Темный инстинкт

– Это вещь Марины Ивановны, – упавшим голосом возвестил Мещерский.

– А здесь… здесь волокли что-то тяжелое, ветки вон сломаны…

Сидоров пощупал излом.

– И недавно совсем. Ну-ка пойдем глянем.

Они продрались сквозь кусты и очутились на полянке, поросшей пожелтевшей осокой. В эту полянку отлого переходил склон невысокого холма – песчаная почва, несколько молодых сосен. По холму вилась узкая тропка, видимо, проложенная тут неутомимыми дачниками. Оканчивалась она возле какого-то бетонного кольца, низко врытого в землю. Мещерский поначалу даже и не понял, что это, – солнце слепило. Потом разглядел – нечто наподобие артезианского колодца или заброшенной бетонной опоры, а возле нее…

– Мать честная! – ахнул Сидоров. – Ну, дождались!

Мещерский закрыл глаза. Секунду назад, ощущая в ладони прохладный шелк, он уже подспудно готовился к тому, что, ВОЗМОЖНО, УВИДИТ, но… увидел совершенно другое. СЛАВА БОГУ? СЛАВА БОГУ, ЭТО НЕ ОНА. А…

У колодца в нелепо-неестественной позе лежал тот, с кем всего три часа назад они расстались у ворот дачи: Андрей Шипов. Мещерский с трудом овладел собой, заставил себя СМОТРЕТЬ: майка и джинсы Сопрано залиты кровью. Зияющая рана на хрупком горле. Спутанные волосы, а в них – травинки, листочки, мелкие сучья, сор. Лицо – восковая маска, изуродованная судорогой. Мещерского снова поразило сходство Шипова с Киану Ривзом в образе Будды из фильма Бертолуччи, теперь Будды страдающего, излучающего боль. Шипов как-то странно полусидел, прислонившись к колодцу, – ноги, перепачканные кровью, согнуты, руки – как плети, торс выгнут, словно в последней агонии мертвец порывался встать.

Сидоров склонился над трупом.

– Телефон на даче имеется? – хрипло спросил он, облизывая враз пересохшие губы.

– Да. И у нас «сотка». Только в комнате осталась. – Мещерский тоже не узнавал своего голоса.

– Слетай мигом. На холм, берегом озера – тут недалеко. Номер 56–13, а лучше волоки сюда, я их сам вызову. И никаких комментариев там. Никому, слышишь?!

Этого он мог бы и не говорить. Когда Мещерский скрылся за соснами, они на пару с Кравченко снова повернулись к трупу. Кравченко осторожно обогнул бетонное кольцо.

– Это колодец, – сказал он. – Заброшенный. Рельсами вон забили. А тут что? Кровь. На стенке – смотри-ка. И здесь тоже, на этих свайках. – Он указал на толстые полосы металла, крест-накрест прикрывавшие черный зев колодца.

Потом он присел на корточки. Осмотрел, насколько это было возможно без перемещения тела, спину Шипова – сбитая кверху футболка, на коже – вроде ссадины, но видимость была ограничена. Молча указал на все Сидорову. Тот осторожно провел рукой по карманам джинсов убитого. Там ничего не оказалось. Затем они все так же осторожно и тщательно, круг за кругом, обыскали траву, местами примятую. Кое-где на ней чернели пятна запекшейся на солнце крови. Увы, нигде не оказалось ни одного участка голой почвы, никаких отчетливых следов обуви.

– А это что? – Опер наклонился и поднял с травы порванную золотую цепочку. – Это его?

Кравченко кивнул.

Сидоров промерил глазами направление от кустов – след волочения от шоссе до заброшенного колодца.

– Тут что-то не так, – сказал он. – Я не могу определить, где конкретно на него напали, нанесли удар. Должна быть обильная кровь в этом месте. Обязательно должна.

Лихорадочно по следу в траве вернулись к кустам. Снова продрались сквозь них к месту, где словно яркий флажок неизвестной страны все еще полоскался на ветру шелковый оборвыш. Кравченко прошел немного вперед.

– Здесь! Нашел, кажется, – крикнул он тревожно.

У обочины дороги чуть в стороне на траве – лужа черной крови.

– Шипов шел по шоссе. А за ним наблюдали из кустов. Напали, возможно, сзади, полоснули по горлу – вот так. При умелом ударе это все выглядело бы…

Сидоров смотрел на шарфик:

– Так, он начал падать, зацепился вот этой тряпкой. Это его тряпка? Нет? Не знаешь, что ли? Ну ладно, потом разберемся. Так, а уже отсюда его потащили к колодцу.

Кравченко молчал – отчего-то ему не хотелось говорить, что шарфик, на котором опер выстраивает сейчас свою версию картины убийства, не принадлежал Сопрано, а принадлежал…

– Он легкий как перышко, Саша, – сказал он хрипло.

– Что? – Сидоров болезненно поморщился.

– Это было несложно. Ну, тащить его. – Кравченко посмотрел на часы: – Без семи три, а Шипова убили…

– Около полудня, может, в час дня. Судя по следам крови… Хотя там, на поляне, солнцепек, все могло произойти и гораздо позже.

– Около половины второго?

Опер кивнул. Прежнее развязно-залихватское выражение лица его сменилось теперь угрюмо-вопросительным.

– Сослуживцев-то у тебя много? – поинтересовался вдруг Кравченко.

– А что?

– Лес будете прочесывать?

– Будем. Обязательные действия. Инструкция.

– Зря.

– Почему?

– Интуиция. Тот, кто это сотворил, уже там, где его никакие прочески не достанут. Пятки салом смазал он, Шура, – Кравченко все смотрел на убитого. – И запомни: мы были с тобой в момент убийства. Алиби. А то я знаю ваши манеры: чуть что и…

– Я всегда все помню.

– Ну, я рад. Дай-ка мне фотку, что у тебя в кармане, – и, когда опер протянул ему фоторобот Пустовалова, Кравченко сунул его в карман куртки. – У тебя таких много, а мне теперь эта морда и самому понадобится.

Сидоров приподнял брови, всем своим видом выказывая: «Ты-то еще что дерзишь?»

– Там женщины, Шура. На даче Зверевой, – пояснил Кравченко, смягчая тон. – О них мы теперь должны думать в первую очередь.

Мещерский вернулся бледный и задохнувшийся после своего печального марафона, передал черный пенальчик радиотелефона оперу.

– Дома все тихо, – сообщил он. – Естественно, я никого ни о чем не спрашивал пока.

– И в будущем помолчи, – приказал Сидоров, набирая номер отдела, – вот что, ребята, договариваемся как жентльмены: спрашивать теперь – мое дело, а вы… Алло, дежурный? Сидоров говорит, соедини меня с Пал Сергеичем. Срочно! И свяжись с экспертами. Кто сегодня дежурит? А этот, новенький… Давай всех вызывай. Да. Случилось. На территории дачного кооператива. Двадцать второй километр. Давай опергруппу сюда. И прокурору сообщи.

В роли понятых на этот раз побывать не пришлось. Местный отдел милиции высадил настоящий десант, а в качестве «беспристрастных» взяли двух охранников из сторожки. По их вытянувшимся лицам Кравченко определил – как те боятся теперь лишиться своей спокойной, сытой работы.

– Что, проворонили? – рявкнул на них Сидоров. – Турнут вас теперь за халатность по первое число. И поделом!

– Да мы… Тут никого ведь не было! Чужих. Мы же никуда не отлучались от пульта! Пленки вон можете посмотреть.

– Посмотрим, дайте срок.