Мода на невинность

– Нет-нет, я ни о чем таком...

– В сентябре мы собираемся расписаться, – задумчиво произнесла моя спутница, глядя куда-то в сторону. – Он настаивает. Я в принципе тоже не против, хотя семейная жизнь – это так скучно...

– Детям нужен отец! – назидательно возразила я.

– Детям? – Она широко открыла свои прекрасные светло-карие глаза и расхохоталась. – Ты видела моих детей?

– Нет, – промямлила я, совершенно не понимая ее иронии, – но я слышала, как один из мальчиков играет на фортепьяно, дивно играет...

– Со следующего года он будет учиться в Москве. Здешняя учительница музыки, Роза Айратовна, удивительная женщина и талантливый педагог, при всех своих достоинствах уже не может ему ничего больше дать, а Боре надо идти дальше. Он вундеркинд! – опять засмеялась она. – Учти, я посылаю его в столицу не за счет Владимира Ильича, а совершенно бесплатно, ибо есть программа поддержки талантливых детей, в той школе, куда он отправляется, его берут с руками и ногами... У него есть даже способности к композиции!

– Потрясающе! – восхитилась я. – Надо непременно познакомиться с твоими детками.

– Да уж, никуда ты от этого не денешься, – ласково произнесла Инесса, беря меня под руку. – Что, в обратный путь? Кстати, они сейчас гуляют – эти ужасные ролики... Возможно, мы их по дороге встретим, они раскатывают по всему городу, такие лихачи...

Я представила себе детей, лихо раскатывающих по Тишинску на роликах, и мне даже стало немного не по себе. Правда, Тишинск тихий город и очень небольшой, но оставлять детей без присмотра... А вдруг они упадут!

– Ты не боишься отпускать их одних?

Она помолчала, внимательно и ласково глядя на меня, а потом отрицательно покачала головой.

Обратный путь, как ни странно, дался мне гораздо легче, я почувствовала себя почти здоровой. Мимо, поднимая тучи пыли и нещадно громыхая, промчался грузовик.

– Потапов, Люськин муж. Они наши соседи, живут в домике напротив.

– Как здесь мило, все друг друга знают... – вздохнула я.

Навстречу нам, с гиканьем и свистом, мчались на роликовых коньках двое подростков. Прямо на нас, и не думая сворачивать. Прямо помешалась молодежь на этих роликах! Все мое пасторальное настроение вмиг улетучилось.

– О господи, хулиганы! – ахнула я, цепляясь сильнее за локоть своей спутницы. Как я могла забыть, что во всех этих маленьких городах разгул преступности и беспредел, под прикрытием местной мафии орудуют многочисленные банды, и вообще, наркотики и алкоголизм...

– Чему ты радуешься? – в отчаянии вскричала я, подталкивая Инессу к обочине. – Они же нас сейчас собьют!

Похоже, ее эта перспектива совершенно не пугала. Она раскинула руки, и старший из подростков, вернее, не подросток и не юноша даже, а какой-то Чингачгук, громила в полосатой майке и с гривой смоляных волос, на ходу обнял ее и ловко затормозил. «Промискуитет[1 - Предполагаемая стадия ничем не ограниченных отношений между полами, предшествовавших установлению в обществе норм брака и семьи.] какой-то! Нет, куннилингус... – лихорадочно пыталась я вспомнить слово. – Свальный грех!»

– Привет, ма! – хриплым баритоном произнес Чингачгук. – А мы тут балуемся... Это она? – он кивнул в мою сторону.

– Да, это Оленька, – вся сияя, кивнула Инесса. – Они с тобой хотели познакомиться, очень беспокоились о твоем здоровье. Это Глеб, мой старший. А это Борис. – Она указала на другого подростка, чуть помладше, тоже смуглого и, в отличие от брата, аккуратно подстриженного, который молчаливо стоял поодаль, нетерпеливо елозя на коньках. – Это он у нас на фортепьянах!

Честно говоря, я ничего не поняла. Инессе был тридцать один год, в моем представлении ее дети должны быть по крайней мере школьниками младших классов, а тут какие-то лбы... Может быть, они приемные?

– Очень приятно, – пробормотала я, чувствуя себя как-то неловко.

– Ладно, ма, мы сейчас в булочную, а то она вот-вот закроется, нас ба послала...

– Только недолго, – весело сказала Инесса и помахала им вслед, когда они на своих роликах покатили дальше. – Что, не ожидала?

Она обернулась ко мне, читая по моему лицу, как по книге.

– У тебя замечательные дети, – пробормотала я.

– Некоторые принимают Глеба за моего брата. Или даже жениха... – Она улыбнулась, и в ее поведении не чувствовалось и капли смущения. – Глебу шестнадцать, а Борису четырнадцать. Борис и Глеб...

И тут я вспомнила. Нет, не приемные, родные! Это был словно приступ дежа-вю, внезапного озарения... Да, когда я приезжала сюда, лет пятнадцать назад, за стеной у тети Зины надсадно орал младенец, и она шепотом рассказывала моей маме: «Да-да, сама еще дитя, и неизвестно, кто тот негодяй, который...» Так вот что за нехорошая история была связана с Инессой, я о ней совершенно забыла, а тетя Зина не сплетница, ей даже не пришло в голову повторить мне ее сейчас.

