Мода на невинность

– Что? Не знаю... – Но часы были у меня на руке. – Погодите – сейчас половина третьего.

Этот «кто-то», приятный мужчина лет тридцати, продолжал смотреть на меня, улыбаясь. Тут-то я и догадалась, что вопрос о времени был только поводом. К сожалению, я не очень умею вести себя с мужчинами, не умею кокетничать и точно знаю про себя, что могу поверить любой чепухе, и оттого стараюсь не верить ничему. Все мои лав стори были исключительно неудачными, может быть, еще и потому, что я никогда и никого не любила. Впрочем, вру – мне было лет четырнадцать или пятнадцать, когда один мальчик, кстати, мой одноклассник...

– Вы далеко едете? – прервав нить моих размышлений и все так же улыбаясь, спросил мужчина. – Я бы хотел оказаться вашим попутчиком!

– Не очень, в Тишинск, – нерешительно сказала я, не зная, правильно ли поступаю, говоря ему это.

– Разрешите представиться – Игорь Евгеньевич... Ах, какая жалость – мне дальше, но мы могли бы обменяться адресами...

Он так расшаркивался, что у меня вдруг промелькнула позорная мысль, что он, возможно, улыбается не из одной только любезности, что я, наверное, ужасно выгляжу – только что из больницы, после пробежки в цигейковом тулупе – мы опаздывали на поезд... Ну да, этот человек просто хочет посмеяться надо мной! Хотя, по здравом размышлении, я чересчур склонна преувеличивать свое безобразие, недаром Ян Яныч... Головная боль надавила на затылок. Кажется, я слишком долго простояла на сквозняке.

– Так что же вы! – улыбнулся Игорь Евгеньевич. – Я бы хотел знать ваше имя! Конечно, роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет, но я бы хотел знать имя той...

– Что за глупости! – быстро перебила его я. – Знакомиться в поезде... Нет, не хочу, не скажу...

Мне стало совсем не по себе, и я рванула дверь своего купе, заметив мельком, как Игорь Евгеньевич удивленно пожимает плечами. «Веду себя как дура! – подумала я. – А впрочем, чего вы хотите от сумасшедшей?»

– Перекусим? – опять накинулась на меня тетя Зина. Мужчина на верхней полке проснулся и теперь тупо смотрел в окно. – И где ты была так долго, я уже собиралась тебя искать...

– Ах, нет, уже скоро приедем, я не хочу!..

Головная боль напомнила мне о том, что с моей стороны было довольно безрассудно отправляться в Тишинск вот так, по одному легкомысленному желанию тети Зины. Моя аптечка находилась постоянно со мной, и хотя Ян Яныч, однажды проинспектировав ее, нашел, что половина находящихся в ней лекарств являются лишними, я совершенно не представляла без них своей жизни. Но многие лекарства заканчивались, а я так и не успела пополнить их запасы. Кто знает, может быть, в Тишинске ничего этого не будет. Приступы внезапной мигрени, удушья, невралгической боли, судорог и внезапного и полного упадка сил – поистине жизнь моя на этом свете являлась подвигом...

* * *

...Тишинск я решительно не узнала и не вспомнила – может быть, потому, что в последний раз была здесь зимой. Это был обычный тихий провинциальный городок с маленькими домами и неширокими улочками, на полупустом перроне висел выцветший огромный плакат: «Тишинску – 300 лет. В новый год – с новым мэром», на плакате была изображена старинная церковь, позади которой маячил современный многоквартирный дом, а на переднем плане красовался портрет пожилого бородатого мужчины с таким энергичным и добрым выражением глаз, что он и на человека не был похож.

Подъехал кургузый оранжевый автобус, мы с тетей едва втиснулись в него. Центр города был вполне стандартен и даже немного напоминал Москву промышленных окраин, где громоздились железобетонные конструкции семидесятых и хрущевские пятиэтажки, но окраина, на которой жила тетя Зина, была совершеннейшей деревней.

