Тайна Каркассона

Второй юноша, чуть старше первого, черноволосый, с гордым профилем горца, поднес рог к губам, чтобы вернуть псов.

– Подожди, брат Уильям, – с мольбой в голосе попросил самый младший охотник, золотокудрый мальчик, лишь недавно начавший принимать участие в подобной забаве. – Не зови собак. Как чудесно нестись за ними сквозь ветви, перескакивать буреломы и чувствовать себя сродни самому ветру.

– И правда. Уильям, – присоединился к мальчику юноша с каштановыми волосами. – Томас прав. Давай продолжим забаву. Ну, последняя попытка, сегодня нам не везет с добычей.

– Нет, Энтони, – мягко ответил ему Уильям. – Отец не любит, когда мы опаздываем к завтраку.

– Мы не опоздаем, – с жаром возразил ему Энтони. – Скажи же ему, Георг.

– Нет, похлопывая по горячей шее своего скакуна, проговорил четвертый юноша, как две капли воды, похожий на Уильяма. – Милый Энтони, солнце уже поднялось над тем утесом, самое время возвращаться. Нам не нужна сегодня дичь, на кухне полно мяса, да и кони устали. Труби, Уильям.

И воздух разорвали оглушительные переливы охотничьего рога.

На этот призыв из чащи появились собаки, недовольно ворча, что их погоню прервали.

Они встали, прижимаясь к земле передними лапами и упрямо не подходя к хозяевам.

– Сюда, Нерон. Сюда, Мидас, Астор, Гектор, – повелительно кричали охотники, так как псы на спешили приблизиться, раздираемые надвое охотничьим азартом и привычкой повиновения.

– Видишь, брат Уильям, даже наши собаки согласны со мной и желают продолжить травлю, – рассмеялся Энтони.

– Нерон, ко мне, – раздраженной, властно закричал Уильям и пегий пес с разорванным ухом и толстым рубцом на лбу, протяжно заскулил, опустил голову и, поджав хвост, приблизился, припадая на задние лапы.

У лошадиных копыт он остановился и, скуля, уткнулся в землю, выражая покорность. – Подлиза, – проворчал Уильям, легонько ткнув в согнутую спину пса рукояткой хлыста. – Но ты понял – и хорошо. Вперед, дружок, домой!

И собака, вмиг ожив, радостно взвизгнула и стрелой помчалась по полю. Остальные псы нагнали его. Охотники повернули коней и поскакали за ними, иногда руладами рогов подгоняя собак и веселя себя.

Вот впереди на срытом на половину холме показались острые, как пики, башни старинного замка. Глубокий ров с водой преграждал путь всем, кто захочет непрошенными явиться в это старинное обиталище грозных владетелей из рода де Бомонов, суровое и непоколебимое, как скала.

Молодые охотники, оказавшись перед рвом, призывно опустили мост, с лязганьем поднялась решетка, и охотники въехали во двор замка, огороженный двойной грядой каменных стен.

Набежавшие слуги подхватили под узды горячих скакунов, псари увели собак, и юноши пошли, перебрасываясь шутками и смеясь.

Они поднялись на невысокое каменное крыльцо и бегом пробежали через холл, спеша разойтись по своим комнатам для того, чтобы переодеться.

Энтони не успел скинуть легкий плащ «манто», как к нему в комнату быстро вошел парень, личный слуга мажордома лестерского графа, грум Денис.

– Приветствую вас, ваша милость, – слегка склонившись, начал молодой человек.

– Привет, дружище. Долго спите. Я посылал за вами, чтобы присоединились к нам на прогулке, но вас не нашли.

Денис ухмыльнулся.

– Я немного отлучился, – ответил он так, что даже непонимающему стала бы ясна причина отлучки.

– Тогда жалеть не о чем! – рассмеялся Энтони.

– Да, конечно. Ваша милость, вас просят прийти в зал, его светлость ждет вас.

– В зал? Что-то случилось?

– Не знаю. Только видел, что у его светлости гость, по виду – из-за моря.

– Меня одного зовут или с братьями?

– Мой господин приказал позвать вас одного.

– Э-э. Что-то мне идти расхотелось. Но боюсь рассердить дядю. Хорошо. Сейчас, поменяю котт и спущусь.

– Я так и передам.

Грум слегка поклонился и быстро вышел.