– Ты что? – удивилась вдруг Инесса, хватая меня за вторую руку. – Ты такая бледная... Голова закружилась?

– Да, голова... – послушно повторила я, ничего не соображая. Мне было мерзко, так мерзко – вы даже не представляете! «Ей было четырнадцать лет... Маленькая Лолита, которая теперь ничего не боится. А потом еще через два года... И никаких комплексов, ни капельки сожаления... только гордость».

– Тогда идем скорее. Зинаида Кирилловна на меня рассердится...

– Я ей не скажу, – тихо произнесла я. – Я скажу, что во время прогулки чувствовала себя прекрасно. Все, отпусти меня. Мне уже лучше.

Далее мы шли молча, Инесса время от времени пытливо на меня поглядывала, словно не решаясь продолжить разговор о своих великовозрастных сыновьях. Она была ужасно хороша и ужасно мне не нравилась. Ее светло-каштановые волосы отливали тициановским блеском на весеннем ярком солнце, чуть припухлые капризные губы подрагивали, как будто она все время пыталась сдержать счастливую улыбку, длиннейшие ногти на ухоженных ручках... Пожалуй, Инессе нельзя было дать ее лет, она выглядела много моложе – даже не из-за того, что так хорошо выглядела, самоуверенное спокойствие просто распирало ее. Нимфоманка. Зачать первенца в четырнадцать лет и не испытывать по этому поводу никаких комплексов. Впрочем, если вспомнить историю, например, Шекспира с его Джульеттой...

– А Глеб? – неожиданно для самой себя спросила я. – Какие у него таланты?

– Зинаида Кирилловна не рассказывала? О, я вижу, она ничего не рассказывала... все больше на абстрактно-литературные темы, наверное... Хотя вопрос тоже по этой теме. Он пишет.

– Пишет? Что он пишет? – механически переспросила я, находясь в плену смутной тревоги.

– Что? Рассказы, повести... Его часто публикуют в местной печати, в прошлом году в «Юности» вышел рассказ, потом в каком-то сборнике, где творчество детей... В стиле фэнтези. Он тоже вундеркинд.

– Замечательно... – пробормотала я.

– Ты точно в порядке? Может быть, с тобой посидеть?

Я отказалась.

Тетушка где-то задерживалась, и я села на балконе на старый табурет, который, вероятно, простоял здесь не одну зиму. В самом деле, балкон давно следовало открыть, стало очень тепло – такая ясная, прелестная весенняя погода, но тем невыносимее мне было. Я не могла отвязаться от мыслей об Инессе. Я бы на ее месте просто умерла. Впрочем, я и так умираю...

Напротив, за невысокой оградой, стоял низенький деревянный дом, возле него под распускающим листья тополем притулился пыльный грузовик. «Семейство Потаповых...» – вспомнила я. Тишина стояла невыносимая, вдруг откуда-то издалека, словно фантазия, донеслась дивная, печальная мелодия. Опять Шопен. Это Боря. Мальчики вернулись из булочной... Мальчики!

Мимо осторожно, кошачьей походкой прошла вдова Чернова в безобразном темном платке, потом двое пьянчужек проковыляли в обнимку, словно сиамские близнецы, по виду – типичные водопроводчики или слесари... Потом в начале улицы возникло странное видение, настолько необычное, что я даже Шопена перестала слышать.

По дороге, цокая на всю округу стальными каблучками, плыла, точно белое облако, женщина. Как описать ее? Описать ее невозможно, можно лишь просто сказать, что она является родной сестрой Мэрилин Монро – те же высветленные кудри, венчиком обрамляющие головку, тот же рот бантиком, подведенный невыносимо яркой помадой, манеры все те же, знакомые по старым голливудским кинолентам... На оттопыренном локотке висела крошечная сумочка-кошелек, белое платьице, чрезмерно обтягивающее талию и едва доходящее до колен, крошечные белые лодочки, даже в этой пыли блистающие лаком... Да, она была вылитая Мэрилин, разве что растолстевшая до пятьдесят шестого размера. Локоток был объемист и кругл, а колени, выглядывающие из-под платья, напоминали небольшие диванные подушки, кукольное личико тишинской Монро дополнял второй подбородок.

Женщина холодно посмотрела на меня и вошла в калитку дома напротив. «Наверное, Люська...» – догадалась я. Поистине, сегодня был день открытий. Уж не знаю почему, но эта Люська тоже поразила меня чрезвычайно.

Хлопнула дверь – это появилась тетя Зина.

– Ты на балконе? – ужаснулась она. – Встала – и сразу же на балкон?!

– Тетя, да со мной все в порядке. – Я потянулась к ней, обняла, вдыхая родной аромат «Красной Москвы». – Я сегодня даже на улицу выходила. Ненадолго. Я совершенно выздоровела и прекрасно себя чувствую...

– Слава богу! – истово перекрестилась она. – Давай обедать, у меня там борщик в холодильнике... Ты представляешь, Головатюк сегодня сделал сорок ошибок в одном сочинении! И этот мальчик собирается на филологический факультет...

Головатюк был ее больным местом, она каждый раз сообщала мне перлы его невежества.