Удар отточенным пером

– Скажи, что мы заболели, – вдруг заявила Лейла и зарылась в подушки.

– Зачем? – изумился я. – Вы что?! Откроется. Вам тут еще четыре месяца куковать.

– В том и дело, – загадочно проговорила Лейла, и голос ее зазвенел металлом.

Я посмотрел на Лейлу, насупившуюся, подогнувшую ноги в черных обтягивающих лосинах, на руки-в-боки Марину, выступавшую аккуратным Ф-силуэтом на фоне окна, и подумал, что во внезапном распоряжении Валеева может заключаться настоящий драматический подтекст. Не назначил ли главврач вакцинацию наперекор? Мол, на-ка, выкуси, Диана Игоревна! Ты – кастрацию, я – вакцинацию. Ты леди Ди, а я – главный врач. В этом смысле кастрация хряков, лишавшая зверей мужской силы, назначенная Дианой, и вакцинация коров, подготовка их к родам, срочно переназначенная Валеевым, звучали как прямо противоположные высказывания. Как заявления в настоящей войне полов. Возможно!

Марина подошла к окну, оценила погодные условия, поежилась и повернулась к подруге, которая все еще восседала на печке, обхватив руками колени. На фоне окна теперь вычертился Маринин профиль: правильный нос с тонкими немного вычурными крыльями, придававшими ее лицу какое-то птичье заботливо-материнское выражение. Марине было только двадцать три – всего на два года больше, чем мне, – но в это можно было поверить только после предъявления документов. И дело вовсе не в том, что она плохо выглядела, напротив, Марина – красавица, но этот твердый упрямый нос, всегда настороженное выражение глаз как будто говорили: «Э-э-э, народ, да я вас всех насквозь вижу»…

Смугляночка Лейла была совсем другой, она дулась и дурачилась, и все эти гримаски шли ее маленькому вздернутому носику и черным смеющимся глазам. Ее задница, обтянутая сейчас лосинами, вообще выше всяких похвал.

– Ну, что? – Марина посмотрела на подругу, и они прильнули друг к другу взглядами, как будто общались мысленно. Как это работает, я не в курсе, но через пару секунд Лейла внезапно переменила решение.

– Идем на вакцинацию, что! – сказала она, продолжая нежно разглядывать подругу.

Это было слишком соблазнительно, чтобы медлить.

– Ок, встретимся в коровнике, – сказал я, поспешно шагая через порог.

Глава 4. Старая корова

Физика отвечает на вопросы «как?», «почему?».

А на вопросы «зачем?» пусть отвечают умные люди.

Ну там философы и прочие.

    Из перлов вузовских преподавателей

Пока я пробирался к Валееву, СМС оповестила еще о трех непринятых звонках от Виктории. Я надеялся, что к моему приезду она еще будет жива, о чем я немедленно попросил ее в ответной СМС, так как звонки по-прежнему не проходили. «Не дождешься!» – тут же ответила тетка.

К моему удивлению, главврач встретил меня в состоянии угрюмом и подвыпившем. Что было более чем странно, если учесть тот факт, что с момента нашей последней встречи, во время которой Валеев прочел мне лекцию «с кем, когда и сколько», прошло не больше часа. Это если полностью скинуть со счетов то, что наш главный вообще не пьет.

Тимур Тимурович тяжело посмотрел на меня припухшими красными глазами, выдававшими не только трезвенника, но и гипертоника, и открыл было рот, чтобы как-то прояснить ситуацию, но в этот момент дверь распахнулась, и в коровник ввалился человек, напоминавший комплекцией Карлсона. Я сразу понял, кто это. Сегодня я уже видел этого дядьку, когда сидел верхом на памятнике: его упитанное розовощекое лицо в формате А3 возглавляло доску почета, и именно на него показывала длань вождя мирового пролетариата. Лебедев Р. Р., «ударник труда», «директор хозяйства Старое Озерное», посмотрел на меня исподлобья. Вживую мы виделись впервые.

С пьяной церемонностью Валеев представил нас, обдав меня запахом перегара и переваривающейся колбасы.

– Это Ринат Русланович, директор… А это Саша. Наш философ.

Ринат Русланович протянул руку и внимательно посмотрел мне в лицо. Он тоже был подшофе.

– Философ, – еще раз подчеркнул Валеев и привел аргумент: – Зайнап-апу помнишь?

– Как уж, – ответил Лебедев. – Троюродный племянник я ей.

– Племянник! Большой человек, а забор у бабки косой, – тут же вставил Валеев.

– Поправим, – заверил Лебедев.

– Поздно, поправили уже. – Главврач кивнул в мою сторону. – Не было бы счастья, как говорится. Вот, философ наш взялся забор чинить да повалил. Ладно Витька-тракторист с мужиками взялся.

Наши с Лебедевым взгляды встретились: мой – трезвый и недоумевающий, его – пьяный и осуждающий. Куда шла наша вялая странная беседа, понять было сложно. Однако, видимо, у Валеева был какой-то план, потому что, выждав небольшую паузу, главврач похлопал меня по плечу и возразил сам себе:

– Зато, когда у нас на сутки свет отключили, Берсеньев нам про одного англичанина рассказывал, который на корабле из Англии в Австралию плыл. У Зайнап-апы тогда света дожидались… Всей деревней к ней в дом набились, но даже не подрался никто. Как его звали-то?

