Имеющий уши, да услышит

– Это вопросы душевного здоровья и морали, Евграф Федотович, а мы с вами материальными делами заняты этой ночью – осмотром тел.

– Водятся сумасшедшие в здешней округе?

– Не знаю. Подобные вопросы далеки от сферы моих деловых и научных интересов, уж не прогневайтесь.

В дверь каретного сарая постучали.

Комаровский сам открыл запертую на засов дверь, вышел и прислонился к ней спиной. Его денщик Вольдемар кого-то тайно под покровом ночи привел к сараю.

Клер Клермонт этого человека узнала бы. Он уже появлялся – накануне во время той самой «безобразной сцены», что разыгралась здесь в Иславском. И вот сейчас он стоял у каретного сарая.

– А, это ты опять, – бросил ему Комаровский. – Как там тебя, я забыл?

– Захар я Сукин, ваше сиятельство, – истово шепотом отрапортовал пришедший.

– Не из дворовых ты людей генерала Александра Сукина, коменданта Петропавловской крепости в Петербурге?

– Никак нет, ваше сиятельство, – фистулой просвистел прибывший. – Из рязанских я монастырских хлебопашцев. И не холоп презренный, а вольный человек. Стражу вашу внутреннюю я ой как уважаю! И хоть вы мне вчера по роже съездили жестоко, но я…

– Короче, дурак, чего тебе опять надо?

– Дык сведения… новости я для вашего сиятельства добыл важные! Себя не щадил, ратовал за полную правду!

– Что за сведения? – Комаровский смотрел на него с высоты своего роста. Плешь Захара сияла в свете луны.

– Так это… не первый случай в здешних местах… Девку-то аглицкую не первую это самое… употребили…

– Она английская гувернантка, барыня, госпожа твоя. Ты как о ней смеешь в таком тоне?!

– Ох, извиняюсь, да конечно… барышня они… но вот вам истинный крест – мамзель-то англичанка не первая… и дщерь стряпчего, значит, тоже, и кухарка… Были и другие случаи этим летом и весной – в окрестных поместьях. Я все подробно для вас, господин генерал, разузнал!

Захар сунулся прямо к графу, склонившему ухо, и горячо что-то начал шептать ему.

– Дельный из тебя осведомитель, Сукин, – похвалил его Комаровский и бросил ему деньги, которые достал из кармана своего черного жилета.

Глава 6

Сатрап

Клер жаждала знать, что открылось им там, в каретном сарае, при осмотре тел. Что они нашли нового? Или ничего? Какие выводы сделали для себя? Она допоздна сидела на открытой веранде барского дома и смотрела во тьму – на редкие огоньки за прудами, за каналом, за Москвой-рекой. Время текло убийственно медленно. Дом словно замер – еще до отъезда Юлии Борисовны в Петербург весь прежний уклад в одночасье сломался – дети были отосланы к дальней тетке, столь любимые Клер домашние музыкальные концерты в гостиной канули в Лету, обеды и ужины в столовой не накрывались. После нападения на Клер все рухнуло окончательно – вся эта милая дачная жизнь…

Проходя через комнаты, Клер вновь остановилась перед зеркалом, разглядывая свои синяки – какой самоуверенной была она сегодня в доме стряпчего и вроде как даже стойкой, да? Мелькала там перед ними со своим разбитым лицом, ссадинами… Она вспомнила ужасную картину в девичьей спальне и Аглаю в пугающе непристойной позе. А ведь, возможно, и сама она, Клер предстала перед взглядом русского генерала со странным именем Евграфф у беседки в кустах столь же дико – с задранными на голову юбками и голой задницей.

Клер ощутила словно удар в сердце. Стыд… горячая волна обожгла ее щеки. Ну вот, малиновка моя, ты и опустилась на самое дно, которым он… Горди… Лорд Байрон в припадках бешенства столь часто грозил тебе.

Но что значат сейчас ее душевные терзания и жгучий стыд по сравнению с той мукой, что испытали перед смертью бедная переписчица нот, и ее отец, и та простая баба-кухарка, замесившая сдобное тесто, чтобы накормить семью? И если Клер еще была способна и постоять за себя, и расплатиться с тем, кто смертельно оскорбил и унизил ее учиненным насилием, то кто вступится за этих несчастных?

Убийство и поругание… после смерти, правда, мы уже ничего не ощущаем, но когда уничтожается сама суть внутренней человеческой природы, женская гордость, достоинство, стыдливость, душа?

Она внезапно вспомнила, как в одну из дождливых ночей на вилле Диодати, когда было так много воды вокруг и еще так много страсти между ними, он, Байрон, целуя ее грудь, теряя над собой контроль, забывшись, назвал ее вдруг именем своей сестры Августы. Она не сдержалась – дала ему пощечину. А он вдруг впал в такое состояние, что напугал ее – схватил за горло, резко повернул, вдавливая лицом в подушку и шипя ей в ухо: никогда, никогда больше не делай так, baby[6 - Малышка, детка (англ.).]… Не смей так со мной, моя детка… Он грубо, пылко, зло взял ее, словно портовую венецианскую девку, несмотря на ее отчаянные крики – потому что причинил ей, уже беременной на пятом месяце, боль.

