, чем лай, бросились в чащу, где скрылись животные.

Едва успели они достигнуть деревьев, как из лесных зарослей у подножья появились четыре всадника, сжимающие охотничьи арбалеты. Прекрасные лошади под ними, разгоряченные скачкой, хрипели и рвались вперед, звеня сбруей. Охотники сдерживали их, натянув поводья. Осадив лошадей посреди зеленого ковра трав на самой поляне, всадники стали напряженно вглядываться в заросший лесом склон, казавшийся из дали одной зеленой массой.

Все они были молоды и красивы. Горячее солнце еще не размягчили ленью их юношеский упругие тела, и тень вечера не коснулась искрящихся задором глаз. Солнечное пламя едва только разгоралось в них и еще далеко было то время, когда последняя искра потухнет в потупленном взоре, оставив лишь муть скуки и пресыщения.

Молодые охотники были одеты в куртки из шерстяного сукна простого покроя, более темные штаны из той же материи. Ноги их были обуты в высокие сапоги для верховой езды, с привинченными изящными шпорами, но бока коней были без рубцов, что указывало на мастерство в верховой езде и без такого жёсткого подспорья.

На головах молодых охотников были маленькие шапочки с ниспадающими перьями, длинные густые волосы юношей доходили до плеч. Великолепные кони гарцевали под ними и рвались вскачь, но всадники сдержали их.

– Кажется собаки опять травят кого-то, – прислушиваясь к удаляющему лаю, сказал статный юноша с нежным овалом лица, обрамленного каштановыми волосами, слегка волнистыми на концах. Пристальный взгляд его синих глаз под черным изломом бровей светился азартом, щеки горели румянцем, алые губы приоткрылись, обнажая ровный ряд жемчужных зубов. Грудь юноши вздымалась от бурного дыхания.