Если…

– Нет. Для человека, который никогда и ни в чем не бывает виноватым – не может.

Парень опешил. Он не ожидал от меня такого равнодушия. Я и сама, честно, не ожидала. Володя с минуту молча таращился на меня, несколько раз непроизвольно сменив выражение лица – от самого гневного до печального, а напоследок, перед тем как снова отправиться на «горячительно-увеселительную программу», выдал:

– И не мечтай, что я об этом забуду! Пока что я не подам виду… Но когда ребенок появится на свет, я сделаю тест на отцовство! Готовься!

Признаваться мне было не в чем, а значит, и нечего бояться, но эти слова прочно засели у меня в голове и, как посаженное семя в благоприятную почву, начали быстро прорастать. И без того сомневаясь в целесообразности рождения дитя в семье, где никто никого не уважает и не ценит, после этого заявления, – а я знала, что он так точно поступит, – я почти уверилась, что оно не нужно, и в первую очередь – мне. Ну не приживутся розы в песках Сахары, как ты их не поливай! Возможно, на меня сейчас накинутся сердобольные, «правильно живущие» дамы с нравоучениями типа «аборт – это грех», но я действительно над этим задумалась, вычитывая в интернете домашние способы избавления от плода, которые были мне доступны и которые, я надеялась, менее для меня опасны. В свою защиту и в успокоение упомянутых женщин скажу: я не была против самого ребенка, как такового, хоть и не обнаружила в себе ни намека на материнский инстинкт; я не хотела ни себе, ни ему той жизни, где он – лишь орудие воздействия на мать, которая за это его ненавидит. Каким членом общества он станет? Кем? Мне кажется, это больший грех, страшнее…

На следующее утро, едва выпроводив Вову на работу, я постучалась в дверь квартиры двумя этажами ниже. Еще по стуку тетя Лена поняла, что я в полном отчаянии, поэтому, несмотря на свою занятость, приняла меня, сделав жест рукой, приглашая пройти на кухню и сев за стол напротив, терпеливо выжидая, пока я первая заговорю.

– Тетя Лена, пришла к вам за советом, – несмело начала я. – В общем… я беременна!

Елена улыбнулась, но продолжала молчать, что сильно меня встревожило. Я растерялась. Я была уверена, что ей дальше ничего объяснять не нужно, но почему она молчала – загадка. Собравшись с мыслями, я заключила, что она ждет подробности истории для вынесения правильного вердикта, поэтому снова вернулась к тому, с чего все и завертелось – к совместному курению с Романом на балконе.

– Какой совет ты хочешь от меня получить? – неожиданно спросила женщина, внимательно дослушав мой рассказ и вернувшись к своему занятию, от которого я ее отвлекла своим приходом – нарезке овощей для варки супа.

– Ну… я…Что делать? Как мне поступить?

– Родителям сказала?

– Нет…

– Я так и думала! Почему? – прозвучало уже совсем другим голосом. Казалось бы, привыкшая к ее строгости, я не должна была так остро реагировать на смену ее тона, но сейчас я испугалась.

– Ну, Вова против. Он…

– А меня не интересует Вова! Речь идет о тебе! Почему ты пришла за советом ко мне, а не к

ним?

– Просто… зачем мне у них спрашивать, если я заранее знаю ответ…

– И он тебя, видимо, не устраивает, раз ты здесь! – Женщина посмотрела на меня исподлобья так, что по коже пробежали мурашки. Я едва совладала с собой, чтобы оправдаться.

– Дело не в этом! Просто, чем больше мнений, тем легче мне будет принять решение.

– И переложить ответственность на чужие плечи! Хитро! Но не разумно! Такие серьезные вещи решаются только в узком семейном кругу – ты и твои родители. Никакие подружки, соседки и даже дальние родственники не могут и не должны принимать в этом участие. Пойми, ведь на самом деле всем все равно, что ты делаешь со своей жизнью. Даже мне, если уж на то пошло! Давай начистоту! Это же не мои проблемы! И меня они не касаются! Ты пришла за советом? Я тебе его дам: позвони родителям, сообщи им!

– Но… все-таки… что вы думаете на этот счет? – как-то само у меня вылетело.