Энтони остался в одиночестве и крепко задумался, при этом быстро переодеваясь. Котт – так в те времена называлась верхняя туника без рукавов, надевалась на нижнюю – камизу, с длинными цельнокроеными рукавами. Их сверху подпоясывали поясом, с небольшим напуском. Котт, в которой молодые люди охотились, была короткая, выше колена. Новую, более нарядную и длинную, сшитую из шелка тунику, Энтони переодел быстро и без помощи слуги. Все сыновья лорда, так же, как и молодые прислужники имели в замке статус «Children», то есть: ребят и воспитывались хозяином замка в одинаковой строгости. Все они боялись и очень уважали своего владетеля и сюзерена.

Наверх Энтони поднялся как мог быстро и с некоторым трепетом из-за неизвестности. Дядя молодого человека, Роберт де Бомон де Бретёй, четвертый граф Лестор, и наследственный главный стюард Англии сидел в кресле, недалеко от камина и о чем-то тихо разговаривал с гостем, полным мужчиной, одетым в дорожный, но очень нарядный костюм.

Старый гордый граф вел свой род от Роберта, графа де Мортена, сводного брата Вильгельма Завоевателя. Он твердой рукой правил графством, доставшимся ему в наследство и народ, который не считал себя даже англичанами, подчинялся ему, гордившемуся своими норманнскими корнями. Был он строг, тверд и храбр. Лоб его прорезали морщины длительный раздумий, впалые смуглые щеки пересекали шрамы от рубящих ударов, которые он скрывал в густой седеющей бороде. А тот, кто сидел рядом с ним, был полной его противоположностью. Пухлый и белокожий, холеный и изнеженный, сидел он в жестком кресле с высокой спинкой и мечтал о мягкой подушке.

– Познакомься, сын мой, Энтони, – начал старый владетель после того, как юноша вежливо поздоровался с гостем. – Это мэтр де Леруа. Сядь на табурет и слушай, что тебе скажу.

Юноша привык уже, что дядя его называл на французский манер, а кузены – по-английски. Он сел на низкий табурет, стоявший тут же, и дядя его продолжил:

– Я ждал и боялся этого дня, сын мой. И он пришел, – Роберт де Бомон протянул руку, взял с низкого столика лежавшее письмо с разломанной печатью и протянул юноше.

– Прочти, дитя мое.

Юноша принял письмо, развернул и начал читать, вспомнив все уроки своего учителя.

«Уважаемый дорогой мой сын, Антоний. Я нахожусь в преддверии вечности по причине горестей и болезни, причиненных мне гонениями и гибелью вашего батюшки, а моего любезного и почитаемого супруга доблестного герцога Симона де Монфора. Клянусь перед Богом, перед судом которого я уже стою наполовину, и душой моей, готовой расстаться с телом, что вы, мой сын, являетесь единственным и неоспоримым наследником вашего достославного батюшки, всего его владения и имущества. Вашего отца и господина сгубило предательство и алчность нашего сюзерена. Того, кто позорно носит на голове славный венец потомков достойнейшего короля Гуго Капета, но не является ни доблестным, ни славным продолжателем сего рода. Этот бесчестный повелитель обманом и хитрыми посулами заманил моего Симона на войну, обещая отдать весь юг, который не объехать и за неделю верхом, а отдал только жалкую Тулузу, Безье и Каркассон, разрушенные его рыцарями и непомерными поборами и контрибуцией. А когда ваш славный отец, а мой благословенный супруг возмутился и потребовал продолжить битву, его все покинули, бросили: и церковь, и государь. И мой дражайший супруг погиб, оставшись один и без поддержки. Погиб не от меча в открытом бою, а от гнусного яда, выпив из кубка, поднесенного ему подданными из сокровищницы виконства Альби. Все верные рыцари вашего батюшки были заколоты или отравлены в их домах, а он сам умер в долгих мучениях, жестоко отравленный, когда он пил вино во славу Христа и его десяти заповедей. И я, несчастнейшая из жен, не была даже при последнем вздохе моего дорогого супруга, хотя и находилась рядом от него. Я производила на свет вас, дражайшее мое дитя, и придя в божий мир вы так горько рыдали, словно знали уже о вашем несчастном сиротстве. Вам сейчас не исполнилось и десяти дней, а я тоже ухожу от вас. Одна моя надежда на добросердечие моего брата Роберта де Бретёя, которые поклялся беречь и охранять вас на пальце святого Иеронима, полученным мной в наследство от дорогой моей матушки, Петрониллы де Гренмесниль, да хранит ее господь. Я умираю, любя вас, дитя мое и с благодарностью к дорогому Роберту. Так же прощаю всех недругов и гонителей ради спасения своей души, а не по какой-то другой причине.