Узкая улица с пыльным, потрескавшимся асфальтом привела нас к двухэтажному длинному строению барачного типа – впрочем, может быть, я и ошибаюсь, называя этот дом «барачным», – он построен из кирпича и довольно крепок на вид, низкие балконы упираются почти в землю... разве у бараков бывают балконы? Не барачный, а барочный... Тетя Зина оказалась в Тишинске после распределения, которое практиковалось когда-то, – она, кажется, вполне могла избежать его, придумав какой-нибудь повод, чтобы не уезжать из Москвы, но, подозреваю, моей добропорядочной тетушке это просто не пришло в голову. Она так и осталась тут – что называется, «жизнь засосала», и в столицу не вернулась. Здешняя тишина и отсутствие явных извращенцев очень ей импонировали.

– Ты помнишь? – улыбнулась тетя Зина, сгибаясь под тяжестью моей цигейковой шубы. – Помнишь?

– Да, – как-то неуверенно промямлила я, оглядываясь по сторонам. – Вон там я каталась с горки...

– Не там, а там, – тетушка указала в противоположную сторону. – Ладно, это все мелочи...

Внутри были деревянные ступени, пахло борщом и нафталином – но не особенно сильно, не до такой степени, чтобы вызвать во мне желание бежать обратно в Москву. Где-то глухо раздавались фортепианные аккорды.

– Это Боря играет, исключительно талантливый мальчишка... – задумчиво произнесла тетя Зина, ковыряясь в дверном замке. – Я думаю, он тебе не помешает... Ведь правда не помешает?

– Ну что ты! – милостиво согласилась я. На первом этаже были еще какие-то двери, но я решительно не помнила, кто там жил, и Борю этого тоже не помнила. Впрочем, он, наверное, в те времена еще не родился.

– Здесь Аристовы живут, наверху Филипыч и Молодцовы... А в этой каморке раньше старый князь жил, теперь у нас здесь кладовая.

– Какой еще князь? – недоуменно пробормотала я, косясь на дверь кладовой, в голове мелькнуло странное словосочетание – «князь тьмы», хотя, по здравом размышлении, этот бедный дом вряд ли мог заинтересовать нечистую силу.

– Ты забыла! Старик Ивашов, умер много лет назад... мы его все князем звали, он, кажется, действительно из дворян был. А вот Филипыч... – тетя Зина понизила голос, – совсем сдал. Такое иногда вытворяет...

Квартирку тети Зины, состоявшую из двух небольших комнаток и огромной неуютной кухни, посреди которой стояла облезлая газовая плита, я помнила хорошо, потому что со времени последнего моего приезда в ней ничего не изменилось – те же старые шифоньеры, стол с кружевной скатертью, собственноручно связанной тетей Зиной, пестренькие занавесочки с сельским узором в виде буренок и подсолнухов... На окнах цвели фиалки, и пахло здесь как-то особенно уютно, пахло старыми временами, прошлым, когда еще... когда...

– Ты опять плачешь? – перепугалась тетя Зина, поспешно заталкивая мою цигейковую шубу в шифоньер. – Ты плачешь?!.

– Нет, ничего. – Я заставила себя улыбнуться. – Просто... аллергия на нафталин.

– Будет, будет тебе. – Она истово поцеловала меня в лоб и побежала на кухню ставить чайник. – У меня и конфеты есть. Ты любишь «Цитрон»? – из кухни закричала она.

– Люблю, – вздохнула я.

К вечеру я почувствовала себя окончательно простудившейся.

– Да что ж это такое! – с отчаянием запричитала тетушка, обнаружив у меня температуру. – Какая-то нескончаемая вереница... Надо мед, срочно мед! У Любови Павловны есть запасы...

Она куда-то убежала, а потом явилась с этой самой Любовью Павловной – элегантной и подтянутой женщиной бальзаковского возраста, которая с большим участием принялась расспрашивать меня, где же я могла так простудиться.

Нет ничего глупее этих разговоров, во время которых пытаются понять, где человек умудрился захворать, – от них нет никакого толку, и даже если в озарении обнаружишь, что вот именно там-то и там-то проклятый вирус застиг тебя врасплох, то температура от этого не понизиться.