– Ничего не думаю и не хочу думать! Я в любом случае не знаю Володю так хорошо, как ты. Со стороны они все очень милые люди, но я предпочитаю держаться от этой семьи подальше. Из личных соображений, которыми делиться с тобой не намерена. Единственное, что я могу добавить: в первую очередь, прислушайся к себе, чего ты хочешь и как этого достичь. Все взвесь. В конце концов, возьми лист бумаги, раздели его на две колонки. В одной пропиши реалии со знаком «плюс», в другой – «минус». Подытожь, с проекцией на несколько лет и учетом возможных погрешностей. Понравится ли тебе самой результат твоих вычислений? Каким бы ни вышел ответ – положительным или отрицательным, – ты перестанешь нуждаться в подсказках. Только учти, что бы ты для себя ни решила, это в любом случае не отменяет твоей обязанности сообщить родителям!

Уходя от тети Лены, я чувствовала себя еще более разбитой и подавленной. Увы, она сказала совершенно не то, что я хотела услышать… хоть это и было вполне предсказуемо. Я ожидала чего-то более конкретного, по существу, а получила, как я сочла, лишь ненужную порцию нравоучений, для отвода глаз. Перешагнув порог ее квартиры, я вынесла только обиду и разочарование, но никак не осознание того, что она дала мне все, о чем я просила, и даже с избытком. Тогда я не способна была это понять.

Вернувшись домой, я закрылась в комнате свекрови, которая летом пустовала, пока хозяйка несла вахту в другом поселке на берегу моря; зачем-то включила телевизор, который смотреть вовсе не собиралась, легла на кровать и вновь предалась «самокопанию», разглядывая белоснежный потолок. Уверена, где-то в глубине души я давно уже сама ответила на все свои вопросы, но боялась это озвучить, потому что ответ побуждает к принятию решения, а решение – к действиям, со всеми их вытекающими. У меня же, как обычно, не хватало моральных сил ни на что, кроме как и дальше сокрушаться о своей судьбе, ища виноватых. Я вспомнила слова Елены и задумалась над ними только к вечеру, когда дошла до самых низин в своих «раскопках». Какими бы обидными не представились мне ее наставления, а пренебрегать ими я все же не стала. Я взяла лист бумаги и старательно вывела все постоянные и переменные величины этого уравнения, двумя столбцами, как и говорилось. Что-то вычеркивала, потом вновь добавляла, и так по несколько раз. Как итог: два плюса, и то внатяжку, против более десятка минусов – легко сосчитать, по какую сторону от «нуля» привели меня эти расчеты.

Разумеется, результат не стал сюрпризом, однако он визуализированный, мягко говоря, ужасал. Мне, разрываемой на куски от собственных внутренних противоречий, он еще раз подтверждал оправданность моих опасений, не намеком, не шепотом, а криком призывал, оглушающим воплем. «Действуй, – вторило в голове, точно эхо в пустой комнате, – действуй, пока ты властвуешь над временем! Это ненадолго!» Тетрадный листок, расписанный собственноручно с такой педантичностью, получился, без преувеличения, аннотацией, только аннотацией не к книге, а к реальной жизни, воспроизводя перед глазами свое мрачное содержание в мельчайших, и без прикрас, деталях, тщательно прорисовывая их для полноты и глубины спектра впечатлений. От увиденного стало зябко. «Не хочу! Не хочу такого будущего!» – прошептала я себе под нос, передернув плечами. Это дало мне хорошую встряску… и душевную энергию…

…Объясниться с родителями… Чего таить, я и сама, без Елены, понимала, что должна поставить их в известность, несмотря на то, что заранее знала их реакцию на эту новость. Я давно должна была это сделать и даже неоднократно порывалась, но, каюсь, нарочно затягивала с этим звонком… лишь по одной причине, как я думала, – потому что не могла определиться, какой конечный результат сложившихся обстоятельств я готова принять и «огласить миру». Теперь, казалось, все начало проясняться. На последние деньги я купила пачку сигарет и нервно закурила. Мгновенно поднявшаяся тошнота чуть не вывернула наизнанку всю пищеварительную систему, но я проявляла настойчивость. Никотин, поступающий в кровь, точно анальгетик для души, приглушал чувства и эмоции, не мешая разуму закончить с тобой диалог. Следом вторая сигарета, еще одна… Как же это все-таки сложно – быть взрослым! Не по атрибутам, лишь внешне придающим тебе «статусности», а по внутреннему укладу. Только в таких ситуациях ты можешь ощутить, какая между вами двумя на самом деле пропасть… Чего мне стоило перекинуть хлипкий мост между обрывами и начать рискованный переход, я описать не могу (не хватает фантазии или матерости пера, а вероятнее всего, все вкупе). Но все же я сделала первые шаги – позвонила маме. Сейчас, спустя годы, когда уже едва ориентируешься в лабиринтах своей памяти, я не могу дословно передать наш диалог, лишь наброски, саму суть, однако я точно помню, что разговор длился долго и спокойно.

