Я и она. Сборник произведений

Я и она. Сборник произведений
Татьяна Старикова

Этот сборник дискутирует об эволюции человеческой личности, о разных персонажах, заключённых в одну телесную оболочку, но разнесённых по разным участкам хронологической оси. Иногда они встречаются, и тогда споров не избежать…

Я и она

Сборник произведений

Татьяна Старикова

© Татьяна Старикова, 2016

ISBN 978-5-4483-5925-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

I. Миниатюры

Я и она

Она живёт во мне, ведь когда-то я была ею. Она любит его, как когда-то любила я. Она смеётся, просыпаясь, ведь изнутри ей щекочет веки рыжий блеск его волос.

Она рассеянная улыбчивая девчонка в сползшей набекрень шапчонке и задумчиво растрёпанном шарфе. Иногда она мне снится, и я улыбаюсь ей в ответ.

Она спешит к нему, деловито поправляя рюкзак. Ест на ходу кукурузные палочки из пакета, – не успела пообедать. Через сотню метров река, покормит уточек.

Я допиваю свой кофе в фойе мастерской. Спектакль окончен, буфет гасит свои огни. Гримёрка бесприютно ощетинилась шипами подаренных роз, выпроводила меня на улицу и неприветливо смотрит вслед. Я устало оглядываю средневековый грим на своём лице, мелькнувшем в зеркале, и с усмешкой выхожу, – пусть прохожие удивятся.

Я иду вдоль набережной, сумерки сгущаются и поглощают мой тёмно-синий бархатный плащ. Он нелепо волочится за мной, свет фонарей скользит по нему, стекая вниз, на балюстраду моста. Мне нужно перейти на тот берег – ещё два шага, и гранит поднимет меня над водой.

Я вижу только её глаза, – они идут мне навстречу. Она идёт, чуть пританцовывая в такт фальцету из наушников. Она не смотрит на меня, дует из жвачки пузыри и считает на воде лунных зайчиков. Губы её едва шевелятся: раз, два, три… Сейчас она поднимет взгляд, и я не смогу отвести свой. Магнетический, он притянет меня: всё ближе, ближе… Секунда – и мы сольёмся навсегда.

Плащ беспомощно повиснет на балюстраде моста, как занавес к главному в моей жизни спектаклю.

Рождество

Он шёл по редкому рыхлому снегу и проглядывающей из-под него чёрной мостовой. Светать ещё и не думало, в эту пору Северная столица поздно просыпается ото сна. На улицах никого, и только ограда моста горбится над холодной водной гладью, добавляя узора этому чёрно-белому кадру немого кино.

Он ёжился от студёного ветра, пронимавшего его до самых костей. На светофоре, мигавшем сонным жёлтым глазом, он на минуту остановился, чтобы выбрать дальнейшее направление пути. Окинув взглядом тускло освещённые серым небом и разбитыми фонарями переулки, он зашагал к нелепым стойкам, украшавшим площадку перед манившим зажжённым светом кафе, в окне которого маячил посетитель.

Дойдя до стоек, он бросил на одну из них портфель и негнущимися пальцами набрал на замёрзшем экране: «Дорогая, я доехал. Спи хорошо».

Утром, в 5:30, он сошёл на питерскую землю. Восемь часов плацкарта, студёный сквозняк и видавший виды дерматин, обтягивающий полки, покачивающиеся подстаканники с копеечным чаем и задорная баба-проводница. Он улыбнулся тому, что путешествие так трогательно началось.

До вчерашнего дня они думали поехать вдвоём. Но зачётная сессия, объявившаяся на горизонте «вдруг», сломала все планы. Она наивно выгибала дугою бровь, нараспев растягивая слова в телефонную трубку учебной части. Да, представляешь, задержали. Да, не отпускают, никак.

Он шёл и улыбался её ученической манере оправдываться и хитрить, когда не удавалось осуществить задуманное. За пазухой у него её фотография, она греет, как котёнок, свернувшийся на груди. Нажав заветное «отправить», он отправился к дверям, сулившим тепло. Скрипнув дверью туда и обратно, он оказался внутри и занял место у окошка. Через минуту заспанная официантка поставила перед ним бумажный стакан чаю и бутерброд с заветренной колбасой.

Он ел по кусочку колбасу, запивая мелкими глотками обжигающего напитка. Он жмурился, и предметы, расплываясь в оранжевом свете, просачивались сквозь его ресницы, принимая причудливые очертания, напоминая всё что угодно, а ему – её комнатку под чердаком. Он жмурился, улыбался, пока, наконец, бутерброд не выпал из его руки, а голова не упала на локоть. Сквозь приоткрытую дверь чувствовалось лёгкое дыхание ветра, но странно, ветер будто потеплел и так ласково скользил по лицу. Наконец, что-то тёплое коснулось его щеки; он открыл глаза и увидел Её. Она стояла перед ним в заснеженном дутом пальто, задорно сверкая взглядом из-под заиндевевших ресниц, и легонько дула ему в лицо, прижимая к лицу тёплую ручку. Увидев, что он проснулся, она рассмеялась.

– Дорогой, с Рождеством тебя!

Она протянула ему мокрую от варежки зачётку. В ней красовалось гордое «три». Рассмеявшись в ответ его ироничному взгляду, она сказала:

– Зато теперь ничто не сможет разлучить нас. Пусть рождественские чудеса удивят нас обоих.