– Я у окна стояла, в вагоне... – печально пробормотала я, наблюдая, как женщины разводят мед в молоке, втискивают мои ноги в шерстяные носки, набитые горчицей, и достают на свет божий какую-то невероятно вонючую мазь, купленную у приезжих китайцев, – мазь эта якобы обладает волшебной силой и может помочь от любой хвори.

– Да разве ж можно стоять у окна в поезде! – всплеснула руками Любовь Павловна. – Ведь еще только начало апреля, такие ветры...

– Не ветры, а ветра, – со значительным видом перебила ее тетушка.

– Ах да, пардон! Ну, не суть важно... Да разве ж можно... Оленька, а ты помнишь, как я угощала тебя варениками – тебе было лет десять, и ты приехала на зимние каникулы и сказала, что вареники у меня неправильные?

– Точно! – Я вдруг вспомнила эти вареники и Любовь Павловну, которая, кстати, совсем не изменилась с тех пор, только волосы перекрасила в цвет переспелой вишни. У нее есть еще дочь, очень странная дочь, потому что...

– Переворачивайся-ка, мы тебе спину намажем, – командовала тетушка.

– ...а вареники были самые обычные, – радостно вещала Любовь Павловна, – просто сделаны из ржаной муки и потому темные...

Я уснула как убитая, в большой надежде на то, что все эти народные средства помогут мне и я проснусь завтра выздоровевшей, – но как бы не так. Битых три недели я провалялась на тетушкином диване, благоухая китайской мазью, и один раз мне было так плохо, что меня даже хотели отправить в больницу.

Приходила старая докторша по фамилии Силохина, которая пользовала почти весь Тишинск, но не нашла у меня ничего особенного – лишь обычную простуду, лекарств никаких не выписала, а посоветовала поскорее выйти замуж.

– Я тут недавно фильм один хороший в который раз смотрела, – заявила она хриплым мужским голосом, в котором не было никакой жалости. – «Формула любви» называется. Броневой изумительно играет... Так вот, Оля, я вам повторю его слова – ипохондрия. Самая настоящая ипохондрия у вас, когда не болезнь, а страх ее и страх жизни. Молодежь нынче такая нервная!

Я ей не поверила, я вообще не верю докторам, которые не выписывают лекарств...

Провинция – совсем другое дело, нежели Москва, здесь простота и непринужденность нравов. Соседи по дому и знакомые тетушки Зины каждый день навещали меня, и вот так – не вставая с дивана – я перезнакомилась почти со всеми. Некоторых я тоже вспомнила, как и Любовь Павловну, – они появлялись передо мной словно из тумана, со словами сочувствия и расспросами, они жалели меня и принимали в моей судьбе очень деятельное участие. Правда, мелькнула в этой череде лиц женщина, необыкновенно красивая, с прекрасным именем – Инесса, дочь Любови Павловны, – которая мне совсем не понравилось. Что-то нехорошее с нею было связано, а что именно – я не помнила, но спросить у тетушки мне почему-то в голову не приходило. Мне никогда не нравились такие правильные, уверенные, даже самодовольные лица – потому что я в присутствии подобных людей чувствовала себя беспомощной дурочкой.

По утрам тетя Зина уходила в школу, и несколько часов я была предоставлена самой себе. Правильно ли я поступила, что уехала именно сюда? Может быть, на свете существовало место, которое могло мне помочь, где я ощутила бы себя покойной и счастливой?

Сквозь деревянные перекрытия глухо сочилась прекрасная музыка – в основном Шопен и Лист, – это играл мальчик Боря. Играл так виртуозно, что я не могла поверить, что ребенок столь талантлив, и списывала эти дивные слуховые галлюцинации на свою простуду.

Я вспоминала маму – какой она была славной и милой, пока тот человек... Бедная мама, она была так хороша, что прохожие оборачивались на нее, и я не понимаю, как тот человек мог смотреть на кого-то еще!..

* * *