– Мама, забери меня, пожалуйста! – сказала я под конец более получасовой беседы. Я много лет думала, что это окончательное решение пришло как-то само собой именно к завершению разговора, но, должна признаться, заблуждалась: на самом деле, и это точно, оно пришло за секунды до моего звонка, ибо, к чему уже жеманство, если бы я, как и прежде, нерушимо хотела сохранить видимость семьи с Володей, – иначе такие отношения не назовешь, – я бы так и не набрала ее номер… по крайней мере, в ближайшие пару месяцев.

– Собирайся! Я побежала на вокзал!

– Нет, мамочка, не сегодня! Сегодня уже поздно. Транспорт скоро перестанет ходить, мы не сможем добраться домой. А в восемь утра Вова вернется с работы.

– А что тебе Вова, если ты все решила? – с легким недоверием, как мне показалось, спросила мама.

– Пусть я буду выглядеть трусом, возможно даже, я и есть трус, но теперь мне абсолютно все равно… Я не хочу превращать свой уход в цирковой номер. Я просто хочу тишины! А по-тихому уйти можно только в одном случае… Через два дня Вова снова заступит на смену. Он за дверь, ты на автобус. Пока доедешь, я соберусь. Все сразу мы перевезти не сможем. Значит, мне еще надо договориться с тетей Леной, чтобы часть вещей оставить у нее и также тихо забрать позже.

На том и попрощались.

Договориться с тетей Леной не составило никакого труда. Несмотря на ее завидную сдержанность, не позволяющую собеседнику со стопроцентной вероятностью определить ее настроение, в глазах женщины все же проблеснуло нечто, хоть и едва уловимое, что окрасило в характерный эмоциональный цвет ее мнение о происходящем, как молчаливый отзыв на мою просьбу. Я заметила это, но вряд ли в тот момент придала значение. Думаю, это означало, что она одобряла такой исход. Не знаю почему, однако и я наконец-то почувствовала облегчение с ноткой самодовольства как раз именно от того, что все подготавливала к своему ретированию. Добровольный узник планировал побег из самолично возведенной тюрьмы… Два дня… Боялась ли я передумать? Боялась! Возможно ли это было? Наверное! Знаете, как назло, эти два дня мы прожили в полной идиллии, что невольно заставляло меня ощущать угрызения совести. Я отчаянно давила ее в себе, чтобы ненароком не подать виду, не выдать своих намерений. Я вела себя настолько холодно и нейтрально, что стала невидимой, точно тенью самой себя. Я знала, что если Володя что-то заподозрит, мои планы спутаются. Да, я боялась! Боялась, что ему удастся меня уговорить, сломать или просто мне помешать! Боялась, что мне не хватит духу пойти до конца, встретив сопротивление на своем пути! Конечно, я могу сейчас провести философско-психологический анализ своего поведения, взяв за оправдание простую истину, что бояться – это нормально, что страх – это естественное внутреннее состояние любого существа, заложенное природой для выживания, но я не буду этого делать. Надоело! Я признаю, что я трус, и закрою эту тему.

Утром третьего дня, когда Володя засобирался на работу, я уже не спала, – хотя, честно говоря, мне кажется, я вообще не спала той ночью, – но притворялась крепко спящей, чтобы избежать ненужного контакта. Для остальных домочадцев был выходной, и я надеялась, что сегодня они подольше понежатся в своих постелях, тем самым дав мне возможность незаметно покинуть квартиру. Нужно было спешить, нельзя терять ни минуты. Как только за Владимиром захлопнулась дверь, я вскочила и принялась паковать свои пожитки, пропустив утренний туалет. У меня не было ни дорожных сумок, ни чемоданов. В моем распоряжении находились только целлофановые пакеты, в которые я весьма неаккуратно закидывала все причиндалы. Скорость моего сбора, пожалуй, можно ставить в пример солдатам. Я предполагаю, что управилась не более чем за двадцать минут, включая и двухразовую проверку наличия забытых вещей. Особо ценного у меня ничего не было, но я очень не хотела в суматохе оставить даже малейшую безделушку. По большому счету, я уходила с тем же, с чем когда-то пришла. Единственным «совместно нажитым имуществом», которое я законно посчитала своим при разводе и прихватила с собой, была фотопленка и десяток печатных с нее наших фотографий. Сегодня я уже не отвечу, что именно руководило мной «при разделе» сего наследия – высокие чувства или все же низменные, но оно до сих пор хранится у меня, вопреки неоднократно ранее заявленным правам второй стороны, хоть и давно потеряло для меня свою цену.