Незнакомец

Она сидела в ротанговом кресле за столиком кафе на улице, шагах в десяти от набережной. Ласковый ветер перебирал крупные кудри её волос, в глазах мелькали озорные зайчики. Правой рукой она обхватила бокал с мокаччино.

Полоска кожи на безымянном пальце предательски белела. Он сразу заметил это, когда наблюдал за ней сквозь стекло в каракулях мела, извещавших о меню на сегодня. Он снисходительно улыбался, глядя в её задорные карие глаза. Поднялся с места, уронив белую полотняную салфетку, и, попрощавшись с хозяином направился к выходу.

– Чао, синьорина! – она с наивным интересом обратила к нему свои глаза. – Не возражаете, если подсяду?

Она слегка порозовела от дерзости его вопроса. Она привыкла к вниманию мужчин, да. И к знакомствам на улице тоже. Но всё это было лет пять назад, а за годы брака навык подрастерялся…

Не дожидаясь ответа, он решительно двинул на себя стул и опустился на него. Его тёплый, но твёрдый взгляд без тени смущения скользил по её лицу, плечам, телу… Она почувствовала, как начинает стучать в висках кровь, а щёки розовеют. Она как бы по-детски улыбнулась, чтобы скрыть смущение, и слегка повела перед собой плечами, словно бы желая закрыться.

– Хороший выдался денёк! – он с улыбкой смотрел на неё взглядом хозяина ситуации. – День-два, и айда купаться?

Она заулыбалась и ответила, что купаться да, очень любит, что давешним летом они…

Тут она осеклась. Кто они?

Он недвусмысленно указал взглядом на белую полоску на пальце, затем вопросительно посмотрел ей в глаза.

Она вспыхнула и произнесла:

– Я замужем, – она смотрела ему прямо в глаза, будь что будет. Облако удивления заволокло серо-зелёное сияние его взгляда. – Мы в ссоре. Месяц, два, и… – тут она запнулась и, пока хватала губами воздух, подыскивая нужные слова, он пришёл ей на помощь.

– Не нужно. Вы счастливы с ним. Посмотрите на себя! Вы сияете. Несчастные женщины так не сияют. – И, ослепительно улыбнувшись ей прямо в глаза, он поднялся, взял в руки шляпу, подмигнул на прощание и ушёл.

Его силуэт скоро потерялся в лучах солнца, серебрившего моря, изломах чаечных крыл, шляпах курортниц и мало ли чём ещё. А она битый час смотрела ему вслед, облизывая сахарную корочку на чайной ложке.

Мне девяносто. Мое прекрасное утро

Я открываю глаза, и яркий свет наполняет моё сознание. Свет пробивается сквозь щели ставней и разливается по тёплым персиковым обоям, гладкий, как растопленное сливочное масло. Я поднимаюсь на ноги и иду открывать окно. В комнату врывается сильный порыв пахнущего морем ветра. На часах одиннадцать утра, а воздух только начинает прогреваться, – на календаре первые числа апреля. Я переехал сюда в ноябре; теперь плайя-де-лас-Кантерас – мой новый дом.

Я выхожу на улицу, деревянные ступеньки скрипят, высушенные десятилетиями солнцепёка. Я иду вдоль моря, оно шумит и окатывает меня с ног до головы брызгами ослепительно-белой пены. Сегодня день моего рождения. Я отмечу его в кафе; девяносто лет, прошедшие со дня моего появления на свет, забрали у меня то, что я ценил в разные периоды своей жизни. Забрали молодость и красоту, оставив, к счастью, здоровье. Забрали профессию, которой я так когда-то так дорожил; оставив, по счастью, деньги и положение, которые она принесла. Не стало моей жены, и выросли дети. Аннета была старше меня на двенадцать лет; всю жизнь я себя чувствовал «щенком» рядом с нею. Сейчас мне девяносто, а «маленькая собачка» так и не выросла.

Намочив тощие лодыжки так, что основательно подмокли брюки, я, наконец, выхожу из воды и поднимаюсь к стройному ряду открытых кафе. Мне, чёрт возьми, девяносто, и я могу не думать ни о чём вообще. От меня ничего не ждут, а главное, я выполнил то, чего ждал от себя сам. Вот он, долгожданный вкус пьянящей свободы.

Когда мне было девятнадцать, я босым мальчишкой бегал к причалу и, пока строгий доцент с укоризной качал головой, – ***ова нет на кафедре! – с разбегу шлёпал по твёрдой от скорости воде под аккомпанементы чаек. Я жил настоящим, каждой клеточкой впитывая обаяние наступившего дня.

Заботы взрослого человека меня с этим счастьем разлучили. Думай на шаг вперёд; ни минуты потерянного времени; экономика должна быть экономной. Много лет я строил свою жизнь такой, какой хотел её видеть.

И вот всё позади. Сыновья за океаном, давно выросли; я не нужен им уже каждый день. Работа? Вот уж о чём точно можно позабыть.

Я иду и чувствую, как солнце греет мою кожу под рубашкой, предвкушаю горечь кофе, подслащённого разве что солнечным зайчиком, на моём языке. Потом я вернусь к себе в сад, и ко мне придёт соседский мальчишка, – Питер, родители привезли его с Фарерских островов, чтобы малыш позагорал немного. Мы будем мастерить у меня на веранде, а когда от разноцветных пропеллеров самых настоящих вертолётов начнёт рябить в глазах, я вскипячу самовар, и мы до темноты будем говорить о футболе.