Я молчал, окончательно сбитый с толку, но Валеев был настойчив:

– Ну, этого, который на корабле плыл, как звали?

– Эдмунд Талбот? – неуверенно сказал я, сообразив наконец, что, видимо, Валеев имеет в виду героя романа Уильяма Голдинга «На край света», про приключения которого я действительно однажды рассказывал, когда в деревне несколько дней меняли опоры электрических столбов и надо было чем-то занять народ.

Если бы я был поопытнее, то выбрал бы что-нибудь из Майна Рида. Но рассказ был начат, пришлось соображать по ходу дела. В итоге от оригинальной истории я оставил только море, устройство корабля, заговор против капитана, шторм, пожар и счастливое прибытие в Австралию. Весь аллегорический смысл романа был мною безжалостно вымаран, секс джентльмена со шлюхой был заменен на воспоминания о невесте и неясные томления (помня про вкусы массового читателя, я не мог вовсе исключить любовную историю), зато про гея-священника и его убийство я совсем не стал ничего рассказывать, решив, что такой любви мой массовый читатель, напичканный ужасами про Гейропу, может не выдержать. В итоге мой рассказ действительно помог скоротать пару-тройку вечеров. Только Валеев зачем-то преувеличил: слушала меня далеко не вся деревня, а дети с семи до двенадцати, старики, несколько женщин и сам Валеев. Остальное народонаселение по случаю форс-мажора лечило нервы отнюдь не литературой.

– Эдмунд Талбот! – торжественно повторил Валеев, и аристократическое английское имя громко отрикошетило от деревянной обшивки фельдшерской.

– Я же говорю, философ, – кивнул главврач директору и перешел к делу. – Как раз то, что нам с тобой надо, Ринатыч!

Лебедев соображал туго и все еще смотрел на меня с подозрением.

– У нашего философа, – продолжал Валеев, – есть сестра. Она юрист.

– Лингвист, – поправил я.

Валеев перевел на меня тяжелый взгляд, а Лебедев сморщился.

– Юридический лингвист, – уточнил Валеев.

– Ну, примерно, – согласился я.

– Самое то, что надо, – повторил Валеев. – Давай, покажи, Ринат Русланович!

После этого загадочного императива директор хозяйства несколько секунд поколебался и наконец показал. Трагически кряхтя, Лебедев извлек из кармана куртки сложенную вчетверо газету. Газета называлась скучно: «Сельское обозрение», а вот первая же статья была озаглавлена вполне провокационно. Директор АФК брезгливо тряхнул газетой, разложил на столе и ткнул красным пальцем-сосиской на первую полосу:

СТАРАЯ ОЗЕРНАЯ КОРОВА.

или Какой гадостью кормит нас фермерское хозяйство «Старое Озерное»?

Под нелестным заголовком красовалось фото действительно старой и очень изможденной жизнью коровы с торчащими тазовыми костями, выпирающими позвонками и необыкновенно грустным плачущим глазом, в котором сконцентрировалась вся скорбь вегетарианского мира. В мясозаготовках эта скорбь называлась попросту некондицией. Газета оказалась областной. Интерес Валеева к юридической лингвистике начал проясняться.

– Где это? – спросил я, водя пальцем по фотографии.

Ни малейших сомнений в том, что этот крупнорогатый Мафусаил чертовски стар, у меня не было, а вот по поводу того, что корова из Старого Озерного, сомнения как раз закрались.

Многие коровники, амбары, свинарники, молочные фермы, доставшиеся фермерам в наследство от советской системы колхозов, неотличимы друг от друга. Российский пейзаж тоже не слишком радует глаз разнообразием, поэтому тот, кто не был в Старом Озерном, может легко поверить фотографии. Однако тот, кто лично знаком с Валеевым и с его подходом к делу, знает, что в его фермерском хозяйстве все по-другому.

Тимур Тимурович слыл человеком странноватым. Жил главврач один, после развода не женился, близких друзей не имел, не пил (как я считал до сегодняшнего дня), выписывал три специальных журнала по ветеринарии и сельхозтехнике и с неофитским задором внедрял в консервативную деревенскую работу новые методики и технологии. Удивлял Валеев односельчан и небывалой для российской деревни предприимчивостью. На свои эксперименты он получал областные гранты, но еще более странным казался тот факт, что выигранные деньги тратились непосредственно на то, что было описано в грантовой заявке. За это его считали не только чудаком, но и даже немного блаженным.

Я знал, что пару лет назад Валеев с Лебедевым занялись поставками фермерских продуктов в магазины области и выкупили бо?льшую часть акций хозяйства, фактически отказавшись от инвестиций. После чего заборы у подавляющего большинства населения деревни стремительно выпрямились, а многие были заменены на кирпич и даже модную ковку. Изменился и ландшафт самой фермы. Появились новый молокозавод и линия по производству колбас, старый советский коровник отремонтировали, утеплили, обновили теплицы, и даже высоким инженерным технологиям на ферме нашлось место, например, удобрения к растениям подавались под присмотром специального компьютера, который сам рассчитывал температуру и влажность.