Перед тем как удалиться к себе в комнату, Клер зашла в кабинет Посникова, где редко бывала, но там имелись вещи, которые сейчас влекли ее к себе. Коллекция оружия на стене, на персидском ковре. Обер-прокурор Посников собирал ее от скуки, потому как сам был человек гражданский, толстый и мирный – всю жизнь, до самой своей болезни, приковавшей его на несколько лет к инвалидному креслу.

Клер при свете луны разглядывала коллекцию. То, что она хотела заполучить, увидела сразу: маленький дорожный пистолет французской работы с инкрустированной рукояткой.

Клер сняла его с ковра, проверила – конечно, ни пуль, ни пороха. Это еще предстоит раздобыть. Пока оружие послужит ей незаряженным. У себя в комнате она достала ридикюль – что-то надо убрать, освободив место пистолету. Лорнет ей нужен. Она извлекла чернильницу и дневник. Пусть пока полежат в ящике комода.

Ее дневник раскрылся, когда она положила его на комод. Клер прочла запись от 11 февраля, сделанную ею в Москве: она коротко описывала столичные аресты, произведенные среди светских знакомых Юлии Борисовны, и глаз ее зацепился за фамилию Комаровский! Так, значит, она о нем слышала еще зимой! Ну, конечно же… толки о генерале, что был послан новым царем искать следы заговора в Первопрестольной и сочувствовавших декабристам московских либералов. Но записала она не февральские события, а анекдот, услышанный ею в одной светской гостиной, где обсуждали последние политические события.

«Про Графа К. – Павел его сначала возвысил, а потом за дерзость разжаловал из флигель-адъютантов и сослал комендантом в дальнюю крепость на границу, а там по обыкновению смотр и парад каждый день, долгая муштра. Примчался курьер в крепость – разбудил рано утром. Граф ему – вижу по лицу, что император умер. То есть он сказал более грубо – наконец-то он сдох. Ну, значит, парада сегодня не будет. Повернулся на бок и снова уснул».

Странно слышать подобные речи от человека, которому вчера здесь в Иславском во дворе помещичьего дома Юлия Борисовна в лицо кричала: «Сатрап! Душитель свобод!»

Клер вспомнила вчерашнюю сцену, что разыгралась на ее глазах. Они с Юлией сидели на веранде.

Они услышали конский топот – граф приехал лично на лошади в сопровождении своего денщика. Он спешился… Решительно направился прямо к дому, к ним, сидевшим на веранде за чаем.

А за полчаса до его приезда явился управляющий Гамбс и сообщил им, что в имение нагрянули «стражники» и четыре конных жандарма – они разговаривают с челядью, вроде кого-то ищут. Может, напали на след негодяя-насильника?

Граф Комаровский быстро взошел по ступенькам – Юлия Борисовна поднялась из-за стола. Однако они ничего не успели сказать друг другу, потому что послышались женские крики.

Через двор к крыльцу барского дома бежала, спотыкаясь, подхватив пышные юбки, полная женщина в темном платье. Шляпка, какие носили городские мещанские жены, сбилась у нее назад, открывая светлые волосы. Клер узнала в ней белошвейку, вдову унтер-офицера, скончавшегося от ран, полученных на войне с французом. Она проживала недалеко от имения и владела мастерской по пошиву белья и ночных сорочек.

За женщиной, топая сапогами, гнались трое стражников и плешивый приземистый молодец в шелковой алой рубахе и смазных сапогах. Он визгливо вопил:

– Держите ее, господа стражники! Слово и дело государево!

– Барыня! Юлия Борисовна! Спасите! Помогите! Не отдавайте им меня! – голосила белошвейка.

Стражники догнали ее, схватили за руки. Но она начала биться, кричать, вырываться.

– Что это значит? – гневно воскликнула Юлия Борисовна.

– Барыня! Спасите! Да что же это! Люди добрые, помогите мне! – кричала белошвейка истошно, отчаянно вырываясь из рук удерживавших ее стражников.

И тогда один из них – третий, в мундире унтер-офицера – внезапно со всей силой кулаком ударил ее прямо в живот.

Даже стражники такого не ожидали. Они сразу разжали хватку, и женщина рухнула на землю. Крики ее оборвались – от жестокого удара и дикой боли она лишь хватала ртом воздух… Царапала пальцами траву… Лицо ее покраснело, потом посинело, она схватилась руками за живот, скорчилась, согнулась.

Она не могла даже рыдать…

Сцена была столь омерзительной и страшной, что во дворе мигом воцарилась могильная тишина. Челядь, высыпавшая из флигеля кухни на крики – мужики, бабы, – стояли молча и смотрели на корчившуюся от боли на земле белошвейку, на стражников – солдат.

А Юлия Борисовна в упор глядела на графа Комаровского.

– Нравится ли вам сия картина, генерал? – спросила она тихо, но голос ее звенел и не сулил ничего доброго.

Комаровский спустился во двор.