Богова делянка. Повесть

– Я не хочу.

Наконец-то ответила. С вечера молчала, как об лёд.

– Заедала! Тогда мы идём туда, – я ткнул пальцем в окно, – к Петровичу. Понятно?

– А что сделает Петрович? Он даже переломы не может.

– Вылечит тебя. Да, вылечит! – я окончательно разозлился. – Или вылечит, или я вобью ему в глотку его… что он там пьёт?

– Вино.

– Вот вино и вобью.

– Дурак ты, Олешек, – сказала мама и улыбнулась.

Петрович уже был хорош. Прямо с утра. Мы долго стучались в его, как он называл, «келью», на самом деле – обычную конуру-пристройку к церквушке в Старом городе. Потом он открыл – распухший, глаза как дырки в свинье-копилке. И сам как свинья-копилка. И рукав рясы в каких-то пятнах.

– А? – спросил он, щурясь на пролившую лучи зарю. – Я проспал?

– За тебя Демьян отслужил, – коротко сообщила мама. – Пусти, разговор есть.

Петрович нерешительно посторонился, и мы прошли вовнутрь. Темно там было и воняло, как в аду. Очнувшись, Петрович бросился открывать запыленные окна.

– Магдалина… Магдалиночка! Да ты бы сказала, что придёшь, я бы приготовился, а так что…

– Лечить меня надо, Петя. Срочно. Сейчас. Пока заря даёт тебе самую большую силу.

– А? – он опустил глаза на мамину ногу. – А, да, я… не могу же я… в таком виде-то! А может завтра, а?

– Завтра будет пасмурно.

– Магдалиша, ну имей снисхождение! Грехи надобно замолить, оздоровиться… – Петрович метнулся к кровати, припал к полу и нашарил в подкроватье бутыль. Оглядел придирчиво, засунул обратно, достал другую и начал пить прямо из горла. Заявил, оторвавшись: – Оздоровиться – первое дело!

Мама посмотрела на меня.

– Олешек, фас!

– Мама!

Но она только поджала губы. Я издал звук, что-то среднее между «о-о-о» и рычанием, подошёл к Петровичу, выхватил у него бутылку и вылил содержимое на пол.

– Извините, Петрович.

Мама сложила руки на груди и кивнула: она-то извиняться явно не собиралась.

– За что ты так, Магдочка? – Петрович погрустнел. – Как мне её пить-то теперь – как собаке, с полу? Непорядок.

– У меня рак, Петя, – мама сглотнула. – Рак лёгких. Мне нужно лечение. Сейчас.

Петрович, пошатываясь, встал на ноги. Тяжело задышал, округлил глаза. Отчаянно закивал.

Демьян плеснул в купель ещё воды. Отец Петр нахмурился.

– Достаточно, – царственно произнёс он. Демьян тихонько прислонился к стеночке, утирая пот. Двое других служек давно сидели поодаль, тяжело дыша.

Петр взял с серебряного подноса кубок с вином. Перекрестил, шепча под нос слова молитвы, и передал маме. Она выпила, кажется, в два глотка.

Петр затянул песню. Язык её был старый и страшный, подходил этой зале с купелью как влитой. Все эти лики со стен и потолка словно говорили с нами через Петра и вместе с ним, отзывались эхом и хором. Поверхность воды, отражавшая всех святых из наших трущоб, подрагивала, и от этого казалось, будто они впрямь поют.

Я подал руку маме, и она, опираясь на меня, по ступенькам спустилась в купель. Петр и святые запели нотой выше, а слова стали ещё более шершавыми и гнутыми, ложились у наших ног тяжкой грудой. Мама зажала пальцами нос и погрузилась в купель с головой.

Подхватили песню Демьян и служки. Позеленевшие от времени слова метались в зале от стены к стене, усиливаясь, чтобы взлететь к нарисованному солнцу – и к настоящему светилу, заглядывавшему в купель точно через открытое окно.

Мама вынырнула. Вода вокруг неё засветилась, и отражения задрожали ещё сильнее, будто с неохотой выпускали её. Затем вода потемнела, почти почернела, вспенилась – и перестала отражать.

Я вдруг понял, что Петр перестал петь и подаёт руку маме.

– Встань, Магдалина, – сказал он.

Она тут же поднялась на ноги.

Я замер, боясь спугнуть чудо, но она правда стояла на ногах. Как будто и не ломала ничего.

Мама подняла на нас испуганные глаза. Переступила с ноги на ногу, как голубь.

Первыми засмеялись служки и заулыбался Демьян. «Цыц», – прикрикнул на них Пётр, улыбаясь в бороду.

– Выходи, Магдалина.

Мама улыбнулась. Тепло и радостно. Легко выскочила из вязкой жидкости, в которую превратилась вода, закружилась по зале и засмеялась.

– Если ты перелом вылечил, то и это тоже! – она схватила Петровича за руки и закружилась вокруг него. – Ты смог!

Петрович старательно скрывал удивление, согласно гудел и улыбался в ответ.

Мама выздоровела!

Она тут же побежала получать выписку – и по дороге выкинула эффектные туфли, на которых так эпично навернулась. Не из окна, как обещала, а просто спустилась вниз и швырнула в мусорный ящик. Потом наверняка помчится к хахалю, зависнет у него на неделю, но это пусть. Главное, что здоровая.

Я отправился в школу. И настроение мне не испортила даже контрольная по истории в форме ЕГЭ на последнем и единственном уроке, на который я попал.

Говорят, что ЕГЭ – это проще, чем устный экзамен. А я думаю иначе. Когда тебя натаскивают на ЕГЭ, тебя натаскивают на что – то общее для всех. А в устном экзамене ещё пойми, что в голове у препода и что он хочет видеть в твоём выступлении. Не, я так просекать не могу, поэтому лучше уж спокойно сесть и написать, как учили. Но там тоже нужно учить. И не так-то это легко, выучить именно то, что хотят видеть господа в Москве. Особенно если ты – ученик обычной школы и учат тебя не то что спустя рукава – даже пальто не снимая и в класс не заходя.

Уже протянув историчке лист, я вдруг хлопнул себя по лбу.

– Елена Николаевна, можно ещё десять минут? Я вспомнил правильные ответы.

– На ЕГЭ тоже будешь просить? – фыркнула историчка и указала мне на дверь. Молодая, только после института, красивая, и потому вредная.