К тому времени как мама добралась до пункта назначения, я уже допивала чай у Елены. Как ни странно, я была в прекрасном расположении духа и полна уверенности в себе. Азарт, который я испытывала в тот момент, – вот что больше всего врезалось мне в память и свежо до сих пор, будто случилось только намедни. Азарт, который неутихающим ураганом гнал меня во всю прыть, не давал отдышаться. Быстрое знакомство женщин, быстрое прощание, быстрый отъезд, – я так торопилась, словно боялась не успеть на последний космический корабль, улетающий с этой погибающей планеты, и сбавила темп лишь высадившись у отчего дома. Нет, я все еще не обрела покой, а значит, не чувствовала себя спасенной, в безопасности. Я понимала, что Сегодня – это просто антракт, всего-навсего короткий привал между Вчера и Завтра. Я знала, что «вкуснее» станет не скоро. Зачастую уходят годы труда, чтобы селекционеру горечь превратить в терпкость, а терпкий вкус в сладость. Но мне не хотелось об этом думать. Это будет потом. Сегодня – было моей маленькой наградой за День Прошедший, и я радовалась ему, как будто День Грядущий не наступит никогда.

Книга II. Завтра

Глава девятая. Заключительная

Итак, подытожим… Наступило Завтра… Не то Завтра, которое является последующим днем календаря, а то, которое придает совсем другой смысл, другие очертания, другой окрас, другие мысли, если хотите, тому прежнему Вчера, длиною все же не два с небольшим года, а, пожалуй, многим более, ибо то, что было Днем Сегодняшним, также стало Днем Вчерашним, а где между ними грань, не знаю даже я.

Да, сейчас обо мне и только обо мне!

Весна текущего года… Становится очень стыдно и досадно, когда оглядываешься назад и понимаешь, на что, а главное, на кого ты растратил былой запал, во что верил и кому доверял, за кем и за чем гнался, сколько времени и возможностей ты безрассудно упустил. Ты переживаешь уже не за то, как другие поступали с тобой, а за то, как ты поступал с другими. И тебя давно не волнует, что о тебе подумают окружающие, теперь для тебя важно только то, что ТЫ думаешь сам о себе. И много ли тех эпизодов в жизни, которыми ты мог бы гордиться, по сравнению с теми, за которые ты не можешь простить самого себя?! Ничего не прошло бесследно, это будет твоей частью навечно. Эти мазки нанесены на холст твоей души так небрежно и невпопад, что ты до сих пор затрудняешься ответить, кто же ты есть и что ты есть на самом деле.

Опустим мнимые регалии, разрыв с Володей дался тяжело, несмотря на мою всецелую погруженность в учебу, которую я с зимы продолжила, и новые отношения, которыми очень дорожила. Я полностью оправилась лишь через год, не раньше, но настоящей геенной для меня были первые месяцы, и я тянула туда всех, кто попадал в мою зону досягаемости. Вряд ли я делала это со зла, хотя… сейчас я ни в чем не уверена. Конечно, Володя так сразу не смирился с моим уходом, и, черт возьми, мне это нравилось. Он и умолял, стоя на коленях и со слезами на глазах, обещая золотые горы, и угрожал, но на меня все это больше не действовало. Несмотря на мои душевные страдания, я мысленно с первого дня провела между нами незримую черту, как непреодолимую стену между двумя мирами – высшим и низшим, и стирать ее я не хотела ни при каких обстоятельствах. Когда через полтора года мы официально развелись, этим и оборвалась последняя связующая нить, и только после этого я задалась вопросом: а что же все-таки между нами было общего? На чем держалась эта связь? На одной любви? Весьма сомнительно. Теперь я готова оспорить личное утверждение, что я любила Владимира, именно его, как такового, а не олицетворение в нем своей взрослости или даже зрелости. И я лишь делала вид, что не замечала и не понимала, что за человек передо мной, ибо это противоречило моим собственным иллюзиям, шло не по правилам игры. С господством иллюзий я и боролась. Не стало их – не стало для меня и самого Володи.

Мой взгляд на многие вещи сменил ракурс, а, как следствие, с ним изменилась и я сама. Была бы я настоящая, если не была бы прежняя я… Если…